Резервная столица. Книга 1. Малой кровью - Точинов Виктор Павлович - Страница 9

Но сейчас все вакансии для сотрудников со средним зоотехническим образованием закрыты, а вот среди низовых работников, наоборот, рук не хватает. И замдиректора предложил вернуться к разговору через пару лет. Борис, дескать, за это время получше узнает производство с низов, а кое-кто из зоотехников-ветеранов начнет собираться на заслуженный отдых, и потребуется им смена… Тогда и будет направление, не раньше.

В общем, получился тот же самый ферапонтовский «хрен в томате», только в вежливые слова завернутый.

Но Бикхан был неимоверно упрям, когда речь шла о достижении поставленных целей, и зря терять два года не пожелал. Не вышло так – сдаст экзамены, но своего добьется, поступит. Но тогда уж придется уволиться из совхоза на время обучения, а то и насовсем, как пойдет. Год назад, правда, приняли указ, запретивший самовольные, без санкции начальства, увольнения, однако в нем есть пункт 4-б, словно бы как раз для Бикхана придуманный, – насчет поступивших в учебные заведения. Стипендия в техникуме крохотная, не прожить, но как-нибудь справится, чем-нибудь будет подрабатывать.

И он засел за учебники, за математику был спокоен, а вот русский язык… и в школе-то давался этот предмет с трудом, а сейчас все правила с исключениями и вовсе вылетели из головы. Он не сдавался, любую свободную минуту проводил с книгой. Дед лишь качал головой, глядя на юного упрямца.

– Беда-а-а! Сюда! Скорее!!!

Истошный вопль заставил Бикхана отбросить учебник, раскрытый на главе о слитном и раздельном написании частицы «не». Он выскочил из летника (щитового, разборного дома, легко перевозимого с места на место), уверенный, что первым делом увидит столб дыма, поднимающийся над одним из больших сенных балаганов, они, когда наполнены сеном, от одной случайной искры вспыхивают словно порох, тушить бесполезно, оттого-то и размещают балаганы поодаль друг от друга и от прочих построек.

Быстро глянув по сторонам, Бикхан понял, что ошибся. И балаганы, и летники, и единственная на кочевье юрта, и все прочие строения стояли целые и невредимые. Никаких признаков пожара.

Однако Жанлыс продолжал надрываться, стоя у бригадирского вагончика, рядом с распахнутой дверью радиорубки:

– Сюда! Все сюда!!!

Почти вся вторая бригада была сейчас на кочевье, отдыхала. Такой уж график у здешних летних работ: работали без выходных, вставали еще затемно, считай, ночью. Едва забрезжило – все до единого на покос, а как солнышко поднялось повыше – все, конец работы, в дневном пекле много не наработаешь, только себя загонишь. Вторая часть смены – под вечер, когда изнуряющая жара спадала, и тогда уже бригада разделялась, одни отправлялись сметать в копны высохшее сено, другие занимались починкой, подготовкой к зиме кошар и оград, третьи еще чем-нибудь.

Люди бежали со всех сторон к бригадирской – очумелые, ничего не понимающие, многие отсыпались после очередного подъема ни свет, и заря, – и вопли Жанлыса их разбудили.

Бикхан добежал первым – он и не спал, и их с дедом летник находился невдалеке от бригадирской. Добежал и ничего не понял. С Жанлысом все на вид в порядке. В рубке виден Феденька (отчего-то именно так все звали этого белобрысого двадцатипятилетнего парня), тоже живой и невредимый, сидит, приемник слушает… Приемником своим Феденька нешуточно гордился (модель СВД! на девяти американских лампах! самолично переделан на батарейное питание!), он был зарегистрированный радиолюбитель, и их бригада единственная имела прямую связь с правлением.

Жанлыс от попытки задать ему вопрос отмахнулся, ткнул рукой в сторону СВД: послушай, дескать.

Бикхан ужом проскользнул в тесную радиорубку и только там вник в слова, раздающиеся из круглой черной тарелки громкоговорителя (тот стоял здесь же, в рубке, прямо на деревянном корпусе приемника).

«…дан приказ нашим войскам отбить нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины», – услышал Бикхан и узнал голос Молотова, знакомый, разумеется, лишь по таким вот радиотрансляциям.

Смысл слов дошел с запозданием. Германские войска? С нашей территории? Откуда они там взялись? Война? Большая война – которую ждали, к которой готовились – и которой все-таки надеялись избежать?

В рубку втиснулся бригадир Ферапонтов – опухший со сна, с легким запахом спиртного, небось и сегодня принял пивка на жаре. Остальные в рубку уже не поместились, толпились снаружи, требовали, чтобы Феденька прибавил громкость. Он лишь поднес палец к губам: заткнитесь, мол, не галдите, тогда всё услышите.

«Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наша доблестная армия, и флот, и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар по врагу», – произнес в наступившей тишине Молотов, сделал недолгую паузу и закончил так:

«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Едва смолкли слова наркома, притихшая было бригада вновь заголосила, перебивая друг друга. Спрашивали у Феденьки, с чего началась речь, где на нас напали… в общем, хотели подробностей.

Но Феденька куда лучше владел паяльником, чем языком, и отдуваться пришлось Жанлысу, тот по какой-то надобности оказался у рубки и тоже слушал Молотова с самого начала.

– Так чего… бомбили, значит. И Киев бомбили, и Житомир, и еще кого-то, много городов называл, я все не запомнил. Ночью, перед рассветом, и из пушек тоже лупили… А потом полезли, значит, со всех сторон, и с германской, и с румынской, и с финской. А уж после посол ихний в Москве объявил, что воюем теперь, значит. Ну, а дальше вы сами слыхали: прогоним, значит, фашистов, наша победа будет…

Жанлыс замолчал, остальные тоже потрясенно молчали. Смотрели на громкоговоритель, словно ждали, что из него сейчас успокоят: враг уже отброшен, его бьют и гонят повсюду, и обещанная победа вот-вот состоится. Но из черной тарелки доносились только щелчки метронома, этот размеренный негромкий звук казался зловещим, тревожным.

А затем напряженную, натянутую как струна тишину прорезал вой. Все обернулись и увидели Стешу, бригадную кухарку (хоть лет той было немало, Степанидой ее никто не звал). Один ее сын не вернулся с Финской, другой служил сейчас срочную. Кухарка стояла на коленях у бригадирского вагончика, вся как-то скорчилась, склонилась набок, привалившись к колесу литой резины, обшарпанному и истертому. Обхватила голову руками – и выла, выла, выла, выла…

Вчера они присягали, Яков стоял с карабином на груди и произносил слова, известные ему наизусть, но все же боялся сбиться, косил глазом в раскрытый текст торжественной клятвы.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь…»

Затем был праздничный обед. Хотя, что значит праздничный? Крахмальные скатерти на столах в солдатской столовой не лежали, никаких особо шикарных блюд не стояло, лишь картофель на гарнир был в тот день не отварной, как обычно, а жареный, да еще салат из свежих овощей вместо опостылевшей квашеной капусты. Наверное, «праздничность» обеда состояла в том, что проходил он под музыку, причем под живую, – небольшой гарнизонный оркестрик здесь же, в столовой, чередовал вальсы с бравурными военными маршами. Затем было личное время – аж на полдня (Яков написал длинное многостраничное письма Ксюше), вечером ужин уже без оркестра и сдвоенный киносеанс. Вот и весь праздник.

А сегодня, словно обухом по голове, – война.

На самом деле первый звоночек случился еще ночью – сыграли боевую тревогу. Весь личный состав разбежался по постам, и они, семнадцать «партизан» (так здесь называли курсантов, отбывавших сборы после военной кафедры вуза), побежали тоже, кто куда был приписан. Два с лишним часа провели в полной боевой готовности – отбой тревоги. Решили, что учебная.