ЮнМи. Сны о чём-то лучшем 2 (СИ) - Лукин Андрей Юрьевич - Страница 31

— А я говорил. Из наших-то хорошо если пара человек имя-отчество Тютчева вспомнит.

— Господа-товарищи, — не может удержаться от вздоха ЮнМи. — Вы так многозначительно переглядываетесь, словно подозреваете меня в том, что я что-то важное от вас скрываю. Словно я шпион, который то и дело выдает себя оговорками. Давайте я вам сразу кое-что объясню, чтобы предупредить ваши вопросы. Два года назад меня сбил автомобиль, я ударилась головой и умерла на десять минут. Меня оживили просто чудом. Врачи сами не понимают, как это у них получилось. Но дело в том, что когда я была там, — она показала пальцем вверх, — я встретила богиню Гуань Инь. Скорее всего, это был бред или просто предсмертное видение, но тем не менее, вернувшись к полноценной жизни, я каким-то образом получила неординарные способности к языкам и музыке. И кое-какую память о моих прошлых жизнях. Последнюю я прожила, очевидно, в России. Поэтому во мне, можно сказать, половина души русская. И если корейцы называют живущих за границей соотечественников бананами, то меня по аналогии можно, наверное, назвать репкой. Такая же жёлтая — относительно — снаружи и белая внутри. Только тянуть меня не надо, — хихикнула Юна, — я обычно сама прихожу… Как вы уже успели заметить. Вот и всё. Поэтому удивляться тому, что я хорошо говорю по-русски, люблю русскую пищу, знаю русских поэтов и писателей, и имею русские привычки, не стоит. Просто примите как данность.

— Гуань Инь, говоришь? Так ты верующая?

— Я не религиозный человек, но у меня нет причин сомневаться в существовании богов и богинь.

— Хм! — это Николай Васильевич.

— Ну что ж, репка, — это уже Александр Сергеевич. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель. Пироги, я полагаю, уже готовы.

* * *

Представьте такую картину: в женском туалете перед зеркалом стоит Серёга Юркин и аккуратно смывает со своего девичьего личика лишнюю, как ему кажется, косметику. В страшном сне мне такое раньше присниться не могло. А сейчас ничего, словно так и надо. И никого дискомфорта почти не ощущаю, привык уже к своему женскому телу, освоился, смирился.

К зданию тюрьмы, а затем и в аэропорт пришлось ехать сразу после фотосессии в "Low Classic", смыть крем-тушь-помаду не хватило времени, вот теперь в консульском туалете и пытаюсь это исправить. Я ведь и в естественном, так сказать, виде очень даже ничего, к тому же эта бабская штукатурка на коже-роже лица мне в обычной жизни откровенно мешает. Где-то читал, что среднестатическая женщина за свою жизнь съедает 5 кг губной помады. А артисты и айдолы, как мне думается, и все десять. Оно мне нужно? Вот и избавляюсь от неё при первой же возможности. СунОк меня за это вечно ругает, и примиряет её с моим косметическим пофигизмом только то, что я большую часть достающейся мне на показах и съёмках дорогущей помады отдаю ей совершенно безвозмездно, то есть даром.

Стою, в общем, на себя любуюсь, думаю, что пора бы уже возвращаться, там ведь ЁнЭ одна-одинёшенька осталась, русский язык почти не знает, тяжко ей среди непонятных вегугинов. Надо спасать госпожу МымРу. Да и заждались меня, наверное, пироги с прочими вкусностями. Солянка, между прочим, ещё была обещана, винегрет и котлетки по-киевски…

Так, думаю, надо бы и от линз избавиться, весь день в них, глаза уже устали… Только футляр из кармана достал, кто-то дверь открывает. Смотрю — пожилая женщина-азиатка закатывает тележку с набором щёток, тряпок, каких-то флаконов и бутылочек. Уборщица местная, вернее, техничка.

— Здрасьте, — говорю.

Она в ответ кивает и спрашивает так, как будто мы сто лет знакомы:

— Опять, что ли, от своих отстала? Автобус-то уже минут десять, как ушёл.

Ну, понятно, за кого-то другого (вернее, другую) меня приняла, видимо, за чью-то родственницу. А что, стоит молоденькая девчонка в джинсовом костюме, пацанка пацанкой, марафет у зеркала наводит, явно же не чужая, чужие здесь в недрах посолства по определению не ходят.

А мне смешно стало, но разочаровывать её не хочу. Да и зачем.

— Меня Александр Сергеевич на встречу с корейской певицей пригласил, — поясняю. А что, ни слова лжи, всё правда. — Вот я и осталась. Интересно же. Щас пойду, там уже все собрались.

А она раковины с кранами начинает надраивать и кивает понимающе:

— Знаю, знаю. Идолица какая-то шибко знаменитая на пироги напросилась. У них, у кореянцев-то идолов этих видимо-невидимо. И все танцуют и поют, танцуют и поют. Лучше бы чем полезным занялись, ей-богу. Одно слово неруси.

Ворчит она так, а мне смешно. Мы то с ней обе те ещё неруси. Впрочем, правильно ведь говорится, что русский — это состояние души. Вот, например, мой друг детства хакас Андрюха Чепчигашев был более русским, чем некоторые наши одноклассники Ивановы-Сидоровы.

Похихикал я над идолицей, только к своим линзам примерился — опять кто-то входит.

— Амиля, почему у меня в кабинете цветы до сих пор не политы? Отправь туда кого-нибудь. Да вот хотя бы девчонку эту. Племянница, что ли, твоя?

Оглядываюсь. Стоит этакая начальственная дамэсса лет под пятьдесят, без талии, с внушительным бюстом и ярко накрашенными полными губами на слегка брезгливом лице. И при этом явно натуральная блондинка, не в смысле ума, а смысле окраса продуманно небрежно уложенных волос.

— Ну что вы, Вероника Анатольевна, моей племяннице всего двенадцать лет, — без какого-либо подобострастия замечает Амиля, ни на миг не отвлекаясь от уборки. — А насчёт цветов я Олесе сколько раз уже говорила. Только ей ведь хоть кол на голове теши. Бестолковая она.

— Ну так сама тогда займись, если её заставить не можешь… Не племянница, говоришь? — блондинка скептически оглядывает меня с ног до головы, кривит ярко накрашенные полные губы. — Как тебя зовут, девочка?

— Юной зовут, — говорю. — Юна Пак.

— Зря ты со своими не уехала, Юна Пак. Небось про Агдан пронюхала, автограф захотела выпросить. Ничего у тебя не выйдет, чужих на встречу пускать никто не собирается. Так что, давай, заканчивай свои дела и чтобы через пять минут тебя тут больше никто видел, понятно?

— Как скажете, Вероника Анатольевна, — отвечаю, с трудом удерживаясь от смеха.

— И не вздумай обмануть. Я прослежу.

Она ещё раз окидывает меня многообещающим взглядом и удаляется, звонко цокая каблуками по кафелю.

— Серьёзная у вас начальница, тётушка Амиля, — говорю, избавляясь наконец от линз. — Строгая такая, просто жуть.

— Да какая же она начальница, — меланхолично возражает уборщица, отжимая тряпку. — Секретарша она. А муж у неё вице-консул. Вот и строит из себя… не пойми кого. Проследит она… Не бери на сердце, Юночка, ничего она тебе не сделает. Грозит только… — тут она замечает мои глаза. — Ишь ты! Чисто васильки полевые. Зачем ты, девочка, красоту такую от людей прячешь? Грех это.

— Я только иногда. Чтобы с вопросами не приставали. Корейцы-то кареглазые, вот им и удивительно.

* * *

Все не то что собрались — они уже заждались меня. Особенно ЁнЭ. Сидит, глазами испуганно лупает, думает, небось, что я её здесь одну бросил. А я просто заблудился, не туда свернул и забрёл в соседнее крыло. Хорошо, охранник подсказал дорогу.

Народу собралось многовато. Человек тридцать, не меньше. В основном женщины почему-то. Только вошёл, все на меня тут же уставились как-то так… напряжённо, что ли. Словно не знают, чего от меня ожидать. А мне смешно, я же не кусаюсь. Смотрю, а на столе чего только нет, и всё такое родное, не корейское, пироги там, сметанка, хлеб ржаной (!), а в центре большого стола внушительное блюдо с винегретом.

— Господа, дамы, товарищи, друзья, — говорю. — Здравствуйте все, кого ещё не видела. Очень рада с вами встретиться и… Давайте уже поедим, а? Мы с ЁнЭ такие голодные, что всю эту красоту можем съесть, вот честное корейское. С утра во рту крошки не было.