Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович - Страница 44

Комнату, в которой произошло печальное событие, узнал сразу, как только вошел в квартиру, по бумажной полоске с двумя печатями па краях, наклеенной на косяк и дверь. Всего в квартире четыре комнаты да просторная кухня на две газовые плиты. Тут можно варить и жарить что угодно, никому до тебя дела нет.

Чтобы не иметь осложнений с властями, лучше в опечатанную комнату не входить. Но кончик ниточки находится именно в ней. Замок в двери изрядно расковырян, вероятно, жильцы не раз теряли ключи и открывали дверь подручными средствами — кухонным ножом, стамеской, взятыми у запасливого соседа. Легонько подерга,! дверь за ручку — язычок замка чуть-чуть цеплял за металлическую планку. Я вынул складной нож из кармана и лезвием подцепил язычок замка. Теперь дверь держалась лишь на бумажке. Качество нынешнего канцелярского клея вы знаете не хуже меня. Через десять секунд одна сторона бумажки свободно висела в воздухе. Действовать следовало решительно, если сейчас появится Головатый или кто из его сотрудников, я лишусь лицензии.

Комната выглядела обычной для полуквартирного общежития — две койки, столик, пара стульев, две тумбочки, телевизор, холодильник, шкафчик. Но какой тяжелый дух в комнате! В противогазе нужно сюда входить. Тихо, во сне, без страданий ушел в мир иной Соснов-старший, сам не понял отчего — от рыночных грибков или от водки, купленной в ларьке по дешевке. Но покойный автограф оставил — блеванул на прощанье грибками. Ну и аромат, самому бы от зловония не отравиться. Чайной ложечкой, взятой со стола, положил в принесенный с собой пакетик порцию «привета от Соснова». Бутылку со стола с двумя глотками водки на дне — в другой мешочек. Оба трофея в бумажный пакет — есть работа для эксперта-криминалиста.

Теперь осмотреть комнату, кровати, под ними, тумбочки, под ними… Трудно искать, когда не знаешь, что ищешь. Может, это пузырек с ноготок, иди пакетик крошечный. Может, его здесь бросили, чтобы немедленно избавиться от опасной улики, а могли унести и выкинуть по дороге. А может, этой улики и вовсе не было?.. Быстрее ищи, Виктор, быстрее, если застукают тебя, самочинного обыска Головатый не простит… Нет, ничего не нашел. Теперь скорее из комнаты, под бумажку со штампом горошину пластилиновую, висит, как новенькая. Язычок замка подцепил ножичком, и замок снова закрыт. Уф, пронесло. Добычу в кухню, на нижнюю полку ничейного кухонного стола, постоит, никуда не денется.

Теперь заглянем в другие комнаты. Одна закрыта, в другой… Ага, вот он — забияка, дрыхнет, синячок свой под глазом лелеет.

— Господин художник, проснитесь!.. — не слышит.

В комнате две кровати кое-как одеялами прикрыты, в пепельнице полно скурков. Художники разрекламированным «Мальборо» легкие травят, не признают отечественного яда. А водка на столе русская. Одноглазый боец после вчерашнего добавил, на старые дрожжи хорошо легло, грамм триста заглотил и снова спит. Проверим заодно карманы у главного подозреваемого — ничего интересного.

— Вставай, пьяница! — не реагирует. Возьмем графин с водой, немного на голову, теперь за воротник… Зашевелился, глаза, точнее, один глаз открылся, ищет источник божьей росы. Появился интерес к жизни. Давай, милый, знакомиться. Да садись же, садись!

— Детектив Крылов, у меня вопросы по поводу вчерашнего инцидента.

— Уже спрашивали, — хрипит. — И в отделение возили. На все вопросы ответил и отпущен домой. Больше ни с кем говорить не желаю. Уйди из номера, я тебя не знаю.

— Ах ты, дуэлянт кулачковый, еще кочевряжешься? Ты вчера Соснова-старшего бил? Сейчас экспертиза установила у него сотрясение мозга, и он от этого умер.

— Не рассказывай сказок. Это он мне сотворил сотрясение мозга, вот, чуть глаз не выпал. А я ему в рожу ни разу не попал. Он хоть и пьяней меня, и старше, но в открытом бою непобедим. Отдадим ему должное.

— Вы где родились, Панфил?

— Я внук холуйского богомаза, и сам родился в Холуе. А где надо?

— Сейчас живете…

— В Липецке.

— Почему туда уехали?

Открытым глазом Панфил пошарил по столу, наткнулся на бутылку.

— Говорить с тобой больше не желаю, душа просит, — и потянулся с кровати.

Я выхватил бутылку из-под рук.

— У меня несколько вопросов. Ответишь — отдам.

Панфил слез с кровати, постоял на ногах, покачался, затем смачно плюнул в кулак и размахнулся, целя мне в глаз. Я отодвинулся вместе со стулом, и он со всего маху хлопнулся на пел. Лежа, заныл:

— Что дерешься? Отдай бутылку по-хорошему.

Я сгреб его за шиворот, посадил на кровать и сверху стал лить остатки воды из графина. Он задрал голову и попытался ловить воду ртом. Единственный его глаз стал осмысленным и жалобно посмотрел на меня.

— Повторяю вопрос: ты зачем в Липецк поехал?

В немой мольбе Панфил протянул руки:

— Не дай мастеру умереть, внутри все спеклось.

Я начал раздражаться.

— Отвечай быстро, толково к через минуту получишь свою отраву.

— Хорошо, спрашивай скорее.

— Ты зачем в Липецк поехал?

— За компанию с Малашиным и Маркичевым.

— Что вас погнало с родных мест, толком объясни.

— Непонятливый какой… Чего по свету жизнь людей гоняет? Капуста нужна, башни, шуршики, марки, доллары, франки… Вот и поехали, погнались.

— Почему ж дома не работалось?

—: Дома, на фабрике? А ты сам поезжай и попробуй. Там куда ни кинь — всюду Соснов-старший. Соснов сказал то, да придумал это… И образцы для копирования делает он, и на каждую выставку он, и в Союз художников он. Недавно решали, кого в Америку послать — он поедет; книгу в Штатах готовят о Холуе — кому обложку заказали? Соснову-старшему… Как-то к нам в Холуй приехал деловой человек из Липецка, эмиссар, приглашал мастеров в учителя, чтобы у них народный промысел организовать. Деньги пообещал хорошие, вот мы и решили — мол, там сами себе хозяева станем, что хотим, то и рисуем. Вот и рванули.

— Ну, как вы в Липецке, без Соснова?

— В Липецке мы его еще чаще вспоминать стали, чем дома… Царство ему небесное.

— В драку вчера зачем полез?

— Хотел на прощание морду набить, чтобы нас помнил и не зазнавался.

— А может, ты ему и в еду подсыпал?

Панфил уставился на меня мутным глазом и погрозил пальцем.

— Я человек крещеный, православный, из потомственных иконописцев. Помнишь, что в заповеди написано: «Не убий, не пожелай жены ближнего…» Ну, насчет жены ближнего напрасно заявлено, сейчас как раз было бы кстати пожелать, но насчет убийства, это мы — строго. Мы же для церкви крестики пишем и этим кормимся, сам подумай.

— Где вчера Соснов грибы взял? Расскажи, как сели за стол?

Панфил снова попробовал взбунтоваться, но понял, что со мной не справиться, начал торопливо рассказывать, то и дело облизывая пересохшие губы.

— Выставка в Петербурге, в Русском музее — ну, как тут было не напиться? Хотя мы, холуй цы, и привычны к мировым выставкам, но головенка-то каждый раз кружится, все ж мы — провинциалы, деревня. Ну мы г; решили, как водится… отметить. С утра пораньше пошли на Кировский рынок. Телятину купили, картошку, яблоки, огурчики… А Соснов-старший начал выпендриваться, как всегда. Я, мол, скоро стану вегетарианцем. Увидел бабку с грибами и сразу к ней. Ку, грибы хотя бы трибами были, скажем, подберезовики или подосиновики, я уж не говорю о моховиках или беленьких. А тут — мразь, строчки, сморчки, на них смотреть без содрогания невозможно, как изгрызенные мышами куски губки, и запах настоящей помойки. Ну, а Соснову все это в самый раз.

— Мужик продавал, с бородой, в очках.

— Нет, не путай, баба пригородная, серая личность.

— Сможешь нарисовать?

— Я не на нее смотрел, а на грибы.

— Бабка крупную торговлю вела?

— Она держала в руках корзинку средних размеров. Соснов купил у нее так, на глаз, побольше килограмма. Мы посмеялись и пошли дальше.

— Водку где приобретали?

— В ларьке по дороге, недорого. Водка — дрянь, но в голову крепко ударяет. Так отдашь бутылёк?