Жандарм (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 27

— Господин жандарм! Рад, очень рад видеть вас в моей лавке! Позвольте представиться — Сергей Терентьевич Столяров! — набросился на меня мужичок, буквально засыпая меня словами и, как бульдог схватив за руку, попробовал потянуть за собой.

Вот только я такой напор не оценил и, как только меня схватили за руку, а хозяин развернулся ко мне спиной, дернул руку на себя. Вцепившийся в мою руку лавочник не ожидал такого поворота и, нелепо взмахнув свободной рукой, бухнулся на спину мне под ноги. Но мою руку так и не разжал, подлец!

— Ох, — растерянно простонал лавочник.

Забытый им рабочий, до этого взиравший на меня недобро, злорадно улыбнулся. Ему страдания жадного портного пришлись по душе.

— Отпустите меня и не смейте больше хватать! — процедил я через губу.

— О, ваше благородие, простите, — тут же «переобулся» лавочник, разжав пальцы. — Так вы не за одеждой, а по другому вопросу?

Вот сейчас в его взгляде вместо жадности промелькнула опаска. Все же форма на мне не простая армейская, а жандарма — это он правильно заметил, пусть и рядового.

— За одеждой, — буркнул я. — Но хватать меня все равно не нужно.

— Понял, исправлюсь, — снова расплылся в угодливой улыбке мужичок. И тут же обернулся к подростку. — Стешка! Чего рот раскрыл? Заканчивай с Мироном Вениаминовичем, не видишь, он тебя уже час ждет?!

— Сей момент, Сергей Терентьевич, — тут же уткнулся паренек носом в пиджак и бодрее стал распарывать шов.

— Мирон Вениаминович, через пятнадцать минут вы получите свой костюм! — заявил лавочник первому посетителю, после чего полностью переключился на меня. — Простите, ваше благородие, вы не представились...

— Григорий Мстиславович.

Фамилию я намеренно не стал называть. Ну его. Еще начнет болтать, что у него дворянин Бологовский платье покупал — урон чести точно будет! И это не мои мысли — впервые дала знать о себе клятва, кольнув слегка в районе сердца.

— Прошу, Григорий Мстиславович, за мной, — шустро метнулся к одному из столов мужичок.

Всего здесь было три стола. Один справа, другой прямо напротив входа, за которым сейчас сидел на табурете Стешка, и третий слева. Когда я зашел, худой покупатель Мирон стоял слева между двумя столами. Расстояние хоть и с трудом, но позволяло. Сейчас же он прошел за стол к Стешке, по-моему даже облегченно выдохнув.

Одежда на столах только на первый взгляд валялась беспорядочно. Но когда я смог обратить внимание, куда метнулся Сергей Терентьевич, а подбежал он к левому столу, я смог рассмотреть, что кроме костюмов, рубашек и шинелей на нем ничего иного нет. Ни для дам, ни детского белья. Зато оно оказалось на правом столе. Причем в основном детское. Женских платьев было мало, и все они походили друг на друга как солдаты на плацу, различаясь лишь по ткани, да длиной юбок. На центральном столе одежды был самый минимум, и сейчас там были навалены разные мужские костюмы. Но это продлилось недолго. По пути Сергей Терентьевич сделал небольшой крюк и одним слитным движением сгреб все наваленное и кинул на левый стол. Кроме единственного, сейчас подшиваемого Стешкой костюма на центральном столе ничего не осталось.

— Итак, что вам угодно? Костюм на выход? Рубашки? Может, есть конкретный заказ? — тут же показывая, озвученные предложения, затараторил лавочник.

— Что-нибудь попроще, — я скосился на Мирона.

Говорить, что мне нужна одежда, чтобы быть похожим на рабочих, при посторонних не хотелось. Но Сергей Терентьевич все и сам правильно понял.

— Все сделаем в лучшем виде, — кивнул он.

И тут же зарылся в ворох одежды, последовательно откладывая один костюм за другим, пока не вытащил безразмерные серые штаны из такой грубой ткани, что на ощупь была схожа с наждаком, и пиджак под них. Тот тоже был мне на пару размеров больше, чем нужно, но лавочника это не смутило. Отложив это, он стал перебирать рубашки. В сторону полетели белые хлопчатые, вслед к ним пошли и те, что имели хоть какие-то пуговицы. Лишь достав широкую рубашку с небольшим разрезом у горла, где была только одна пуговица, Сергей Терентьевич успокоился и предложил все примерить.

Никакой подсобки, где это можно сделать, в лавке не было. Раздеваться пришлось прямо посреди помещения, лишь отойдя на место рабочего Мирона. Стешка к тому моменту успел не только распороть пиджак, но и сшить шов заново широкой стежкой. Грубо, даже аляповато, зато надежно. Только после этого Мирон достал из за пазухи тканевый кошелек и, прикрыв его рукой, отсчитал деньги.

— Здесь только три рубля! — возмутился подросток, когда получил деньги. — А за мою работу?!

— Долго возишься, — буркнул Мирон и, пока его не остановили, выскочил из лавки.

Стешка злобно прошипел ему вслед проклятья. И тут же его глаза азартно сверкнули — это из моего кармана случайно выпала трехрублевая купюра и россыпь марок. Держал я их в кармане штанов и когда снимал их, карман задрался, и деньги полетели на пол. Я их конечно тут же поднял, но глазастый парень успел их не только рассмотреть, но и мысленно пересчитать и даже заметить, что у меня в кармане есть еще. О чем тут же и сообщил на ухо лавочнику, подскочив к нему, при этом ловко обогнув стол не задев меня.

Облачившись в выданный костюм, я стал похож на пугало и мрачно посмотрел на Сергея Терентьевича.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, — тут же поднял руки в примирительном жесте тот. — Стешка сейчас все ушьет, чтобы не болталось. Дайте я лучше вас обмерю.

При замере моего тела, голос Сергея Терентьевича не смолкал ни на минуту, отчего у меня разболелась голова. Хотелось уже плюнуть на все и вернуться к первоначальному плану. Когда он закончил, я уже хотел облегченно выдохнуть, но не тут то было. Потому что отдав Стешке костюм, лавочник назвал за него цену.

— Сколько?! — мне показалось, я ослышался.

— Семь рублей за все, ваше благородие, — с благожелательной улыбкой повторил мужичок.

— Да это дерьмо и трех не стоит! — искренне возмутился я.

Цен на одежду я не знал, но нутром чувствовал, что меня нагло обманывают.

— Ну как же! — всплеснул руками лавочник. — Вы же берете полный костюм! С рубашкой! Да одни только штаны не меньше трешки стоят! Пиджак и того больше — пятак! А рубашка? Не меньше двушки с четвертаком! Да я вам еще со скидкой продаю! Себе в убыток работаю! А Стешка? Если я снижу цену — то он же снова будет шить бесплатно! Пожалейте мальца, хотя бы!

— Три рубля и ни копейкой больше, — припечатал я.

— Ваше благородие, — укоризненно протянул Сергей Терентьевич. — Ну как можно? Мы же не в богадельне. У меня дети есть, их кормить надо, а вы предлагаете мне в убыток работать.

И столько упрека и искреннего непонимания моим упорством было в этом голосе, что я посчитал, что реально перегнул палку. И даже назвал новую цену.

— Четыре.

— Это не серьезно, — покачал головой лавочник и огорченно повернулся к подростку. — Стешка, бросай. Господин к сожалению не может заплатить за товар.

Паренек прекратил распарывать швы и отложил штаны, которые требовалось не только ушить, но и отрезать лишнюю длину.

— Но у меня нет семи! — воскликнул я. — Да семь — столько ваш товар не стоит!

— А сколько есть? — тут же обернулся Сергей Терентьевич.

Вот тут-то я и понял, что все его причитания и напускная укоризна — не более, чем актерская игра. Прекрасная, не спорю, но игра. И начался торг! То, из-за чего я и пожалел, что зашел сюда.

Мужичок снова пытался играть голосом, ссылался на детей, которых у него сначала было пятеро, потом вдруг стало шестеро, а дальше вообще в качестве аргумента сказал, что у него жена на сносях и они ожидают восьмого! Куда делся седьмой, я не понял. Я тоже в долгу не остался и напирал на то, что у меня он последние деньги отнимает. Пытался пригрозить проверкой своей службы (но почти безуспешно — тот не особо поверил, что жандармам будет дело до его лавки, ну или я не те аргументы в угрозах привел). Давить на жалость к себе мне было противно, поэтому чаще он от меня слышал, что я уйду к другому лавочнику. К чему я реально начал склоняться. В процессе торга это оказался самый действенный аргумент, что хоть как-то влиял на жадного мужика. Стешка несколько раз принимался за шитье и столько же раз бросал, когда Сергей Терентьевич приказывал ему «не тратить время и силы на скупого господина». В итоге сошлись на четырех рублях и двадцати копейках. И то, когда лавочник принял от меня деньги, его лицо светилось — точно нагрел!