Яркие люди Древней Руси - Акунин Борис - Страница 5

Вероятнее всего, статус Киева повысился не просто так, а в результате некоей предпринятой Олегом акции. Можно предположить, что какое-то войско (очевидно, внушительное) князь собрал и в поход на Константинополь выступил, но дело ограничилось демонстрацией. Впечатленные греки дали какие-то гарантии и пообещали принять посольство, чтобы договориться о дальнейшем сосуществовании. «Принуждение к переговорам» – одно из самых древних целеполаганий применения военной силы.

Эту гипотезу косвенно подтверждают события 944 года, когда князь Игорь снова пошел с войском на Константинополь и византийцы написали ему: «Не ходи, возьми дань, юже имал Олег» – и войны не произошло. Последовало заключение нового торгового договора.

Согласно «Повести», в том же календарном году, Олег, словно сочтя свою историческую задачу исполненной, скончался. Дата (912) почти точная – ошибка всего на один год. Это, что не часто бывает, поддается проверке. Годом ранее, согласно Летописи, «явися звезда велика», копьеобразной формы. Из астрономии известно, что комета Галлея была видна в 912 году. Если Олег умер год спустя – значит, в 913 году. Еще одно подтверждение правильности датировки – летописное упоминание, что «в се же время поча царствовати Костянтин» – Константин Багрянородный, ставший кесарем в 913 году.

Олег и конь. Ф. Бруни

Знаменитая гибель Олега «от коня своего», конечно, сказка. Точно таким же манером, от выползшей из конских костей змеи, погибает герой скандинавской саги викинг Одда. Это бродячий сюжет, очень нравившийся древним сказителям, а монаху-автору он служит лишь поводом для пространной сентенции о разоблачении язычников-волхвов – эта тема в начале XII столетия всё еще была актуальна. Верить Летописи следует лишь в том, что князь «разболевся, умьре». Возраст у него по тем временам был преклонный – по меньшей мере за семьдесят.

В хронике говорится, что Олег княжил 33 года, но эта цифра, видимо, названа для красоты. У нас получается, что со смерти Рюрика до смерти Олега-Хельги прошло целых сорок лет.

Впрочем первый правитель русского государства и сделал немало.

И праздник не в праздник, и сон не в сон.

С пира ушел рано. От хмельного меда заклонило в дремоту, поблазнилось – вдруг да уснется. Слуги замахали на пирующую дружину, как бабы на раскудахтавшихся куриц: подите, подите, и все притихли, пошли вон, догуливать у кострищ, а старый конунг удалился в опочивальню, укутался в соболя. Тяжелые вежды сомкнулись, душа грузилом канула в сонный омут, и сначала то было отрадно, утешительно – всё беззвучнее, всё темнее, и лежать бы так, бездвижной, безмысленной корягой на дне до утра. Да в черном низу, куда не достигало ни лучика света, притаилось лютое чудище, и как схватит зубищами за левую грудь – вгрызлось щукой, не отпускает.

Хельги вскинулся, захрипел, полупробудившимся разумом догадался – вот оно, помираю. И скорей зашарил по ложу – где Блутганг? Нащупал пупырчатую рукоять, сжал, успокоился – и злые челюсти, что вцепились в сердце, сразу разжались.

Не помер. Опять не помер.

Ночное чудище напало не в первый и не во второй раз. Оттого и сон не шел.

Единственное, чего Хельги в свои нынешние годы страшился – умереть во сне, когда безвольные пальцы выпустят меч. Воин, покидающий этот свет без обнаженного клинка в руке, не попадает в Вальгаллу, а принужден скитаться в безвидной пустоте и может даже угодить в ад Хельхейм.

Князь теперь ходил с мечом даже в нужник, памятуя о том, что великий Эйнар Йорвикский, память о котором не померкнет никогда, расстался со своей душой над поганой дырой, безоружный. Это бог коварства Локи подло отомстил доблестному витязю, потому что ненавидит героев.

Чудище иногда покусывало сердце и среди бела дня, но днем-то рукоять вот она. Ночью же Хельги привязывал меч к запястью шелковым шнуром. Лезвие было затуплено, чтобы не обрезаться. Биться уже ни с кем не придется. Все войны отвоеваны, а от врагов берегут надежные телохранители.

Старик с трудом сел, спустил ноги. Подождал, чтоб пробудилось тело. Оно послушалось не сразу. Так одряхлевшая тугоухая собака не тотчас откликается на голос хозяина. Заслуженных охотничьих псов, честно состарившихся на службе, Хельги отправлял доживать на покое и временами навещал. С возрастом стал любить прошлое больше, чем настоящее, и отставные собаки были оттуда, из дней, которые лучше нынешних. Так же, в почете, доживали в княжеских конюшнях свой век боевые лошади.

Подошел к распахнутому окну, поежился. В середине Кровавого месяца, названного так, потому что в эту пору забивают скот, ночи уже зябкие. В просторном дворе детинца пылали костры, покачивались черные тени. Оттуда доносился гул множества голосов. Дружина и челядь праздновали Ястребиную Ночь, с которой начинается отсчет зимы. Люди старались не шуметь, чтобы не потревожить сон конунга. Потом, наевшись и напившись, они спустятся за стену, к ручью, и там побуянят от души. Кого-то, как обычно, покалечат или даже порешат – ну так что ж, дело молодецкое.

Во двор Хельги посмотрел мельком, нечего там было разглядывать. Задрал голову кверху, воззрился в небо. Вблизи старые глаза видели плохо, но в даль, особенно высокую, лучше, чем в молодости.

Все последние недели по ночам в небе светилась хвостатая звезда, огненное копье Одина.

Когда оно воссияло впервые, Хельги подумал, что копье нацелено в него, и обрадовался. Бог Один оценил великие деяния великого воина и уготовил ему великую смерть, о которой потом будут слагать саги. «Рази меня, копье, в грудь!» – воскликнул Хельги, вынув Блутганг из ножен. Но ничего не произошло – ни в первую ночь, ни в последующие. Копье небыстро перемещалось от одного края неба к другому. Оно целило не в Хельги. Видно, его время еще не пришло. А может быть, и никогда не придет.

Славяне называли конунга Хельги «Вечным Олегом», потому что он был очень стар, правил несчетное количество лет и те, кто помнил его золотоусым – таких осталось немного – все сами состарились. Одни говорили, что Вечному Олегу сто лет, другие, что намного больше. Хельги такие слухи поощрял. Люди должны думать про правителя, что он всегда был и всегда будет.

Но и подлинный возраст конунга, известный только ему одному, был редкостен – три четверти века. Мало кто доживает до таких лет. Из тех, кого Хельги доводилось знать, он один.

Сколько их было – мальчишек, вместе с которыми он выпил крепкого мьёдра за взрослым столом! Их, двенадцатилеток, собрали в Ястребиную ночь со всей Ютландии. Конунг Харальд, старший брат Рёрика, сказал: «Посмотрим, кто из вас больший мужчина!» И все стали пить рог за рогом, и смеялись, и один за другим валились со скамей, и в конце концов остался сидеть один Хельги. Так оно было и потом. Сверстники выросли и один за другим канули кто в землю, кто в воду – большинство с мечом в руке – и сейчас пируют в чертогах Одина, удивляются: где это Хельги?

Он и сам удивлялся, но пил, пил мьёдр земной жизни рог за рогом, уж давно и хмелеть перестал, а не падал. Сидел за столом, окруженный новыми сображниками, да и те-то уже не раз сменились.

А ведь когда-то старым стариком ему казался Рёрик. Сколько было Рёрику, когда он лег в погребальную ладью? Немногим за шестьдесят. Усы и заплетенный чуб у Рёрика были белые, зубы желтые, морщинистое лицо бурое, как дубленая кожа, маленькие выцветшие глаза блестели неистовым ледяным огнем, как у змеи, – мало кто мог выдержать этот бешеный взгляд. Хельги выдерживал, не моргал. И когда Рёрик сказал ему тихим, свистящим шепотом: «Я знаю про тебя и Фрейю, Эслог вас видела», тоже не отвел взгляд и не мигнул. В тридцать пять лет Хельги совсем ничего не боялся, но удивляться еще не разучился – это приходит с возрастом – и очень сильно удивился, что в сестре ненависти к сопернице больше, чем любви к родному брату.