Совок 4 (СИ) - Агарев Вадим - Страница 3

— Душа моя, так ведь это ты сама вчера скакала на мне, как подорванная! — попытался я усовестить хабалку.

— Я помню! — довольно улыбаясь и с закрытыми глазами, потянулась Эльвира, — Только ты впредь старайся как-то поосторожнее! И меня, если я, как вчера увлекусь, ты тоже сдерживай! И вообще, Корнеев, имей в виду, я беременная!

— Здравствуй, Серёжа! — самая теперь близкая и почти родная женщина текущей современности протянула ко мне свои руки.

— Здравствуйте, Пана Борисовна! — осторожно обнял я хрупкие плечи, — Как вы слетали? Удачно? — со слегка замеревшим сердцем поинтересовался я.

— Да, все очень хорошо, Серёжа! — устало улыбнулась мне профессор Левенштейн, — Все хорошо, но всё же будет лучше, если мы с тобой обо всем поговорим дома! — она опасливо огляделась по сторонам.

— Дома, так дома! — согласился я и подхватив ее старомодный чемоданчик, направился из здания аэропорта наружу. Уцепившись за мою свободную руку, Пана Борисовна зарысила вслед за мной.

Встречать тётку я приехал на трофейной вазовской «шестёрке». На той самой, которую отжал у партийного монстра Копылова. Машина теперь числилась на Нагаеве, а я катался на ней по доверенности.

— Откуда у тебя автомобиль? Это от милиции машина? Служебная? — усевшись на переднее пассажирское сиденье, начала меня расспрашивать бдительная профессор истории.

— Нет, Пана Борисовна, это товарища моего автомобиль, он мне его даёт во временное пользование. Иногда. — не стал я будоражить воображение пожилой женщины своими сомнительными прибылями.

— Ты бы, Сережа, дурью не маялся, забрал бы себе сонюшкину машину и тогда по друзьям побираться бы не пришлось! — в очередной раз затеялась со своей волынкой Левенштейн насчет сониного наследства.

— Всё-всё-всё, Пана Борисовна! Эту тему мы с вами давно уже закрыли и возвращаться к ней не будем! Никакого прибытка от смерти Софы я никогда не приму! Мы же договорились!! — я грозно посмотрел на свою обретенную в новой жизни родственницу.

— Дурак ты, Серёжа! Уж прости меня, но дурак! — с искренним сожалением посмотрела на меня печальными семитскими глазами профессорша, — И уж точно никакой ты не еврей! Это ты Соньке мог голову дурить, а я тебя сразу рассмотрела! Ни один еврей не отказался бы ни от сонечкиной квартиры, ни от машины! — Левенштейн покачала головой, — Не от того, что евреи хуже тебя, а потому, что непрактично и глупо! — и добавила громче, — Ну чего ты замер, давай, поехали уже!

Я, будто очнувшись, с перегазовкой тронулся с места. Сама того не желая, тетка больно разбередила мне душу. И без того дня не было, чтобы мне не вспомнилась Софа, но сейчас как-то по-особенному накрыло. Быть может, из-за присутствия рядом Паны.

— Давайте договоримся, Пана Борисовна, что ни про какие наши дела по поводу вашего отъезда, в вашей квартире мы больше говорить не будем! — я повернул голову на пассажирку и со значением на неё посмотрел.

— Ты думаешь?! — в ответ округлила на меня глаза почитательница Ленина и третьего Интернационала.

— Думаю! — подтвердил я, — И даже имею основания полагать, что не только думаю, а знаю!

— Но мы же с Лёвой убежденные коммунисты! Мы заслуженные люди! И никогда, ты слышишь, Сергей, никогда мы не дали ни единого повода усомниться в нашей преданности партии! — вскипела профессор истории с докторской степенью, воинственно поглядывая в мою сторону.

— Пана Борисовна, вам напомнить скольких своих беззаветно преданных коммунистов ваша партия перемолола в своих жерновах? — безжалостно остудил я пламенный монолог тетки. — Я понимаю, что вы женщина много чего повидавшая и мало чего боитесь, но в настоящее время мы с вами не на диспуте! Мы пытаемся спасти Льва Борисовича. Так? — я опять глянул на Левенштейн.

— Так! — с тихой покорностью согласилась моментально осунувшаяся Пана.

— А раз так, то и рисковать мы с вами не имеем никакого права! — припечатал я, прекращая все пререкания, — А уж обкомовской квартиры Льва Борисовича, это предупреждение касается в самую первую очередь! И, если честно, дорогая моя, то я удивлен и обескуражен тем, что мне приходится вам, опытной подпольщице, объяснять азбуку конспирации! Стыдно вам должно быть, голубушка! — попытался я улыбкой сгладить бестактность своей отповеди.

— Подпольщицей, Сережа, я была на оккупированной фашистами территории! — гордо вскинула подбородок моя бесстрашная еврейская тётка.

— Принято! — наклонил я в ее сторону голову, — Но все же необходимые меры безопасности всем нам принять придется! Теперь рассказывайте, как съездили и с чем вернулись? — ехать нам оставалось менее получаса и я поторопил тетку.

Из рассказа Левенштейн выходило, что, хотя задуманную программу по максимуму ей выполнить не удалось, но все же в главном она преуспела.

Её старый кэпээсэсный товарищ, который находится на самом верху партийной иерархии, ей таки помог. Выезд для лечения на ПМЖ ее смертельно больному брату он пробил. В щадящем режиме и без какой-либо обструкции со стороны родины-матери и карающего меча партии. То есть, без выплат репараций и контрибуций за полученное образование, ученые степени и за прочие блага. А также без обязательной в таких случаях травли университетской партийной организацией по месту работы. И, что совсем уж немаловажно, без изматывающего давления со стороны гэбни. Но была и другая сторона у этого договора с дьяволом. Пана Борисовна обязана будет не далее, чем через девяносто суток вернуться на свою неисторическую родину. Взамен ее заверили, что ей беспрепятственно будут раз в году предоставлять право на посещение брата в недружественной стране. И, если вдруг случится самое страшное, то заслуженного коммуниста и орденоносца Левенштейн сразу же выпустят на похороны.

— Вам, главное отсюда выбраться, а потом пошли они все в жопу! — с горячим чувством произнес я, проезжая мимо стоящего на въезде в город гаишника.

— Что ты такое говоришь, Сережа! — снова заклокотала родственная мне иудейка, — Я вернусь! Я слово дала и обязательно вернусь!

Гвозди бы делать из этих людей! — мелькнула в голове строчка из пошлейшего стишка школьной программы. — Уж они их душили-душили, душили-душили.. И все-равно недодушенные готовы возвращаться к душителям. Да еще со своей веревкой и купленным на свои деньги куском мыла.. Н-да!

Как православный атеист, я трезво понимал, что только один бог знает, поможет передовая израильская медицина Льву Борисовичу или вся эта наша расстрельная суета зазря. Но в том, что, оставшись в Союзе, в ближайшее время он неизбежно погибнет, я был уверен. Да и не только я. Врачи, квалификации которых не доверять было глупо, больше нескольких месяцев жизни Льву Борисовичу не давали. Значит уже не напрасно я здесь появился! А, если задуманную мной авантюру с золотым идолом получится сделать по-настоящему интернациональной, то я буду считать свою миссию почти выполненной. С этими благостными мыслями я зарулил во двор ректора Лишневского.

Столичные холодные головы и чистые руки

Московский полкан всячески старался показать, что он не злой. И сам же вскользь по-иезуитски опровергал эту иллюзию. Смотрел он на меня, как смотрит кот на уже полупридушенную мышь. Размышляя, начать прием пищи сиюсекундно или еще какое-то время играясь, потаскать по полу добычу.

— Следователь лейтенант милиции Корнеев! — как на плацу во время строевого смотра отрапортавался я и на всякий случай добавил, — Сергей Егорович.

— Экий ты бравый, Сергей Егорович! — хмыкнул вышивной звездоносец. — А ты, майор, иди пока, мы тут с твоим подчинённым поработаем! — не отводя от меня взгляда, шуганул Данилина главный москвич.

— Есть, товарищ полковник! — Алексей Константинович покраснел от такого демонстративного плевка в свою сторону и стараясь не встречаться со мной взглядом, прошмыгнул мимо меня к двери.

Ну не паскуда ли этот полковник?! Действует он в общем-то грамотно. Показательно унизив в моих глазах могущественного для меня начальника, он указал, что я для него, министерского небожителя, и вовсе пыль. Под его ногами и почти уже лагерная. Про то, что лагерная, он мне сейчас на колбасных обрезках объяснять станет. В том смысле, что очень доходчиво.