Целый осколок (СИ) - Ясный Дмитрий - Страница 10

— Мальчик-инквизитор, ты удивлен? Да, я это вижу. Ты раньше не сталкивался с силой Совершенных, мальчик-инквизитор?

Голос огромного человека был тягуч, протяжен и бархатен как мяв сытого и ленивого кота. Он словно наслаждался ситуацией, совершенно не волнуясь, что остался один против троих. Снисходительно улыбался, смотрел на Леонардо как на забавного зверька и не глядя отбивал тальваром резкие и размашистые удары шпаги Бруно, что уже не пытался как-то финтить, а просто рубил шпагой, как рубят дерево топором. Сила и напор, скорость и масса. Но ничего не помогало — Совершенный стоял незыблемо как гранитный утес, презрительно взирающий на бессильно разбивающиеся об него волны. Стоял, скалился, с ленцой и с виду совершенно расслабленно двигал правой кистью с зажатой в ней рукоятью изогнутого тальвара. И он смотрел, смотрел в глаза Леонардо самоуверенным взглядом охотника, не спеша подходящего к пронзенной стрелой лани, тщетно пытающейся встать на ноги. И он совершенно не обращал внимание на медленно поднимающегося за его спиной пошатывающегося Пиллини. Огромный человек смотрел на него как смотрит пропасть, как смотрит бездна, как смотрит беспросветное пятно мрака в ночи, что уже и не темнота, а кристально чистая, абсолютная Тьма. И Леонардо ощущал, как что-то истекающее из глаз Совершенного медленно вливается в него, обволакивает холодным туманом, заставляет опустить руки, наполняя подлой слабостью с тошнотворным привкусом гнилой болотной тины. И вот еще немного, еще всего-ничего и уже нет сил, нет желания что-то делать, двигаться, сопротивляться, жить. Нет желания, нет света. Как хорошо, что скоро наступит тьма…

— А-а-а! Проклятый сarbone! Ум-мри тварь!

Оглушающий вопль Пинелли разрушил наступившее безмолвье туго скрученное нитями тьмы с безвременьем. Словно обезумевший тур, что спасается от лесного пожара, Пинелли, низко пригнув голову и весь сжавшийся в тугой ком напряженных мышц, ярости и ненависти бросился на Совершенного.

Три стремительных шага, три быстрых рывка и стальное острие палаша — где, где он его взял? — должно, просто обязано было пробить спину Совершенного и проклюнуться в середине его груди.

Но Совершенный, словно у него глаза на затылке, делает короткий шаг в сторону, свиливая телом от палаша Пинелли и сбивает обухом своего тальвара очередной удар Бруно. Мгновенный разворот на месте и тело Пинелли падает под ноги Бруно, а голова бесстрашного домуазо с распахнутым в крике ртом катиться кровавым шаром в сторону Леонардо. И ему кажется, что Пинелли все кричит и кричит. Громко, яростно и бессильно. И кричит Бруно, рвет в безумном реве рот, словно от громкости его вопля зависят их жизни:

— Милорд! Красные! Красные патроны!

И Леонардо понимает его, делает несколько шагов назад, отступая, бросая Бруно на расправу Совершенному, потому что ему нужно время, ему нужна жалкая, скоротечная, драгоценная минута. И ему ее дает Совершенный. Сбив, отвод, короткий подшаг и холодной молнией падающий сверху тальвар безжалостно бьет в голову Бруно, роняя его лицом в снег. А Совершенный, остановившись на месте и небрежно обтирая окрашенное красным лезвие тальвара о ткань на спине куртки Бруно, размыкает плотно сжатые нити губ и говорит, капает отравленные издевкой слова:

— Может быть мальчик-инквизитор возьмет в руки шпагу? Или — голова Совершенного подобно голове огромного ворона наклоняется набок, а губы режет гнутой чертой презрительная усмешка — Или мальчик-инквизитор не умеет обращаться с той железкой, что у него есть? Может мальчик-инквизитор на самом деле не мальчик, а очень красивая девочка? Я люблю красивых девочек. И красивых мальчиков. Хочешь узнать, мальчик-инквизитор, что я с ними делаю, с красивыми мальчиками и девочками?

Но Леонардо это не пронимает, не цепляет, не волнует и не трогает. Небрежно брошенный второй револьвер по самую рукоять утонул в снегу, ногти пальцев левой руки беспощадными клыками в клочья, в мясо, рвут застегнутый клапан куртки на груди. Пальцы правой руки стальными змеями в немыслимом изгибе извлекают шомпол револьвера. С еле слышимым лязгом откидывается вниз дверца барабана. Зубы прикусывают стальные тельца вырванных из кармана патронов. Язык, обожженный жгучей кислотой святой магии, пытается спрятаться в глубине рта, омываемый потоком слюны. Глупая мысль — так ведь можно и захлебнуться, дурным метеором мелькает в сероте сузившегося сознания. Метеорами падают на землю, вытолкнутые шомполом отстреленные гильзы. Раз, два, три. И набатным громом, искренней молитвой звучат в голове слова-заклинания, слова-просьбы — стой, говори еще, говори со мной! Не подходи! Дай мне время! Дай!

И ему дали, и он успел. Хищно клацает дверца-челюсть насытившегося патронами барабана вставая на место. Рука поднимает вверх бездушный механизм с маленькими детьми смерти внутри его тела.

— Мальчик-инквизитор упрям? Или просто глуп? Мальчик до сих пор не понял, что его стреляющие игрушки ничто перед Силой Совершенных?

Совершенный продолжает улыбаться змеящейся улыбкой уже с нотками презрения и неуместной жалостью к глупцу, что дрожащими руками наводит на него ствол бесполезного оружия.

— Мальчик говорит тебе — умри, тварь!

Голос Леонардо хрипл, голос его тверд и невероятно громок, но Совершенный его не слышит, потому что все заглушено басовито-звонкой нотой, что не существует, но она есть и она звучит так — данц-ц, данц-ц, данц-ц!

Воздух плавиться от ослепляющего огня выхлопов, воздух жалобно кричит от жалящей боли, разрываемый свинцовыми кометами. А левая рука сама по себе, самостоятельно покинув назначенное ей разумом место, с наглой бесстыдностью ищет на боку планшет. С сокрытыми в нем листами бумаги. Потому что это зрелище, эту прекрасную картину нужно, просто крайне необходимо увековечить хотя бы на бумаге, раз нет под рукой холста. Ведь они так прекрасны, так изумительно красивы, эти расцветающие багровыми розами кровавые пятна на плече и груди Совершенного. Третьего пятна не было — рука Леонардо дрогнула и вместо кровавого цветка во лбу Совершенного, на его скуле пролегла тонкая красная линия.

— Не… Нео-ожидан… Н-но… Ма… Мальчик-инквизи…

Совершенный покачнулся, переступил с ноги на ногу, неверяще провел по скуле своего лица. Пальцы его безвольно разжались, выпуская на свободу рукоять хищного тальвара. Правая ладонь в бесплодной и бесполезной попытке вжалась в грудь. Она пыталась, она хотела обхватить и сжать в горсти кровавый цветок. Рука Совершенного хотела вырвать шедевр флористики, что вырастил на его теле Леонардо, но не смогла.

Леонардо перекинул в левую руку револьвер, правой извлекая из ножен шпагу и сделал шаг вперед. Шагнул осторожно, мягко ступая, шагнул напряженным как струна, готовый в любой момент отскочить с линии атаки Совершенного — такие твари сами не умирают, таких необходимо добивать.

Еще один осторожный шаг вперед, еще одни короткий как всполох и быстрый как молния взгляд на противника. Черты лица Совершенного камены, лицо бледнее снега, он качается словно сломанная ветка на ветру, но каким-то чудом сохраняет равновесие. В его глазах клубиться безумным вихрем и разгорается темный пожар, а искривлённый рот вдруг распахивается в диком выкрике:

— Нее-т! Errins”ha… Haffu… Roagroo!

И Леонардо резко бросается в сторону, но не успевает. Не потому что он споткнулся, не потому что он медленен, а просто потому, что на него упало Солнце. Кто же сможет убежать от Солнца?

— Вот так, ваша светлость все и случилось. Я тогда на совсем немного времени сознание потерял, не разрубила тварь мне голову — стальная подложка в шляпе уберегла. Ну и видел, как вы стреляли, милорд. Только встать не мог, руки не двигались и сил никаких не было. А потом уже и не видел ничего — тварь эта заорала что-то и тут же сверкнуло как молния и все, темнота кругом, и я без памяти. Егеря герцогские, что на выстрелы с леса на тракт вывернули, вас, милорд, в десяти метрах нашли — тащило вас по тракту как бык повозку тащит. Весь ваш короткий плащ и всю одежду на спине в клочья порвало. А меня они подняли рядом с Совершенным. Тварь эту вы хорошо приложили, вбили святыми патронами его в землю. Он даже сопротивляться не мог и говорить, когда его егеря вязали, только кровью харкал да шипел как змея.