Стоп. Снято! Фотограф СССР (СИ) - Токсик Саша - Страница 50

— Едем мы куда?

— К Агриппине мы едем, к доярке, — наконец выдаёт Уколов, — победительнице соцсоревнования. Я заметку про неё напишу. А ты изобразишь на фото, вместе с её бурёнками.

Чёрт, надо было разоряться на вспышку! Хрен его знает, какое в коровниках освещение. Видится мне, что не слишком хорошее. Хорошо, что я 130-ю плёнку на всякий случай захватил. Она более светочувствительная. Попробую вытянуть.

— Через Преображеновку едем? — спрашивает водила.

— Нет, давай через Горохово, — отвечает Уколов, — кое-куда заскочить по дороге надо.

— Как скажешь, — со вздохом соглашается Толик.

— Да ты не переживай, студент, — Уколов хлопает меня по колену, — Если снимок не выйдет, старый возьмём. Она уже пять лет в соцсоревнованиях побеждает. Нос у ней с тех пор не увеличился, а сиськи не уменьшились. Так что разницы никто не заметит.

Он заразительно хохочет над моей кислой улыбкой. Приятно ощутить доверие к себе.

Уколов открывает саквояж и принимается раскладывать на столе свёртки. Хлеб с нарезанными ломтиками розового сала. Варёные яйца. Перья зелёного лука.

— Угощайся! — радушно предлагает он, — день впереди долгий.

Водила не оборачиваясь тоскливо хрюкает себе под нос. Не представляю, что может быть долгого. Наш район на "буханке" можно за час объехать из конца в конец. Полчаса Уколову на интервью. Полчаса мне на съёмку. К обеду можно спокойно обернуться.

— Спасибо, Алексей Максимыч, я позавтракал.

— Ну давай, кофия с бутербродом выпей.

Пожилой журналист достаёт из саквояжа внушительных размеров термос. Он откручивает крышку и наливает мне коричневой жидкости со странным запахом.

— Растворимый, индийский, — хвастается Уколов.

Я уже понимаю, что растворимый кофе считается здесь невероятным шиком. Большинство пьёт "кофейные напитки" из ячменя или цикория. От такого отказываться, как в душу плюнуть. От вида бутерброда удавился бы любой диетолог. Слой масла на нём толще, чем кусок белого батона. Мужественно жую.

— Вот и кушай, — радуется журналист. — Толя, тормозни-ка здесь. Гляди, как рапс цветёт. Пойду с Митрофанычем поздоровкаюсь. Сдаётся мне, об этом годе мы план по маслу опять не выполним. А ты кушай, — это опять мне, — не торопись.

Уколов выпрыгивает из "буханки" и погружается в бескрайнее жёлтое море цветущего рапса. Одна голова в приплюснутой кепке торчит, как акулий плавник. Далеко на горизонте вижу точку. Приглядевшись, понимаю, что это автомобиль, а рядом с ним машет руками крохотная фигурка человека. Уколов медленно, но упорно движется в ту сторону.

— А Митрофаныч, это кто? — уточняю у водителя.

— Бригадир, — тот скорбно следит за кепкой Уколова.

— По коровам?

— По полеводству, — Толик разворачивает газету. — Так я и знал. До темноты точно не вернёмся.

Над полем горланят жаворонки. Они медленно взлетают вверх, превращаясь в поющую точку, а затем кидаются к земле, как пернатые камикадзе.

В точку превращается и Уколов.

— А через Горохово быстрее ехать? — проверяю догадку.

— Нет, в Горохово свинарник строят.

Журналист возвращается через сорок минут.

— Покушал? — ласково спрашивает он без намёка на раскаяние. — Тогда поехали!

Уколова в районе знает каждая собака. Здоровенный кавказец, охраняющий стадо овец доверчиво тычет лобастой башкой ему в ладонь. Меня эта сволочь не подпускает. Под его охраной журналист беседует с колоритным пастухом в белой папахе.

Со скуки хочу сделать пару снимков, но вовремя вспоминаю, что доярку придётся снимать на плёнку с другой светочувствительностью. Так что или добивать 36 кадров, или даже не начинать.

Водитель дочитывает "Труд" и достаёт "Советский спорт".

— А сама доярка где находится? — спрашиваю.

— Агриппина-то? В Юрасово.

— Далеко туда?

— КилОметров пятнадцать, если по дороге. — прикидывает Толик, — через поля оно, конечно, быстрее.

Лучше б я на мопеде поехал.

— Алимхана опять жена выгнала, — делится с нами Уколов.

— И что? — не разделяю я его восторга.

— Так, в воду не гляди, мы теперь план по шерсти выполним! — видя моё недоумение, Уколов поясняет, — он же к Нинке ушёл, а она с Горохова. Теперь Алимхан наше стадо пасёт. А кадышевский бригадир локти себе кусает. Алимхан — пастух прирождённый. У него не то, что ни одна овца не пропадёт, не заболеет даже. Пока их бригадир Анфису, жену алимханову уговорит, пока она мириться придёт… Наши и овец к тому времени остригут, и шерсть сдадут, — он радостно потирает узловатые старческие ладони.

— А почему его жена выгнала?

— Так из за Нинки же!

— Получается, вся экономика на Нинкиной п###де держится?

Уколов хохочет.

— Ты соображаешь, студент! Будет из тебя толк, — он снова раскрывает свой саквояж, — может, всё-таки сальца? Сноха солила.

Мне открывается весь ужас моего положения. Уколов оказывается энтузиастом. Поездку "в поля" он воспринимает, как неистощимый источник сюжетов и возможностей. Его блокнот распухает от записей. "С этого заметочку сделаю… а этого — очерк", — бормочет он.

В пять часов у райотдела меня будет ждать Николай. Красочно представляю, как он смотрит на часы. Как пинает нетерпеливо камешки на дороге. Как отрекается мысленно от меня, лгуна и кидалы, который в очередной раз не пришёл на тренировку.

— Ответь, Анатолий, — говорю, — ты домой пораньше попасть хочешь?

Уколов в это время общается с мужиками в строительных касках и тычет пальцем в свежий цемент.

— Как? — водитель смотрит на меня так, словно я протягиваю ему авиабилет в Вегас.

Когда Уколов в очередной раз садится в машину, Толик проворачивает ключ, но УАЗ чихает пару раз и не заводится. Водитель откидывает крышку капота, которая, к моему умилению, находится прямо в салоне, накрытая лоскутным ковриком, и начинает сердито под ней копаться.

— Не схватывает, — поясняет он.

На лице журналиста лёгкое волнение, которое за следующие двадцать минут перерастает в панику. Сам он ждать не умеет.

Наконец, двигатель победно рычит.

— Максимыч, ты, конечно, главный, — говорит Толик, — но надо назад ехать. Второй раз может и не завестись. Я в поле ночевать не намерен!

— А Агриппина как же?! — Уколов в ужасе. — у нас задание редакции, ты что?!

— Толь, а если двигатель не глушить? — предлагаю я. — Дотянем до Юрасово?

— Но только до Юрасово, — строго говорит водитель, — иначе у меня бензин закончится. Так и так в полях застрянем.

— Так езжай! Чего ты треплешься?! — машет руками Уколов.

Наш УАЗ сразу обретя резвость и прыть мчится к цели.

Минут десять проплутав по просёлкам, мы выезжаем к длинному приземистому строению. Возле него стоит трактор с прицепом. Выкрашенные синей краской широкие ворота, в которое запросто может въехать тот самый трактор, распахнуты.

Из глубины здания нам навстречу выкатывается пухленькая женщина средних лет. Уколов попадает в точку с главными приметами. Самое заметное в ней — внушительная грудь, не меньше, чем четвёртого размера, и крохотный вздёрнутый носик пуговкой.

На женщине белый лабораторный халат и белая косынка, из-под который выбиваются светлые кудри. Она смотрит на нас прямо и доверчиво, как девочка, которую поставили на табуретку, и теперь ждут от неё стишок.

— Здравствуй, Агриппина! — Уколов на ходу вытаскивает из саквояжа блокнот, — опять перевыполнила план?

— Угу, — доярка вдыхает, словно провинилась, и с любопытством косится на меня.

— Это стажёр наш, — представляет меня Уколов, — твой портрет в газету запечатлеть.

— Ой, может, не надо портрет? — смущается женщина, — я не ожидала сегодня и не готовилась.

— Народ должен знать своих героев, — включаюсь я, — Тем более что вы прекрасно выглядите. Очень свежо и органично. Меня Альберт Ветров зовут.

В таких ситуациях самое главное — решительность и напор. Иначе она зажмётся, и сама будет делать всё, чтобы фотографии не получились.