Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Юраш Кристина - Страница 6

Он встал во весь медвежий рост и почему-то не провалился в сугроб. А потом упал на передние лапы, сотрясая снег. От удара весь снег с земли поднялся в воздух, но не осел, а стал кружиться беспросветной снежной мглой. Я никогда не видела такого сильного бурана.

Снега столько, что вокруг все побелело. Ни медведя, ни волчицы не было. Был лишь вой метели и треск кустов и веток. Вокруг была только бело серая непроглядная холодная пелена.

— Идет! — послышался рев Бурана. — Идет… Прощай, мед! Хозяин идет!

Мне показалось, что я слышу треск веток, словно их кто-то ломает. Метелица выла, а потом осеклась. Буран и метель стали стихать. Снежную пелену разрывало на вихри, но и они разлетались сквозь деревья. По заметенным сугробам еще бегала поземка, стирая следы и укрывая лес девственным покрывалом.

— Что стряслось? — послышался голос, от которого зимой ночью медведи спать боятся.

— Вон, поглядите… Девка из ниоткуда появилась! — послышался голос Бурана. По сравнению с голосом Хозяина медведь мяукал голодным котенком.

— И что? Меня тут на каждого, кто в лес забрел звать будут? — послышался все тот же жуткий голос. Надо мной высился огромный силуэт, от которого веяло … внезапно теплом…

Сначала я думала, что мне показалось, но нет… От силуэта исходило тепло.

— Я посевы укрыл! А вам велено за людьми следить! — послышался страшный голос. — Чтоб не шастали по лесу!

От такого голоса сразу хочется шастать в другом месте.

— Так следов не было! — оправдывался медведь. — Это не дань! Дань вам уже платили! Я ее давеча из леса выкатил, обратно! Привязали бедную на опушке. Буранушка ее спас!

— Это та, которую ты выкатил в деревню и не порычал? Да? — едко заметила волчица, отряхивая с себя снег. — И которая всю ночь до утра в сугробе возле деревни пролежала?

— Мне кажется, что она померла р-р-раньше, от р-р-разрыва серд-д-дца… — вставила я, чувствуя, что чуть-чуть отогрелась в чужом тепле. Ровно настолько, чтобы неуклюже пошевелиться.

— Я ее выкатил? Выкатил! Она жива была? Жива! А че дальше, мне все равно! Скажи еще в избу постучаться! — снова обиделся Буран. — Дык, я стучался в тот прошлогодний раз. Хозяев дома не было. Как только дверь хозяева открыли, так их сразу же дома не было!

— Девка из ниоткуда появилась! И одета странно! И пахнет от нее странно! — принюхалась волчица. — Не местная, сразу видно! И к дереву ее не привязывали…

— Сколько раз я говорил, чтобы девок мне не привязывали! — послышался очень недовольный и страшный голос. — И даже наказал их!

— И че? Помогло? Они тебе заместо одной троих привязали! Думали, что одной тебе уже мало! Так три задобрят! — вздохнула волчица.

— Че-то они о тебе не то думают, хозяин, — заметил Буран, нависая надо мной. — Я пока одну выкатил, остальные сбежали. Она у меня сначала «покатухой» была. Я ее по сугробам катил. Потом «потолкалкой»! Я ее по льду толкал! А как к деревне подошли, так она у меня пота…

— Буран! — возмутилась волчица, глядя с укором на медведя.

— Короче, тащил ее! Ой, ну и одежи на ней было! Еле уволок! Фуф! — медведь словно утер лапой пот. — А тех двоих на обратном пути из деревни встретил. Во визгу было! Их леший отвязал, видать… Он у нас сердобольный! Короче… Бежал я за ними долго… Хотел сказать, что деревня-то в другой стороне, а не туда, куда они припустили с криками: «Медведь!». А потом я их потерял…

Пока они разговаривали, я почувствовала себя котиком, который тянется к батарее. У меня в голове звенела одна мысль — согреться. Кое-как поднявшись на ноги и разрыхляя сугроб, я протянула дрожащий руки к теплу.

— Значит, так, я посевы укрыл? Укрыл? Сильно не лютую? Не лютую? До кости не пронимаю? Не пронимаю? Лед на реке сковал? Сковал! — послышался страшный голос моего тепла. — Не нужны мне их подарки.

— А я не п-п-подарок! — прошептала я, чувствуя рядом тепло. — Я м-м-магарыч!

— Тепло ли тебе, девица? — послышался страшный голос. — Тепло ли тебе, красная?

— Еще нет, но скоро бу-будет! — простонала я, ныряя к нему под шубу.

О, как же здесь тепло! Мамочки!

Я даже не видела его лица, настолько высоким он был. Зато видела шубу. Вижу шубу, не вижу препятствий.

Вежливость? Ах, о чем вы? Вежливость — удел людей, не испытывающих лишений. Вежливость погубила больше людей, чем все войны вместе взятые.

Неумение просить о помощи, нежелание беспокоить «по пустякам», вежливый голос вместо отчаянного крика, неумение перебить внезапно позвонившего собеседника и сказать, что телефон почти сел, а ты в лесу ночью один.

Зачем беспокоить волонтеров и рассказывать им, что все-таки откушал в лесу грибочков? Это как-то невежливо! Люди тебя искали, а ты тут со своей резью в животе и туманом в глазах! Лучше потерпеть!

Так что, когда речь идет о выживании, умоляю, забудьте про вежливость! Вы потом в нее обязательно поиграете, когда будете сытыми, согретыми и в безопасности.

Ой, теплышко! Ой, как теплышко! Ой, мамочки! Я та-а-аю… Я просто таю…

— Это что еще такое!!! — взревел голос надо мной.

— А в-в-вы где живет-т-те? — прошептала я, прижавшись и только-только начиная чувствовать боль в отогревающихся пальцах. — Д-д-давайте я в-в-вас п-п-провожу д-д-до д-д-дома. А то т-т-тут и в-в-волки, и ме-медведи водят-т-тся… Ч-ч-чтоб вам не ст-т-трашно б-б-было!

Мне было абсолютно все равно, что я говорю. Лишь бы наконец-то согреться!

Это тоже самое, когда ты дико хочешь в туалет. Самые яркие оргазмы получают в придорожных, случайно попавшихся туалетах пассажиры долгих рейсов, которые мчали восемь часов без остановки на «пи-пи!».

По дороге в туалет с диким желанием люди способны спасти мир, отпинать медведя, разогнать стаю волков, послать на три буквы олигарха, который вдруг решил познакомиться, и убить любого, кто встанет у них на пути.

То же самое и с холодом.

Под шубой было тепло, даже жарко. От кровотока начиналась дикая боль. Я чувствовала, как мысли путаются от тепла, словно в полудреме. Мне на секунду казалось, что я дома, под одеялом. Что было сном? Снег или одеяло? Хотелось, чтобы реальностью было все-таки одеяло!

— Если т-т-ты дедушка старенький, — посмотрела я на седую бороду, все еще дрожа. — Я возьму над т-т-тобой шефство! И буду приходить с двумя п-п-пакетами п-п-продуктов каждую нед-д-делю!

И тут я подняла глаза и застыла.

— А если ты… мужик хоть куда, — очарованно прошептала я, глядя в серые глаза под роскошными суровыми бровями на красивом и грубоватом лице. — Разрешаю, хоть к-к-куда… Так, о чем это я?

Мне это снится… В последний раз я видела такого мужика на картинке с подписью «богатырь».

Вот так всегда! Стоит мужику отдать тебе куртку погреться, как ты уже мысленно приписала ему трех убитых драконов, две взятые крепости и готова воздвигнуть алтарь в его честь. Он резко становится самым красивым в твоих замерзших глазах, приобретает шарм спасителя и ауру «о боже, какой мужчина!».

— А ты кто такая, девица-красавица? Ты как в лес забрела? — послышался насмехающийся голос, пока я охреневала от раздирающей меня боли. Холод медленно выходил, на смену ему приходила боль.

— С-с-семен С-с-семеновича искала, — выдохнула я, прижимаясь покрепче.

— Семеныча? Лешего что ли? — послышался голос Бурана. — А чего его искать? Он с людьми водится! У них живет! В лес редко стал выбираться!

— Вы о к-к-ком? У нас че-человек пропал! Мы его р-р-разыскивали! Из леса вывести х-х-хотели! — стуча зубами, выдала я, превозмогая лютую боль. Все тело начинало дико чесаться.

— П-п-простите, но я п-п-почешусь о вас, — прошептала я, зная, что раздеваться ни в коем случае нельзя. А так хочется! Так хочется просто взять и содрать крутку, шапку и даже штаны и чесаться, чесаться, чесаться!

Я чесалась о богатыря всем телом, переминаясь с одной озябшей ноги на вторую. Иногда даже извинялась. Но не всегда.

— И что ж мне делать с тобой, девица? — снова послышался голос, когда я чесала об него бок.