Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович - Страница 53

Его приятели шутку одобряли и громко захохотали. Нс хотелось мне, ох, не хотелось заводить никчемную драку с пьяными.

— Твой глаз, Панфил, зажил. Не пора ли освежить синячок, как думаешь?

Панфил вдруг обиделся:

— Куда бы меня ни ударили, всегда попадают в глаз… Кстати, пистолет у тебя есть?

Решил ответить, чтобы знали.

— Есть.

— Покажи.

— Нельзя, заряжен. Вдруг выстрелит?

— Ха-ха, ты на ночь его под подушку прячешь? — захихикал Панфил, и протянул обрывок веревки. — Положи рядом с пушкой, может быть, пригодится.

Я швырнул веревку в сторону и ушел. Встреча оставила тяжелый осадок, меня хотят выпроводить, как чужака. Посмотрел на часы и заторопился к обеду, как договаривались с Анной Великорецкой. К сожалению, меня ждал не обед, а еще более неприятная встреча. Хозяйский песик, обычно веселый и ласковым, прежде бегал по двору, звонким гавканьем встречая пришедших. Теперь он труслив» забился в будку, выглянул на секунду посмотреть, кто пришел, и спрятался обратно. Я немного постоял за поленницей, рассматривая твердую дорожку к дому. Следы плохо просматривались, но, похоже, в дом прошли мужчины, один отпечаток ботинка сорок третьего размера просматривался четко.

Стоять за дровами неловко, если меня видели в окно, то могли посчитать за труса, а давать повод для таких мыслей я никому не желал. На всякий случай вынул пистолет из кобуры, загнал патрон в ствол и сунул за пояс. Не скрываясь, прошел к дому, без лишнего шума открыл дверь в узковатый коридорчик. Вход в дом не с фасада, а сбоку, так что если из дома не вели специального наблюдения, меня могли и не заметить. Так оно и вышло. Разговор велся в той комнате, что выходила окнами в огород. Я припал ухом к щелке в двери.

— Повторяю еще раз, чтобы ты понял, а то, вижу, наложил в штаны и ничего не соображаешь. — Голос глухой, низкий, похоже, говорил Ржавый, — Вот перед тобой граната. Если ты со своей женой хочешь жить — живи, и дай другим жить. Не хочешь жить — не живи. Забудь про детей, внуков. Одно мгновение, и вас обоих нет на свете, одни ошметки останутся. Ну, жизнь или смерть?

— Витя, — всхлипнула Анна Великорецкая, — да возьми ты его на фабрику, возьми! Ведь у него тормозов нет, он и на самом деле нас взорвет.

Я лихорадочно думал — ворваться? Сколько там человек, сколько у них стволов? Люди на взводе, без стрельбы не обойтись. Нет, это не по мне. За два года, что я служил в разведке, усвоил твердое правило — девяносто процентов времени надо потратить на наблюдения, а десять на действие. Тогда результат получил наверняка. Поэтому, сжав зубы, продолжал стоять за дверью, слушая, как мафиози запугивает людей.

— Хорошо, — произнес осипшим голосом Великорецкий. — Возьму вас на фабрику своим заместителем.

— Ну, вот и договорились, — повеселел тот. — Завтра я хочу увидеть на доске объявлений приказ и получить ключи от кабинета рядом с вами. А главного художника можно подвинуть подальше… Не надо огорчаться! Если думать головой, а не… гм, можно чудесно дожить до пенсии и ничего с тобой не станет. Время такое пришло — каждый за себя, надо уметь жертвовать и договариваться.

Я затопал ногами, словно только что вошел в дом, и открыл дзерь. У стены сидела на стуле Анна Великорецкая, вытирая заплаканные глаза ладошкой. С одной стороны ее держал мордатый охранник в клетчатой кепке — хитрая бестия, артист по натуре, я узнал по дороге, его фамилия Ребров. С другой стороны стоял тощий, как спичка, тип с остренькой бородкой, нервным лицом и безумными глазами. У него явно не в порядке голова. Руки оба держат в карманах, оба готовы сразу начать стрельбу. Сам Великорецкий сидел за столом. Библейский подонок Ржавый держал рядом с его грудью гранату-лимонку. Осколков у нее достаточно, чтобы уничтожить нас всех.

Я тут же начал играть под дурачка:

— Добрый день, я проголодался, спешу к обеду, а у вас тут гости, разговор серьезный. Ирина просила передать — на обед не придет, ее главный художник на мотоцикле увез к себе в гости. Вам, я вижу, не до меня, я схожу лучше в буфет…

Ржавый буравил меня холодными глазками, словно хотел уничтожить. Я был для него уравнением с одним неизвестным.

— С завтрашнего дня я заместитель директора фабрики. Тебе на моей фабрике делать нечего. Ребров!

— Слушаю!

— Запомни этого типа. Если он появится в цехе, я тебе зуб выбью.

— Запомнил, шеф. Он и близко не подойдет, не так ли, приятель?

— Если так настаиваете, не подойду. Зачем мне фабрика? Если решим поболтать, запросто можем встретиться в другой обстановке, около церкви или на автобусной остановке. Важно, чтобы встреча была обоюдоприятной.

— Я все сказал! — рявкнул Ржавый. — Ты, питерская ищейка, запомни. — Он распахнул полы куртки. У пояса в новейших импортных кобурах гнездились два пистолета ТТ, сильное оружие, пробивающее почти любой бронежилет. Новенькое, насколько я мог судить по беглому осмотру, выполненное в Китае по нашей лицензии и благополучно сюда доставленное.

— Понял? — прорычал Ржавый, — Всегда можешь получить хороший гостинец. — И направился к двери. За ним потянулись его люди.

Когда они скрылись, Великорецкий простонал:

— Какая жуткая сволочь… А ведь за горло взял, подлец… Лучше бы вам этого не видеть, Виктор.

— И вам бы лучше со жлобом не сталкиваться. Но разве на него нет управы?

— Жаловались на него, даже арестовывали. Ну и что? Подержат день-другой и отпустят под залог или под расписку. Он со своей бандой является к тому человеку: «Это ты нажаловался?» Тот на следующий день бежит, забирает свою жалобу назад, мол, ничего и не было, это я так, от нерзев насочинял.

— Знакомая картина, — согласился я.

Жена Великорецкого тяжело вздохнула:

— Не переживай, Виктор. Отдай ты им фабрику. Детей мы вырастили, а до пенсии можно и так дожить… Пойдемте, я вас накормлю, чем Бог послал, — поднялась и побрела на кухню.

* * *

Вода в Тезе прибывала. Из будки выглянула собака. Страх ее прошел, и сна занялась обычными делами. Ее приятельница, курица Пеструшка, привыкла нестись, как говорила хозяйка, в собачьей будке и заодно обедать в собачьей миске. Вчера собака разжилась мозговой косточкой и, чтобы не делиться с объедалой Пеструшкой, закопала в сторонке. Теперь побежала проверить — цела ли косточка, но на этом месте уже бурлила и пенилась покрытая сором вода. Собака пятилась и обиженно лаяла на воду.

Директорский кот Рыжик решил заглянуть в подвал. Прыгнул туда и — фр-р! — ошарашенно выскочил. Только кончик хвоста сухим остался.

Река разливалась широко, дома стояли словно островки в море. Директор подтянул высокие резиновые сапоги, столкнул лодку с поленницы, привязал к калитке.

— Теперь за молоком на ледке. К колодцу, что стоит выше, на бугре, на лодке, на работу на лодке.

Сосед пришвартовал ботник к калитке:

— Поплыли к нам на обед!

Кот Рыжик любил кататься на лодке, но увидев, что не до него, шагнул в воду и поплыл по своим делам на большую землю, совсем как пароход, только морда и хвост торчали из воды.

За обедом казалось, что Анна Великерецхая совсем пришла в себя, рассказывала:

— Улица каша называется Кавказ. А почему? Здесь зимой надувает горы снега с реки, сугробы по самый верх заборов. Идем в кино по тоопочке, кто оступится, сразу ныряет с головой и кричит: «Давайте скорее лопату, меня откапывайте!» Ольга Ивановна, учительница, ей девяносто лет, обращается к встречным по-французски и удивляется, что ей не отвечают… Летом из дома выйдешь — цветы, трава, речка. Соседка приветствует: «Петровна, доброе утро!» Ну как же на такой природе не рождаться талантам?

Увидев, что муж сидит над остывшей едой, уставясь в одну точку, Анна всхлипнула, прикрыла глаза рукой и убежала. От стука двери директор нервно вздрогнул, посмотрел на меня и мрачно поинтересовался:

— Вы закончили свое расследование, Виктор?

— Нет, к сожалению. Пробую вжиться в промысел. Может, поступить в профшколу, в ученики? Тогда станут понятнее внутренние пружины действий преступника, пока же он ловко маскируется.