Семь мармеладных поцелуев (СИ) - Зарецкая Рацлава - Страница 53

Повисло молчание. Сначала мне показалось, что Ларский меня не услышал, поэтому я занесла руку для нового звонка, но дверь, на ручке которой все еще висела моя сумка с едой, внезапно открылась.

Бледный и осунувшийся Ларский смотрел на меня суженными воспаленными глазами. От этого взгляда все в компании давно бы уже пустились наутек, но я выдержала его и повторила свой вопрос, сократив его до одного слова:

— Почему?..

— Кто сказал? — хрипло спросил Ларский.

— А ты не догадываешься? — горько усмехнулась я, по его виду поняв, что Демидова не соврала.

Ларский молчал, буравя меня взглядом. За одно мгновение в его глазах отразилась и боль, и злость, и отчаяние и, кажется, сожаление.

— Прости… — выдавил из себя он.

От этого его «прости» мне стало еще больнее. Его изначально было трудно понять, но теперь…

Слезы выступили на моих глазах, но я даже не потрудилась их смахнуть. Сняв с ручки сумку е едой, я нервно выдохнула и сказала, не глядя на Ларского:

— Я так хотела лучше узнать тебя, так стремилась понять, но, видимо, у меня не получилось… В случае с фото я виновата перед тобой, и ты ясно дал понять, что больше не желаешь иметь со мной ничего общего, но теперь… Ты то со злобой, то с жалостью смотришь на меня. То любишь, то ненавидишь. Я…

— Аня, послушай! — вдруг произнес Ларский, шагнув ко мне, но я резко отступила от него. — Мне, правда, жаль, что я не сказал тебе о наших родителях. Я просто не хотел тебя терять, но…

Я вскинула на него заплаканное лицо и, глядя в зеленые глаза, сказала:

— Не хотел терять меня? Боже, Саша, я тебя совсем не понимаю… Я так устала… Так устала пытаться тебя понять…

В груди болело так, что я с трудом дышала. Головная боль обострилась, глаза застилали слезы. Больше не в силах терпеть эту пытку, я развернулась и кинулась к лестнице.

— Аня! — услышала я голос Саши. — Аня, постой! Аня!

Но в этот раз я не выполнила его просьбу.

Люди гораздо больше, чем вещи, нуждаются в том,

чтобы их подобрали, починили, нашли им место

и простили; никогда никого не выбрасывайте…

Одри Хепберн

Все выходные я была сама не своя. Много плакала, хоть уже обида и боль давно прошли, много думала и много лежала. За это время я поняла, что тоже не хочу больше видеть Сашу. Не из-за того, что все еще обижена или сержусь, нет. Я действительно очень устала пытаться понять его намерения. А еще устала от работы и поэтому в воскресенье вечером позвонила Зине и спросила, могу ли я взять три дня отпуска за свой счет. Оказалось, что могу.

Первые два дня прошли точно так же, как и выходные, за исключением того, что мне постоянно писал Демидов, которому я сообщила, что просто неважно себя чувствую.

В последний день меня разбудил звонок Кати, которая без всяких приветствий принялась кричать мне на ухо:

— Объясни мне, моя дорогая подруженька, какого рожна я должна по просьбе своего парня топать домой к твоему парню, чтобы проведать его?

— Зачем? — непонимающе пробормотала я.

— Вот я и прошу мне объяснить! Зачем? У меня своих дел полно, у Никиты операция послезавтра, а он локти кусает из-за того, что Ларский трубку не берет второй день! Давай, ноги в руки и сама к нему езжай. Потом отпишешься, живой он там или что, — протараторила Катя и отключилась.

Я несколько раз моргнула, глядя на экран телефона. Затем в голове Катиным голосом раздалось «трубку не берет второй день», и я, охнув, вскочила и быстро засобиралась. Минут через десять я была уже готова и, спустившись, села в вызванное такси.

В голову лезли самые страшные мысли, но я гнала их прочь, стараясь сконцентрироваться на ненавязчивой музыке, которая доносилась из аудиосистемы.

Оказавшись перед домом Саши, я кинулась к лифту, поднялась на нужный этаж и, подлетев к двери, принялась названивать в домофон. Никакого отклика не последовало. Тогда я позвонила Саше на телефон, но и тут было безрезультатно.

Продолжая терроризировать домофон, я покосилась на электронный замок с сенсорной панелью. Недолго думая, я ввела дату рождения Саши — дверь не открылась. На всякий случай без какой-либо надежды попробовала свою дату — ничего. Дата Никиты? Мамы? Папы? Киры? Бездумно ввела четыре единицы и вуаля! — дверь открылась.

— Серьезно? Так банально? — удивилась я, зайдя внутрь.

В квартире царил полумрак из-за задвинутых штор. В гостиной было так грязно, словно здесь недавно была вечеринка подростков. Всюду валялись крошки, фантики, упаковки от чипсов и лапши быстрого приготовления, а на столе, словно солдаты в неровном строю, стояли пустые бутылки из-под алкоголя. На разобранном диване, раскинув руки в стороны и посапывая, спал Ларский. Просто спал, ничего такого страшного с ним не случилось. Телефон, кстати сказать, лежал на столе рядом. Видимо, он просто выключил звук.

Вмиг мое беспокойство сменилось злостью. Хлопнув по выключателю, я шагнула к шторам и одним уверенным движением распахнула их, впуская в эту затхлую берлогу алкаша солнечный свет.

Ларский сразу заворочался, недовольно нахмурился и приоткрыл глаза.

— Проснись и пой! — крикнула я ему на ухо, от чего он вздрогнул и сразу же принял сидячее положение.

— Аня? — пробормотал он, щурясь.

— Нет, белочка! Пришла тебе задницу надрать, за то, что ты не просыхаешь и игнорируешь звонки!

Ларский от моего крика быстро пришел в себя и виновато глянул на телефон.

— Тебе Никита со вчерашнего дня звонит, а ты даже не потрудился ответить. У него послезавтра операция, забыл? Его нельзя волновать! Ты вообще хоть о ком-то, кроме себя, любимого, переживаешь? Знаешь, как мы все за тебя волнуемся?

— Все? — грустно ухмыльнулся Саша. — Кто все-то?

— Никита — твой лучший друг! — принялась перечислять я. — Катя, его девушка, которой он поручил проведать тебя. Сотрудники «Элли», особенно Жанна, которая постоянно у меня спрашивает, как твои дела. И… — я вдруг остановилась, решив, что добавлять еще одного человека в этот список не стоит.

— И? — потребовал продолжения Ларский.

Уставившись в потолок, я намного тише произнесла:

— И я. Летела из дома сюда, даже не умывшись.

— Фу-у, — протянул Ларский с наметившейся улыбкой на губах.

— Фу — это у нас ты, — не осталась в долгу я. — Лохматый, проспиртованный и наверняка не принимавший душ. Ты похож на бабайку-алкоголика.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Мы замолчали, сверля друг друга взглядами: я — злым, а Ларский каким-то загадочно безумным. Спустя, наверно, минуту, он спросил:

— Так что, ты волновалась за меня?

— Угу, — тихо ответила я, отвернувшись в сторону.

— Думала, что мне плохо?

— Да.

— И что, выскочила из постели и сразу ко мне побежала?

— Угу.

— Прям рванула?

— Да! ДАДАДА! Рванула к тебе, потому что сердце было не на месте, или душа, или какая там часть тела отвечает за любовь эту дурацкую! — не выдержала я.

Улыбка Ларского сделалась такой широкой, что мне от обиды на себя и на него захотелось, чтобы у него щеки треснули.

— Любишь меня, — заключил он.

— Нет! — воскликнула я, жалея, что сорвалась и высказала то, что было на уме.

— Любишь.

Я усиленно замотала головой. Ларский встал, шагнул ко мне и крепко обнял. Надо было бы вырваться, приличия ради, но я не захотела. Несмотря на обиду, я ужасно соскучилась по нему.

— Я тоже тебя люблю, — шепнул Саша мне на ушко. — Прости меня, пожалуйста. Я такой дурак.

— Дурак, да, — согласилась я, крепко обнимая его широкие плечи, обтянутые черной футболкой, от которой несло пивом и несвежестью.

— Вместо того чтобы выслушать твои объяснения, я прогнал тебя и заставил думать, что ты мне не нужна, но это вовсе не так, — пробормотал мне в волосы Саша. — Может, ослепленный обидой из-за слов моей тети, я и думал, что смогу без тебя, но дни в изоляции дали мне понять, что никак я без тебя не смогу. И дело вовсе не в том, что ты каким-то образом избавляешь мня от панических атак, нет. Я просто не могу не быть с той, которой дорожу и которую люблю.