Интрижка (СИ) - Эшли Кристен - Страница 69

Это у нее тоже не вызвало брезгливости, более того, посмотрев, как уплывает ее второй синежабрник, Из повернулась к Джонни и сказала:

— Это весело!

Он ухмыльнулся.

Она сразу же принялась насаживать наживку на крючок.

Пять минут спустя он поймал своего первого сома, и тот был достаточно большим для их ужина. Поэтому он тут же разрезал его и выпустил кровь.

Когда он отбросил сома в сторону и посмотрел на Иззи, та, побледнев, уставилась на рыбу.

Ее взгляд скользнул к нему.

— Эм… ты говорил, что захватил хот-доги на случай, если нам не повезет на озере?

Он старался не расхохотаться.

Но в холодильнике, который он не разрешил ей нести, были сэндвичи с мясом и сыром на обед, упаковка пива для него, бутылка вина для нее, соус тартар для рыбы, сливки для утреннего кофе, молоко, яйца и масло для утренних оладий и пакет хот-догов на тот маловероятный случай, если он не сможет поймать для нее ужин.

— Я только что подтолкнул тебя ближе к вегетарианству? — спросил он.

Она сглотнула и кивнула.

Он решил не дразнить ее, напомнив, что содержится в хот-доге, и вместо этого наклонился к ней, коснулся ее губ поцелуем и отодвинулся.

— У меня есть хот-доги.

— Хорошо, — прошептала она.

Потом она закончила с рыбалкой, но не ушла и не стала ничего выговаривать.

Она сходила в их лагерь и вернулась с дневником и ручками, которые он упаковал для нее.

Затем села рядом с ним, подогнув ноги и положив на них дневник, и начала писать, чередуя три ручки, и время от времени останавливаясь, чтобы погладить Рейнджера, которому наскучила рыбалка, и он улегся рядом с ней, положив голову ей на колени.

Джонни не совал нос в ее дневник. Он также ничего не сказал, когда она убрала его в сторону, вытянула свои длинные ноги в шортах и подставила лицо солнцу, сосредоточившись на ласке Рейнджера и ни на чем другом, явно счастливая просто сидеть рядом с ним, пока он ловил рыбу и… просто быть.

Марго никогда не ходила в походы или на рыбалку. Она приготовила бы очищенную рыбу, которую поймал один из мужчин, но не хотела знать, как она добыта, и еще больше Марго ненавидела походы, одежду, которая была «ни в малейшей степени не женственной, так в чем же смысл?», а также комаров, спать на земле и не находиться в нескольких минутах езды от торгового центра.

По словам папы, его мать чувствовала то же самое.

Шандра ходила в походы и ночевала в палатке, но ей быстро становилось скучно, и поход не мог длиться дольше, чем могла возникнуть необходимость в душе (по ее оценке, сутки), или они должны были находиться в кемпинге, где были душевые и туалеты, а поход в кемпинге не был темой Джонни.

Речь шла о том, чтобы быть в окружении природы. В тишине этого места, где жизнь замедляется, а вместе с ней замедляются и мысли. Джонни выводило из себя пребывание на природе с кучей других людей, шумными семьями с детьми, с теми, кто напивается и буянит, и теми, кто не часто ходит в походы, тем самым совершая опасные глупости.

Элиза не выказывала никаких признаков скуки. Она ничего не сказала, когда он поймал свою вторую рыбу, разрезал ее, выпустил кровь или когда потрошил и чистил (однако она не смотрела, в основном потому, что он отошел туда, где она не могла его видеть).

Она помогла ему развести костер. Поджарила себе хот-дог. Он завернул рыбу в фольгу и поджарил ее. Они разогрели банку фасоли и вместе съели ее прямо из банки.

После того, как они прибрались, занялись приготовлением сморов (прим.: смор — традиционный американский десерт, который дети готовят на костре, состоящий из поджаренного маршмэллоу и шоколада, зажатых между двумя крекерами).

Все это время они сидели близко друг к другу, Иззи прислонялась к нему, переплетя их ноги.

Они обменивались историями. Смеялись. Много целовались.

Иззи поднялась первой и расстелила покрывало, чтобы они могли понаблюдать за звездами.

Но Джонни не сказал ни слова против.

Это был лучший день, который у него был за долгое время.

А понимание того, что он также был первым из многих, делало его лучше.

Иззи вернула его в настоящее, сказав:

— Она находилась под влиянием ретроградного Меркурия.

— Что это значит?

— Понятия не имею. Но она понимала. Всегда говорила о расположении планет и что это значит. Обычно что-то вроде: «Венера в Двенадцатом доме!» В частности, это означало, что она встретила парня, который ей понравился. Или: «Очевидно, Марс в Третьем доме». Так она говорила, когда Адди или я вели себя как всезнайки.

Джонни снова усмехнулся, глядя на звезды и накручивая ее локоны на пальцы.

— Надо посмотреть, что все это значит, — прошептала она. — Перевести мамины слова.

— Да, — прошептал он в ответ.

Она замолчала.

Джонни смотрел на звезды, держась за руку с Иззи.

— Я ненавижу его, — она все еще шептала, но на этот раз яростно.

Джонни забыл о звездах, напрягшись всем телом.

— Кого, детка? — мягко спросил он.

— Отца, — ответила она. — Я ненавижу его.

Он намотал ее волосы на кулак, будто ободрял продолжить, и начал:

— Из…

— Я солгала, — заявила она.

— Spätzchen, — пробормотал он.

— Мы не были счастливы. Мы были бедны. Мама много работала. Встречалась с парнями, которые ей нравились, и она думала, что сможет их полюбить, но им не нужна была женщина с детьми, они либо просто хотели урвать себе кусочек ее тела, либо слишком много пили и вели себя как мудаки. Она хотела снова найти любовь. А также хотела, чтобы кто-нибудь помог ей. Она хотела стабильности, для себя, для нас. Хотела большего. И нам с Адди приходилось наблюдать, как она проходит через это. Из-за него.

Ее голос был тихим, но резким, и когда она замолчала, Джонни ничего не сказал. Он не пошевелился. Не давил.

Просто лежал и ждал, когда она выложит больше.

Она так и сделала.

— Адди сказала правду на моей кухне. Я поняла это раньше, чем она. Я видела это. То, что она нашла в Перри, было тем, что мама увидела в папе. Папа играл на гитаре и очень хорошо. Он сам писал песни, тоже очень хорошие. Или настолько хорошие, насколько я понимала, будучи маленьким ребенком. Но они по-прежнему кажутся хорошими. Он был великим певцом. С таким красивым голосом. Я помню те времена. Помню, что те времена с ним были единственно хорошими. Его целеустремленность. Каким он был мечтательным, милым и счастливым. Как откладывал гитару в сторону, сажал маму к себе на колени, прижимал к себе и целовал. Или ловил одну из нас, раскачивал, щекотал и кричал: «У меня получаются красивые дети!» Но он становился раздраженным и озлобленным не потому, что не заключил контракт на запись песен или его не оценили по достоинству. Ему еще не было и двадцати. Времени для карьеры было предостаточно. Просто это была его сущность. Он был тем, кем был.

Ее пальцы все сильнее стискивали его руку, впиваясь в нее, но Джонни не шевелился.

— Наверное, все из-за его мечтательности, — заявила она. — Мне кажется, она хотела быть с ним, чтобы увидеть, как он достигнет своей мечты. Жить ею. Нравилось думать, что она его муза. Что, возвращаясь из поездок, он будет приезжать к нам, и мы станем его убежищем от жизни в дороге и его обожающих поклонников. Что, находясь в туре, он подойдет к микрофону и скажет: «Эту песню я написал для любви всей моей жизни. Для Дафны». Думаю, она хотела выращивать помидоры и делать бусы, растить его дочерей, присутствовать рядом с ним на церемонии награждения, выглядя великолепной и гордой, и чтобы люди говорили: «Посмотрите на нее. Сама безмятежность и красота. Неудивительно, что он пишет такую потрясающую музыку». Мне кажется, такова была ее мечта. Мечта, которую он скармливал ей, а она проглатывала целиком. А когда ничего из этого не сбылось, когда все стало мрачным и уродливым, это сломало ее так, что уже ничего нельзя было исправить.

Джонни молча позволял ей поведать эту историю ему и звездам.

— Я думаю, она убегала от моего дедушки, — продолжила она. — Мой отец казался ей полной противоположностью ему. Свободный духом. Романтик. Она хотела покоя. Хотела приключений. Хотела любви. Но нашла ад.