Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович - Страница 2

Еще здание украшала башенка, выдвинутая вперед со второго этажа с круглым, тоже словно иллюминатор, окном наверху. На шпиле башенки вместо флюгера крутился, ловя ветер, «колдун» — выкрашенный красными полосами мешок из прозрачной ткани, зауженный к концу. Такие любят мастерить для своих нужд метеорологи, летчики и моряки.

Наш особняк, в ряду таких же крепких зданий старой постройки, стоял лицом к заливу на гребне холма, вдоль которого протянули шоссе. По склону сбегали деревья, в самом низу покрылся льдом старинный пруд, за ним повторяли извивы холма асфальтированная дорога и трамвайная линия.

За трамвайной линией, в прежние времена широкой полосой километров в пять, а ныне — поуже, рос камыш, за ним, как голубая сталь кинжала, блестела ровная полоска воды — Финский залив — начало морской дороги на Запад. На нее и смотрели окна домов. Когда-то отсюда наверняка было видно, как петровские галеры уходили на войну со шведами… Отсюда еще мальчишкой Бондарь видел, как уходят и возвращаются в гавань рыбацкие суда.

Внутри дом весьма уютен. В прихожей возле двери вешалка, слева — рабочий кабинет Грая, там стоит и мой стол. Справа — комната, которую мы называем библиотекой, в ней действительно стоят шесть шкафов с книгами, принадлежащими Бондарю. Еще там есть стол, диван. Но с таким же успехом библиотеку, можно было бы назвать и мастерской — у окна небольшой верстак и ящики с инструментом.

За библиотекой находится кухня, или камбуз, как ее называет старый капитан. Напротив нее — столовая, или кают-компания, где втроем едим, гоняем в свободное время чай и смотрим телевизор.

Два пролета лестницы наверх — там мы живем. Грай — над своим кабинетом в комнате с башенкой. Я — над кают-компанией, и Бондарь — над библиотекой. Над кухней находится кладовая, где сложен реквизит, принадлежащий Граю и необходимый ему для работы. Наши съестные припасы хранятся в подвале.

Повесив трубку после разговора с Шуваловым, Грай вопросительно посмотрел на меня:

— Как полагаешь, этот новоявленный граф Шувалов — самозванец, или из потомственных? И зачем мы ему понадобились?.

Грай старательно подчеркивал слово «мы» — видимо, сам привыкал к тому, что он теперь не один, и приучал меня к этой мысли. Про графа Шувалова я ничего не мог сказать. Грай раскрыл настольную записную книжку:

— Давай позвоним нашему консультанту, ответственному секретарю газеты «Вечерняя Нева» Дмитрию Кокорину. Набери-ка мне его домашний номер.

Дмитрий оказался дома и сразу ответил. Грай нажал кнопку на селекторе и снова разговаривал, не снимая трубки, так что я мог все слышать.

— Нам нужна информация о графе Александре Николаевиче Шувалове, — сообщил Грай.

— Добрый вечер, Ярослав, — послышался свежий голос из динамика. — Мы сейчас готовим материал по этой международной кошачьей выставке, и я вчера просматривал наше досье. Там много про кошек и мало про Шувалова. Откуда он взялся среди кошатников — неизвестно. Выскочил, словно черт из бочки. Человек состоятельный, среди этих любителей вообще много зажиточных людей. Я понимаю, что этого мало, но, может быть, вас интересует что-то конкретное? Наклевывается интересное дело?

— Дела никакого еще нет, есть предварительный разговор, Шувалов хочет обратиться к нам за консультацией. Интересно бы узнать, как его семья сумела выжить в нашем городе после революции.

— Я думаю, что это семейная тайна, он вряд ли ее раскроет. Может быть, поэтому и обращается не в милицию, а к частному детективу?

— Возможно, — задумчиво произнес Грай.

— Если будет что-то интересное, могу я рассчитывать узнать в числе первых?

— Разумеется, Дмитрий.

После разговора с газетчиком Грай придвинул к себе микроскоп и снова стал внимательно изучать пулю, недавно убившую одного из его клиентов. Я же время от времени поглядывал на его руку, висящую на перевязи, и незаметно покачивал головой: сантиметров десять левее, и… и сейчас он был бы уже на небе, давал отчет Господу Богу и Артуру Конан Дойлу.

Оторвавшись от микроскопа, Грай предупредил:

— Завтра, Виктор, начнется первое ваше дело в моем агентстве. Предупреждаю: это — испытание. Выдержите его — мы и дальше станем вместе работать. Если нет, то не обижайтесь…

* * *

В субботу с утра мело. На моем подоконнике даже вырос маленький декабрьский сугробик. Я встал еще затемно, в семь часов, и вышел на кухню.

— Боишься первого клиента проспать? — рассмеялся Бондарь, задрав шкиперскую бородку.

— Помочь не нужно? — смутился я.

— На камбузе — флотский порядок. Ты вон дорожку от снега расчисти перед домом. Большая лопата в подвале.

Около входной двери в нашем доме судовой колокол со старого траулера. Когда с улицы дергают за ручку — бронзовый язычок бьется в колокол. Сначала я вздрагивал: казалось — пожар! Но привык довольно быстро и стал находить в звоне колокола удовольствие — звонил он мягко, заливчато, звук имел, что называется, малиновый.

В девять двадцать раздался звон колокола, и я подумал — вот пришли люди, у которых случилась беда.

Открыл дверь и впустил посетителей — сразу семь человек. Они вошли, отряхивая от снега шапки и воротники, вытирая неги о толстый мат, собственноручно сплетенный Бондарем из корабельного троса. Я принял у всех одежду, повесил на крючки и проводил в кабинет, расположенный слева от входа. В кабинете вдоль двух стен — полукругом большой диван, напротив стол Грая и сейф, рядом с дверью мой стол.

Шувалов оказался высок, почти с меня, но плечи уже, изящен. Я бы назвал его лицо породистым, хотя с трудом бы объяснил, в чем эго выражалось. Может быть, все дело в тонких чертах лица, твердом взгляде темных глаз, в обаянии силы, исходящей от человека?

Шувалов внес, держа за ручку, пластмассовую, импортного производства коробку с дырочками наверху и по бокам — любители кошек называют его кейсом.

— У двери поставлю, не возражаете?

— Пожалуйста, — ответил я. Хотя изнутри не доносилось ни звука, нос подсказал, — в коробке кто-то живой.

Гости расположились на диване. В центре, где валиками выделено главное место, сел Шувалов.

Вошел Ярослав Грай. Лицо бледное — рука, висящая на перевязи, сегодня сильно беспокоила.

Грай сделал легкий поклон головой.

— Доброе утро! Я и мой помощник Виктор Крылов к вашим услугам.

Он прошел к своему столу и сел на вертящийся, с колесиками стул. Грай неплохо смотрелся на фоне стенда из черного бархата, на котором поблескивали клепкой старинные пистолеты — коллекционное оружие.

Шувалов представил пришедших с ним людей, а я записал их имена в блокнот для памяти.

Рядом с Шуваловым, председателем клуба «Котофеич», села его заместитель Ирина Харитонова, приятная молодая женщина. Ирина старалась прикрыть глаза длинной пушистой челкой, но я сразу заметил, что ее левый глаз немного косил, и казалось, что она очень уж стреляет глазами по сторонам.

Кассир клуба Копейкин — человек серьезный, важный, с плотно сжатыми губами. Активист Геннадий Дмитриев — носатый крепышок в башмаках на удлиненном каблуке, с неестественно замедленными движениями. Наверняка, думал я, он соображает медленно, неторопливыми движениями рук прерывая речь и выигрывая время для обдумывания ответа.

Еще один активист, Валерий Верхов, хмуро поглядывал на меня из-под лохматых подвижных бровей, словно старался напугать. Зачем это ему понадобилось? Я сразу взял Верхова на заметку — не люблю, когда меня пугают. Он не так уж и крепок, наверняка грудь у него цыплячья, если снять пиджак и жилетку. Но гонору и энергии на троих.

Секретарь клуба Надежда Молчанова — девушка лет двадцати трех с толстой русой косой, которую она ленивым движением головы эффектно забрасывает за плечо. Надежда села на стул, достала блокнот, но ничего не записывала.

Герман Еремин — рослый, уверенный в себе молчун лет сорока — задержался в прихожей, чтобы выкурить сигарету, потом сел рядом с Ириной.