И возродится легенда (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна - Страница 14

…Они стояли на берегу. Прибой плевался пеной, и Вальдец дергал плечом, стирая брызги со щеки. Плащ намок и почернел от воды. Глупо было сердиться на дождь. И на то, что вновь проглядел появление вуивр. И священник досадовал на самого себя, что злится на вещи очевидные и неизбежные.

Он сказал:

— Пойми. Прежде всего ты не вуивр, не разящая молния. Ты человек. А человеку нужны другие люди. Корабли. Дом.

Куда позже Эриль поняла, насколько он прав. Только не могла уже ему об этом сказать.

Тяжелые створки распахнулись легко: точно ждали прикосновения. Внутри было пусто и прохладно. Пахло побелкой и пылью. Беленые стены, темный наборный пол, резной каменный пояс под окнами.

И отражался в каменной чаше с водой свисающий на цепях, огромный хорос-корабль. Изогнутый корпус, квадратный парус, вымпел и мачта были собраны из тысячи граненых шариков. Солнце, падая сквозь узкие окна, играло в хрустале, как в дожде, рождая радугу. Сияло в гранях искристым, точно песня, огнем.

И отвечая этому огню, рванулись из запястий Эрили сквозь руки ветвистые молнии, устремляясь к сердцу.

Дождь дробил по стеклу, сползал наискось вдоль окна с частым переплетом. Небо полосовали синие ветвистые молнии. И тогда чердак «Золотой цепи» с его старой мебелью и потертой позолотой всплывал, точно призрачный корабль, чтобы сразу же погрузиться в темноту. Эрили показалось, она снова в той ночи, когда пыталась добыть книги Ушедших для мастера Грааля. Бежит в темноте вдоль стеллажей на верху заброшенного поместья, наугад бросая книги в сумку, в окнах полыхают молнии, а внизу гвардейцы ломятся в дверь.

Мастер Грааль погиб накануне взятия Имельды. Прикрывая отступление друзей, так и не сдав Лидару дороги в чужие миры. Казненных бросали в море. «Возвращали Корабельщику», — как цинично повторяли Лидаровы приспешники. И даже могилы мастера не осталось. Но все равно над Тарвеной горит его звезда.

Эриль села в постели, тяжело дыша, теребя одеяло.

— Тихо, успокойся, — Дым надавил на ее плечо, заставляя лечь.

— Что…

— Ты потеряла сознание в часовне. Янтарь принес тебя сюда и, пока бегал за мной, эта дура Тумка, служанка местная, привела лекаря отворить тебе кровь. Пришлось ему заплатить и послать подальше.

— Мои деньги, между прочим, — Батрисс расколола кочергой полено в яростно пылающем очаге. — Погодка не приведи Корабельщик.

— Где Янтарь?

— За горячей водой спустился, — Дым подоткнул подруге одеяло. — Ты несколько часов пролежала без памяти, и сейчас вон, как льдышка, дрожишь. Мы тебя искупаем.

Контрабандистка громко фыркнула. Должно быть, все еще переживала за деньги.

— А нечего по храмам шастать. Пожрала и в люлю, к мужику под бочок.

— Это Невея, — вуивр выпростала руки из-под одеяла. Запястья все еще глухо саднили под бинтами. — Она отсекает мне все дороги, к Корабельщику тоже.

Эриль закусила губу, чтобы сдержать внезапные слезы. Она не станет плакать от слабости!

— Заколдовали? — Дым возвел глаза к потолку. — Похоже… Спасаешь «кровососов», и Корабельщик тебя отвергает… Удобно. А у меня все времени недостает. И заклинание такое мудреное! Библиотеку мне бы хорошую! У домеса есть, как думаешь?

— Нет!

Эриль вцепилась в одеяло ногтями.

— Что «нет»?

— Мы не пойдем к домесу.

— Почему? — искренне удивился Дым.

— Потому что он женится, — Батрисс встала спиной к камину, сложив руки на груди, и выглядела зловеще. — А пытаться сохранить при себе обоих мужиков…

— Заткнись, милая, — сказал ей лекарь с ласковой угрозой и повернулся к Эрили: — Тогда поищем в провинции, не одна, так другая сохранилась. А еще выйду на коллег по ремеслу. Великие тайн они мне не откроют, но и в нос не дадут.

Побриться у цирюльника Дым-таки успел. Нижняя часть лица была намного светлее верхней, и это смотрелось забавно. Эриль улыбнулась.

— Вот и хорошо. Пойду узнаю, где там Янтарь застрял. А вы тут побеседуйте… о чем-нибудь добром, — возвысил Дым голос, поглядывая на контрабандистку. Та сверкнула очами.

— У Алены корчма на болотах, как она и мечтала. Держат с мужем. И рядом бегает шесть-семь маленьких Стрелолистов.

— Завидуешь? — оглянулся лекарь с порога. Батрисс фыркнула. Она не одобряла семейные радости.

Дым и Янтарь до краев наполнили горячей водой выкаченную из угла дежу. Чердак затянуло паром с запахом мокрого веника. Батрисс отступила к постели, разгоняя пар руками и недовольно хмыкая. Мужчины подхватили Эриль под локти и бережно опустили в воду.

Дым недовольно скривился, содрал с подруги сорочку и мокрой тряпкой забросил в угол.

— И бинты туда же!

Он потянул зубами узелок на запястье. Янтарь дернулся, силой принуждая себя остаться на месте.

— Пол подотри, пока мы все тут не попадали! — скомандовал ему лекарь, помогая сохранить лицо. — Батрисс, я что, один ломаться должен? Мне нужны твои изящные пальчики. И зубки.

Вдвоем друзья управились с бинтами.

Эриль откинулась затылком на жесткий край дежи. А Дым перебирал и растирал ее пальцы, подымался по тыльной стороне ладони к запястью и локтю.

— Упырь не боится серебра? — хмыкнула контрабандистка.

— Это ты от селян глупых сказок наслушалась. Так вот, милая, вурдалаки из этих сказок к настоящим магам отношения не имеют. Шевелись давай.

Батрисс взялась за левую руку Эрили, может, не так удачно, но старательно копируя лекаря. Вуивр расслабилась и прикрыла глаза. Тепло дружеских рук и воды вытесняло ледяную иглу, поселившуюся у сердца.

После горячей воды тело Янтаря показалось вуивр холодным и длинным. Но шум дождя убаюкивал, и она, кое-как угревшись рядом с оборотнем, заснула.

А наутро опять было солнечно, и о вчерашней грозе напоминали только обломанные ветки, резкий аромат зелени да редкие лужи на мостовой.

Приятно было идти по Имельде, любуясь на ярко раскрашенные дома — всяк со своим лицом. Худые, устремленные острыми фронтонами к небу. Точно селедки в бочке, стиснутые боками, выступающие верхними ярусами над и без того узкими, извилистыми улочками. И душная, шумная, пестрая толпа в ущельях между ними. Если бы мог кто глянуть глазами кошки, пробирающейся по карнизу над улицей, или глазами замершей на флюгере вороны, видел бы он эту толпу, как хаотичное смешение ярких пятен, вихрящихся, ровно речные струи, текущих то вперед, то назад. И над этой круговертью витали шумы и запахи — такие же яркие и резкие, как эти цвета. Лавочники, мастеровые, телеги, всадники… Стуки, шум, гомон… Уличные музыканты, бродяги, нищие, собаки, чайки и голуби… Спутникам приходилось прокладывать себе дорогу среди широких плеч, могучих спин, пихающихся задов, корзин и корзинищ. Ножищ, наступающих на ноги. Криков, брани, смеха. И вдруг толпа, словно под сильным напором, шарахнулась по сторонам, умялась еще сильнее, и в пролом ворвались роскошно одетые всадники. Мелькнули, мазнули по лицам конскими хвостами. Обдали сквозняком от развевающихся рукавов и плащей, от ярких длинных перьев на беретах. На том, что ехал впереди, берета не было. Синей капелькой сверкнула в ухе серьга. И Эриль невольно окликнула:

— Лель!!

Домес оглянулся. Повернул коня к ней, широкой лошадиной грудью раздвигая толпу. Люди шарахнулись. И только они четверо остались на месте. Эриль глядела снизу вверх, мимо оскаленной конской морды. А Лель широко улыбался сверху.

Протянул руки (они у него, заразы горбатой, всегда были длинные) и поднял подругу на седло. Отдал короткий приказ, и три дворянина спешились, уступая лошадей Батрисс, Янтарю и Дыму. Конь, предназначенный оборотню, заартачился, было, но повиновался сильной руке. Кавалькада развернулась и продробила главной, извилистой улицей наверх, к королевскому дворцу.

Все случилось так скоро, что вуивр некогда было подумать: к чему, зачем?

Вот улицу перегородила стена с беленым аккуратным домиком у ворот. Уплыли назад блестящие шлемами и остриями копий стражники в гербовых жупонах. Брызнуло мелким гравием из-под копыт, а вокруг расстелился парк, похожий на лес — ароматный, влажный. И выстроились вдоль дороги дубы с неохватными морщинистыми стволами, чьи корявые сучья едва тронула зелень. Позже других появляется на недоверчивых дубах листва. И до самой зимы не слетает звонкая медь.