Нерушимый (СИ) - Ратманов Денис - Страница 26

— Рынок и рынок, — поджал плечами Тоха. — Не в курсе про Антонова. А Достоевский — это азер, который рынком рулит. Держит, то бишь.

— А чего Достоевский? Бабку зарубил?

Мой юный приятель запрокинул голову и залился хохотом, но не над моим, признаю, туповатым юмором, а над безграмотностью:

— А-ха-ха! Скажешь тоже, бабку! Старуху-процентщицу Раскольников хлопнул! А Достоевский об этом написал! А-ха-ха!

Смеялся он искренне, но беззлобно, а я смотрел на него и думал, что литературу в местных школах преподают, очевидно, хорошо.

— Хотя, знаешь, — задумчиво произнес Тоха, успокоившись, — может, и было такое. Мутный он.

— Достоевский ваш?

— Ну да. Его из-за имени так зовут. Он типа Али, но на самом деле его зовут Достали. Достали Мансурович Халилов. Так вот без его ведома никто шагу ступить не может.

— Он начальник рынка? — спросил я.

— Да какой там. Начальник там вообще сожиха. Он типа местный авторитет.

— Хм… Может, это глупый вопрос, но кто такие сожихи? — спросил я, решив, что лучше сейчас показаться идиотом, чем в более неудачный момент.

И снова он расхохотался, причем так буйно, как будто попал на передачу «Аншлаг», начал стучать себе по коленкам.

— Ты из какой дыры к нам приехал, Саня? Сожиха — это советская одинокая женщина. Сом — советский одинокий мужик. Слыхал поговорку, что сожихе нужен сом или… — Он назвал грязное слово, — а сому — сожиха?

— Не-а.

— Ты что, с луны свалился?

— С гусеницы.

— А-ха-ха!

Глядя на него, я и сам заулыбался. С возрастом многие теряют способность так искренне проявлять эмоции. Я вспомнил себя-школьника и своих приятелей — мы были такими же дурносмехами.

Успокоившись, Тоха продолжил:

— В грузчиках у него бывшие зэки, за еду пашут. И все ему за место платят мимо кассы.

Вот тебе и коррупция в мире Полдня.

— А куда менты смотрят? — возмутился я.

— Ну ты точно с гусеницы. Достоевский не беспредельничает, оказывает услуги ментам, стучит — они и позволяют ему э… ну, это. Ты понял. Работать.

Все то же самое. Чуть подворовывать можно, беспредельничать — нельзя. Или можно, но тихо. И если бить по почкам — то так, чтобы следов не оставалось. Если об отношениях Достоевского с ментами в курсе даже дети, неужели Ирина Тимуровна ничего не знает? Или закрывает глаза?

— Хотя… — Тоха глубоко задумался, словно решая, говорить или нет. — Короче… Там у меня дядька с женой работают. На елках. Может, им в команду кто нужен.

Я тоже задумался. И в моем мире почти все рынки держат азербайджанцы, даже в Турции они есть. Недалеко от моего дома фруктами торговал Самир, вроде нормальный парень, улыбчивый, как-то в гости меня позвал, чаем напоил. С ними легко договориться, если по-человечески.

Перед Новым годом покупательная способность населения растет, нагрузка на продавцов и грузчиков — тоже. Им хочется расслабиться, а расслабиться проще всего, на пробку наступив. А некоторые уж если наступают, то падают. Так что шанс подработать есть.

— Откуда ты так много знаешь? — поинтересовался я.

Тоха приосанился, самодовольно ухмыльнулся и ответил с гордостью:

— Я много чего знаю. У меня батя милиционер, а мама — продавщица.

В огромные арочные ворота рынка двумя потоками текли люди, словно муравьи, разнюхавшие, где рассыпали сахар. В основном женщины с авоськами, сумками и бумажными пакетами. Целлофановых было исчезающе мало. Интересно, их стирают, как в девяностые? Или они были в обиходе, но их заменили более экологичной альтернативой?

— Отида! — Тоха махнул рукой и зашагал к рынку.

Поначалу мозг забуксовал, но потом вытащил из глубин подсознания поверхностное знание болгарского — словечко было оттуда. Интересно. Не «камон», а «отида» — болгарское слово интегрировало в молодежный сленг.

Вообще, я не люблю толпы, у меня от них голова кружится, но сейчас она кружилась приятно. Воздух пах цитрусовыми и хвоей, люди толкались беззлобно, суетливо, улыбались друг другу. Возле аппарата с газировкой толпились подростки, на двоих были пионерские галстуки поверх обычной уличной одежды. Меня в пионеры приняли, но галстук поносить не довелось. Старшие приятели, насколько помню, стеснялись его и старались снять еще на подходе к школе, а тут, ты глянь — гордятся.

Присмотревшись, заметил, что панель выбора у автомата с газировкой — тачскрин, на котором с два десятка сиропов. Каждый был представлен яркой картинкой: апельсин, яблоко, груша, арбуз, дыня, банан… Здорово!

Шли мы медленно, переваливаясь, как утки — слишком много было желающих войти на рынок. Похоже, как и давным-давно, в этом Союзе рынок — место, где бурлит жизнь, в то время как в моей реальности рынки приносили в жертву глобализации, сносили и строили модные торговые центры, похожие один на другой. А может, зря, есть в рынках что-то душевное, настоящее.

За воротами было вполне цивильно и чисто. С одной стороны — магазины с одеждой и бельем, с другой — огромная крытая площадь, где справа — беленькие ларечки, похожие на шампиньоны, слева — бетонные прилавки для жителей частного сектора.

Насколько помню, в старом Союзе на рынке можно было продавать излишки кому угодно, достаточно было показать документ, что у тебя в пользовании есть земельный участок. Сейчас, наверное, принцип тот же. Только вот торгуют в основном лица кавказской национальности. Чего у них только нет!

— Огурцы хороший, крэпкий, молодой!

— Памидор! Покупаем памидор! А перчик какой, смотри, красавица! Смотри, какой перчик на новогодний стол! Ну куда ты, вах?!

— Ай, покупай ананасы, бананасы, свежие, вкусные, только что из Вьетнама! Утренним рейсом привезли, мамой клянусь!

Отвесив челюсть, я остановился, всмотрелся в призывающего купить бананасы. Прикалывается или реально не знает анекдота?

— Неправильно кричишь, дядя! — воскликнул я. — Не бананасы, а бананы!

— Ай, знаю, не учи ученого, пацан! — беззлобно ухмыльнулся он в усы. И как заорал: — Бананы, ананы! Свежие, вкусные, только что из Вьетнама! — И подмигнул, зараза.

В хор зазывал ввинтился звонкий женский голос:

— Хозяюшки, налетаем! Хурма по дешевке армянская! Мандарин! Яблоко! Груша! Айва!

Я отыскал крикунью, это была толстая темноволосая женщина в красной куртке. Н-да, и все крестьяне, все выращивают лимончики на балконе и гранаты в теплицах. А может, так правильно: каждый должен заниматься своим делом. Если крестьянин начнет торговать, откуда тогда урожай появится? Нужно будет тщательно изучить местное право, как живут перекупщики, чем можно торговать, чем не стоит.

В середине крытой площади зеленели сосны и ели, аромат тянулся аж сюда, вокруг крутились люди, приходили без ничего, уходили с новогодними красавицами.

— Нам к елкам. — Тоха кивнул вперед. — Авось повезет.

Вокруг была такая толчея, что я не сразу признал продавца в мелком и бородатом мужичке, похожем на лешего в фуфайке. Над ним нависала краснощекая матрона, держащая огромную сосну. Возле ее ног стояли огромные сумки. Мужичок-лесовичок держал, похоже, кассовый аппарат, пробивал ей чек.

С другой стороны ожидала своей очереди мамаша, держащая елку так, словно ее могли украсть. Вокруг нее носились два светловолосых близнеца лет пяти.

— Это дядя Николай, двоюродный брат бати, — шепнул Тоха. — Он лесник, тут еще жена его должна быть, тетя Маша. Они это… Лес, в общем, прореживать надо, чтоб сосны друг другу не мешали, и это делают зимой, чтобы не выбрасывать хвойные, а продавать. Двойная польза!

Парень явно гордился познаниями. Не дожидаясь, пока дядька освободится, он подошел к нему, я остался в стороне. Лесовичок, кивнув, буркнул что-то, зыркнул на меня, рассчитал дородную тетку и занялся мамашей, а к нему с двух сторон подошли пожилая пара и молодой человек в современной модели спортивной шапки-«петушка» с надписью «СССР».

— И как мне все это тащить? — возмутилась покупательница с сумками. — Мне сказали, будет человек, который донесет покупку до машины.