Джентльмен с Харви-стрит (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 18

Вспомнилось вдруг, как инспектор подарил ему вещи для аудиенции в доме Риверстоунов-Блэкли: они были немногим лучше тех вещей, что сейчас в этом свертке, но казались тому, прежнему, Джеку слишком хорошими для него. Воротник, помнится, как вчера, впивался в тощее горло, ботинки жали... Что бы сказал тот мальчишка сейчас, будучи экипирован, как графский наследник в узкий сюртук, который не снять без слуги, и шейный галстук, повязанный настолько замысловато, что Джек до сих пор понятия не имел, как Аманда или его камердинер справлялись с узлом, скрепленным драгоценной булавкой.

Впрочем, сейчас, глядя на свое отражение в зеркале, Джек едва ли себя узнавал в старой одежде, даже стало тревожно, что и трущобы не признают его за своего. Волосы лежат слишком гладко (он взъерошил их), руки слишком ухоженные (Джек стиснул их в кулаки)... Кожа сделалась гладкой и нежной, как у младенца. А когда-то, часами не вылезая из воды и вылавливая «подаяния» Темзы, его руки и ноги были совершенно другими: сестра смеялась, что его пальцами, вместо песка, можно очистить кастрюли и сковородки. «Кусок пемзы», вот как она их называла.

– Сэр, ваши ботинки. – Молодой камердинер с недоумением и опаской глядел на его преображение. – Мне пойти с вами? – осведомился у Джека.

– Благодарю, Филипп, но ни к чему.

С такими словами он сунул ноги в разношенные кем-то ботинки, зашнуровал их. Постоял, будто старая обувь обладала магическим даром возвращать старые же привычки, а он старался пробудить их в себе, а потом вышел из комнаты, намереваясь поставить Фальконе в известность о скором уходе, но вместо этого услыхал голоса в холле.

И замер на верхней ступеньке... Как никак его нынешний образ не подходил для новых знакомств в высшем обществе.

– Дорогой друг, какая чудесная встреча! – произнес восторженный женский голос глубоким контральто. – Я, признаться, не верила, что увижу вас снова... Столько лет прошло...

– Пять.

– Целых пять. Боже мой! Но вы как будто нисколько не изменились...

– Вы льстите мне, леди Стаффорд. Годы безжалостны, и я больше не тот... Но вы восхитительны, должен заметить. Даже краше, чем я вас запомнил...

Женщина рассмеялась, и Джек, глянув через перила, рассмотрел средних лет даму в красивом платье вишневого цвета, будто в смущении отмахнувшуюся от комплимента Фальконе сложенным веером.

– И кто из нас больший льстец? – игриво осведомилась она и тут же, мгновенно сделалась грустной. – Вы верно заметили: годы безжалостны, граф, а жизнь и того хуже... – печально отозвалась она. Веер хрустнул под ее пальцами. – Вы, наверное, слышали о трагедии с нашим внуком?

Фальконе склонил голову.

– Сочувствую вам от всего сердца, Аделаида, – произнес он.

Женщина нервным движением открыла и снова захлопнула веер.

– Теперь я хорошо понимаю, каково было вам лишиться если не дочери, то возможности видеть внуков, растить их и баловать. Я так любила нашего маленького Анри, ангелочка, как мы его называли, а теперь... – Граф выхватил из кармана платок и протянул его женщине – с благодарностью поглядев на него, та промокнула уголки глаз. – Простите, Гаспаро, я стала слезливой старухой. Мне, право слово, неловко!

– Ах, перестаньте, вы сами сказали: я понимаю вас, причем больше, чем вы себе представляете. – Граф подал женщине руку и увлек ее на диван с истинно рыцарской грацией.

Хмыкнув, Джек неожиданно понял, что Гаспаро Фальконе не так прост, как казался: о своем близком знакомстве с Аделаидой Стаффорд, бабушкой маленького Анри де Моранвилля, тот ни разу даже не заикнулся. И вот эти двое обращаются друг ко другу просто по именам и вообще ведут себя... прелюбопытно.

– Благодарю, друг мой. Вы так добры, – опять прозвучало глубоким контральто. – Вы, Гаспаро, единственный человек, с которым я могу говорить по душам, не страшась жадного любопытства. Все остальные все равно что акулы, рыщущие вокруг в поисках «лакомого кусочка» – новой сплетни для обсуждения. – Леди Стаффорд снова утерла уголки глаз. – Понимаете сами, тогда, после случившегося, было непросто... Да и сейчас, на самом деле, не лучше, но я взяла себя в руки, креплюсь, а вот Стаффорду, моему мужу, это с трудом удается. Он, понимаете ли, души в Грейс не чаял и внука любил до безумия... Как по мне, так даже чрезмерно. Мужчина не должен быть так помешан на собственных детях, это противоестественно, вы не находите?

– Отцам свойственно опекать и любить своих дочерей, дорогая Аделаида.

– Вы полагаете?

– Собственный опыт подсказывает мне это.

Леди Стаффорд, на которую граф глядел с обезоруживающей нежной улыбкой, только вздохнула. И, решив, должно быть, отойти от темы отцов-дочерей, начала о другом:

– Ах, граф, только вам я и могу в этом признаться, – сказала она, – смерть Анри разрушила не одну – две семьи разом. Мы с мужем и прежде ладили кое-как, я писала вам, помните, а теперь мы и вовсе неделями слова друг другу не говорим... Ходим будто чужие. Совместные ужины стали пыткой, жизнь – мраком. И я не вижу просвета, вот что ужасней всего!

Рука Фальконе чуть сжала подрагивающие пальцы миледи.

– Все наладится, дорогая, я уверен, все непременно наладится, – оптимистично произнес он, продолжая нежно ей улыбаться. – После ночи приходит рассвет, после печали... новая радость...

– Не уверена, что всё ещё помню, как радоваться, Гаспаро.

– Уверен, вы вспомните, Аделаида. – И с воодушевлением: – Скажите прямо сейчас, чего вы хотели бы больше всего, и я непременно это исполню, чтобы вернуть радостную улыбку на ваше лицо!

Леди Стаффорд смутилась и опустила глаза.

– Вряд ли это возможно, мой друг.

– Отчего же? Друзья для того и нужны, чтобы поддерживать нас в трудные времена... и оказывать помощь по мере сил и возможностей...

– Вы – хороший друг, я это знаю, – прошептали женские губы, а глаза заблестели непролитыми слезами. – Но, право слово, даже вам, дорогой мой Фальконе, было бы не под силу исполнить желание моего сердца...

– И все-таки я прошу вас открыть его мне...

– Боюсь, вы можете разочароваться во мне...

– Никогда! – пылко уверил Фальконе. – Никогда и ни при каких обстоятельствах я не разочаруюсь в вас, милая Аделаида. Итак... – он призывно заглянул ей в глаза.

– … Я хочу выяснить, кто и зачем убил нашего мальчика, – призналась миледи Стаффорд. А признавшись, уткнулась в ладони лицом, как бы не смея показать глаз; и добавила глухо: – И отомстить за его злодеяние. – И тут же, торопливо, как будто оправдываясь: – Я знаю, христианская добродетель велит поступать по-другому: прощать врагов наших, оставлять старое, простираясь вперед, но я не могу. Не могу забыть горе, что причинили нашей семье! А главное, не задаваться вопросом: почему это сделали? Почему эта женщина... – ее речь прервалась рыданием, – сделала это с Анри...

Джек, пораженный догадкой, мелькнувшей в его голове, отступил от перил и, наверное, вздрогнул, услышав за спиной тихий голос:

– Теперь и вы знаете маленькую сердечную тайну графа Фальконе, мой друг.

Томазо Джонсон, подхватив его под руку, увлек в дальнюю часть коридора.

– Я понятия не имел, что... – зашептал Джек.

– … Граф дружен с миледи Стаффорд, бабушкой маленького Анри? – подхватил его речь детектив. – Что ж, в таком случае, вы еще многого не знали о графе. – И одарил его таким взглядом, что Джеку стало не по себе.

– Вы ведь не то хотели сказать, что и мисс Харпер...

– … Попала на виллу Фальконе отнюдь не случайно?

Джек открыл рот, выдохнув разом весь воздух.

– Так граф, в самом деле...

– … Поручил мне ее отыскать. Я отыскал, и – вуаля! – мисс Харпер под крылышком графа!

– Но для чего?

– А вы подумайте сами, молодой человек, – сеньор Джонсон вскинул кустистые брови, кивнув в то же время в сторону лестницы, где еще минуту назад Джек подслушивал разговор между графом и леди Стаффорд. – И ответ придет сам собой.

И тот высветился огнями в голове парня.