Не смей меня... хотеть (СИ) - Зайцева Мария - Страница 48

Горелый досадливо поморщился, поймал взгляд будущего кума, кивнул.

Да, поговорить надо.

В этом богатом доме куча народу. Помолвку празднуют.

И как раз Горелый к этому сроку удачно вышел.

Честно говоря, узнав о новой родне, думал, что не пригласят. Он и не стремился, зачем?

Сын выбор сделал самостоятельно, с ним не советуясь. Значит, его одобрение не требуется.

Да и прокурор… Вряд ли захочет его видеть в своем доме. Все же, в свое время имя Горелого гремело…

Но прокурор пригласил настойчиво.

И Горелый пришел. Почему нет?

Он идет через толпу, успокоительно кивнув на вопросительно-встревоженный взгляд сына, останавливается возле будущего родственника.

— Думаю, нам есть что обсудить, — говорит прокурор.

Его жена, красивая невысокая блондинка, глядя на которую, сразу становится понятно, в кого пошла будущая невестка, стоит рядом и немного обеспокоенно смотрит на мужа.

Словно предупреждает его взглядом.

Но прокурор гладит ее по плечу, кивает, типа, не волнуйся.

И первым идет к выходу из зала.

Горелый, кивком попрощавшись с будущей кумой, движется в том же направлении.

В кабинете, классическом таком, с массивной темной мебелью, они садятся в глубокие кресла,  прикуривают, прокурор разливает по стаканам коньяк…

Выпив,  какое-то время смотрят друг на друга.

Изучают.

У прокурора спокойное лицо, видно, что мужик не злоупотребляет, занимается спортом, поддерживает форму. До Горелого ему, конечно, как до звезды, тем более, что в зоне заниматься особо нечем было в свободное время, и Горелый активно тренировался, не позволяя себе распускаться. И теперь явно в лучшей своей форме.

Но и прокурор — серьезный мужик. Горелый с ним не пересекался, повезло. Говорят, с ним не договориться насчет бабла.

Горелого пасла Москва, дела были там, суд был там… И все было бы на мази, если б не та сучка… Ну, ничего,ничего… Разберемся…

Насильно изгнав из головы образ гладкой дряни, из-за которой поломалась практически стопроцентная схема, когда его должны были освободить прямо в зале суда, Горелый отпивает еще коньяка для успокоения.

— Я думаю, что имею право узнать твои дальнейшие планы, Владимир Петрович, — без прелюдии начинает прокурор, сверля Горелого острым взглядом настоящего чекиста.

— Имеешь, — кивает Горелый, — у меня бизнес. Надо работать.

— Ты же понимаешь, что я буду вынужден… Присматривать? — спокойно предупреждает прокурор, — Алла — моя единственная дочь. Самый младший ребенок. Я не позволю даже малейшего дискомфорта для нее. Твой сын, насколько я сумел убедиться, похож на тебя только внешне. И слава богу.

“Не только, — хочется сказать Горелому, — ты даже не представляешь, насколько похож. Насколько он — Горелов”...

Но Горелый молчит. Кивает.

— И я тебя сразу предупреждаю, — продолжает прокурор, — если увижу, что ты… То приму меры. Пока ты сидел, было спокойно. Твой сын работает, вполне способен обеспечивать мою дочь. И я их без помощи не оставлю, конечно же… Но никакого даже упоминания криминала не позволю.

Горелый кивает.

Нормальная схема.

Он, собственно, и не планировал возврата. Он вообще в последние пять лет, перед тем, как влететь, был самым законопослушным чуваком, какого только можно было представить. И сидел не за свежие подвиги, а за давние. Те, что раскопала эта… Эта…

Горелый привычно стискивает зубы, перебарывая злобу.

Не сейчас. Не сейчас.

— Я хочу, чтоб между нами не было недопонимания, — завершает прокурор, — и обид. Я буду защищать свою семью всеми доступными способами. А твой сын теперь — это тоже моя семья.

“Мой сын — это МОЯ семья!”, — хочется рявкнуть Горелому, но он привычно молчит. И смотрит.

Прекрасно зная, что взгляд его прошибает и самых крепких мужиков, заставляя нервничать. Но или прокурор вообще безбашенный придурок, или нереально крепкий мужик, но в лице у него никаких изменений не происходит. И в фигуре тоже. Он не напрягается, не настораживается. Отвечает спокойным, уверенным взглядом.

И Горелый отступает, неожиданно для себя. Не то, чтоб сдался, но… Но он всегда уважал силу духа. У отца такая была.

Если что решил, хер сдвинешь.

Он ведь при смерти был, но сына видеть не захотел…

— Я рад, что мы достигли взаимопонимания, — спокойно комментирует ситуацию прокурор, — а теперь давай вернемся к гостям. Кстати, ты в городе остаешься? Или в столицу?

— Я пока отдохнуть хочу… — неопределенно отвечает Горелый, — в деревню поеду… Рыбалка, там, охота…

Прокурор смотрит на него испутующе, пытаясь понять, что тот задумал.

Но Горелый не палится, смотрит равнодушно.

И прокурор, момедлив, кивает.

В самом деле, логично же… После отсидки отдохнуть на природе…

В зале Горелый ловит внимательный взгляд сына, неопределенно дергает углом губ. Тоже мне, переживатель какой…

Совсем не доверяет, что ли? Или думает, что он, Горелый, вообще без башки и устроит тут разборки, сломав сыну отношения в будущей семье?

Горелый выходит на крыльцо, с удовольствием затягивается сигаретой, вдыхает летний вечер.

Завтра он уже будет на пути в деревню.

Потому что не соврал прокурору, всю правду сказал. Практически всю.

Он поедет отдыхать.

И еще кое за чем.

Например, глянуть на одну гладкую сучку, стоившую ему пяти лет жизни. Она думала, что, свалив из столицы в глухомань, спряталась.

А вот нихера…

Плохо спряталась. Горелый идет искать.

И найдет.

Вовка

— Слышь, начальник, отпусти, а?

Мелкая засранка смотрит глазами котика из Шрека, выпячивает пухлую нижнюю губу, по-блатному тянет гласные. И где только научилась, мерзавка?

Я прикуриваю, не обращая внимания на представление, разворачивающееся перед моим носом, тыкаю пальцами в кнопки клавы, набивая текст нового протокола.

Аська сопит, ерзает, привстает, пытясь заглянуть в экран, садится обратно, вздыхает, ерошит волосы, короче , все делает, чтоб отвлечь от работы. Качественно.

Но я не отвлекаюсь.

Ее ужимки выучил уже давным давно, не первый раз она тут, у меня перед столом, представление устраивает.

Поняв, что меня не проймешь, Аська опять затягивает на одной сиротской ноте:

— Ну нача-а-альник…

— Ася, — отрываюсь я от протокола, — может, хватит, а? Ты откуда это слово отрыла? У вас там что, рен тв подключили, что ли?

— Куда? — хлопает она ресницами. Длиннющими, кстати, придающими худому лицу кукольное выражение. Очень оно ей, это выражение, на улице помогает… Если вдруг попадается она, или кто-то из их веселой гоп-компании, то чаще всего сердобольные люди, глянув вот в такие несчастные глазки на пол лица, смягчаются и отпускают. Как такую милоту можно обидеть?

Ага, еще как можно. Главное, чтоб она вас не обидела, милота эта.

Плавали, знаем.

— Что,  “куда”? — пиздец, диалог у нас, конечно, увлекательный. — На телевизор.

— Какой телевизор, о чем ты, начальник? — усмехается Аська, и эта усмешка на детском лице смотрится очень даже по-взрослому, — у нас отродясь такой радости не водилось. Мы ж не центральные.

Центральными они называют ребят, живущих в Центральном детском доме, который, как понятно из названия, находится в центре. И является образцовым детским домом. Само собой разумеется, что там есть все, и телевизоры, и телефоны у детей, и новые хорошие игрушки, и постоянная спонсорская помощь. Это не считая дотаций от государства.

А Аська живет в “Западе”. То есть, в детском доме номер три, расположенном в другом районе города, западном, как можно понять опять же из названия.

Из достопримечательностей там промзона с кирпичным заводом и военная часть  с вечно голодными срочниками.

Дотации , конечно, есть, и спонсорская помощь тоже, но до детей это все дело не доходит. Я, когда работал в отделе по делам несовершеннолетних, еще лет пять назад, сразу после армии, пару раз наведывался туда. Впечатлений получил массу…