Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна - Страница 22

— По всем признакам прямо-таки влюбился, — хмыкаю я.

— Ну а что он не человек что ли? Влюбиться не может?

— Может, — согласно киваю я, — но тогда я Ире сочувствую.

— Это еще почему?

— В нее влюбился Мартынов, — удивительно, как Димка не понимает очевидных вещей, — само по себе стремно.

Димка только глаза закатывает на мой ответ. А тем временем такси подвозит нас к дому.

— Еще раз поздравляю с победой, — кричу я другу на прощание. Дождь усилился, и намокать как-то не хочется, поэтому мы наскоро чмокнулись и разошлись.

Часы показывали всего лишь половину пятого утра. Папа еще спал, а я тихонько пробралась в свою спальню и завалилась на кровать, едва успев снять с себя джинсы, и под действием теплого одеяла и до безумия мягкой подушки мгновенно уснула.

— Вера! — я подпрыгиваю на месте и едва не опрокидываю на себя полный бокал остывшего чая. Кажется, уснула за столом.

После утренней вылазки чувствую себя вареным пельменем, хотя мне и удалось еще немного поспать.

— Ты завтракаешь только чаем? — строго спрашивает папа, нависая скалой.

— Просто я не голодная, — честно бормочу я, отхлебывая из чашки.

— Это уже не шутки, ты вообще ничего не ешь? Завтракаешь чаем, обедаешь чаем, ужинаешь тоже чаем!

— Пап, ну ты чего?

— Ты себя в зеркало видела?

А что в зеркале? Вот на весах с утра картинка была интереснее на целых два килограмма.

— Вера, хочешь стать анорексичкой?

— Не преувеличивай. Я просто слежу за фигурой.

— Следить за фигурой нужно, — соглашается папа, — но не отказываться же от еды!

— Но я действительно не голодная.

— Все равно. Я заварил тебе овсянку. Хоть что-то поешь.

Передо мной на столе оказывается тарелка с небольшой порцией каши с мелкими кусочками фруктов, а папа смотрит на меня выжидающе, и под этим взглядом мне приходится взять ложку и отправить порцию каши в рот. Она еще теплая и довольно сладкая. И мне сразу же хочется съесть еще немного, и еще, пока тарелка не опустела.

— Ну вот, — папа довольно кивает головой, отправляя пустую тарелку в раковину, — и про обед не забудь.

Я соглашаюсь с папой, лишь бы не спорить, но едва он выходит из кухни меня посещает чувство вины за то, что я съела такую большую порцию каши. Овсянка ведь сплошной углевод, тяжелая пища и непременно отложится в самом ненужном месте. И как можно быть такой безвольной?

Еще хуже мое настроение становится в тот момент, когда мое трикотажное белое платье, которое в последний раз сидело на мне немного свободно, вдруг оказалось велико и словно мешком заволокло фигуру. Положение спас только поясок, который приталил эту мешковину. А между тем в зеркало на меня смотрела отнюдь не стройная девушка, я все еще вижу лишние килограммы, которые непременно нужно убирать. Еще и усталый видок после доброго утра превращает меня в сорокалетнюю женщину, зарабатывающую на жизнь торговлей селедкой на рынке с утра до вечера. Мне пришлось нанести немного больше макияжа, чем обычно, чтобы скрыть бледность кожи и темные круги под глазами, и наложить светлые румяна. И хотя выглядеть я стала лучше, все же еще немного похудеть мне бы не помешало.

— Выглядишь изможденной, — говорит мне Ира при встрече, — надо же, как ты похудела. Я даже не замечала.

— Утром встречала Димку со сборов, не выспалась, — отмахиваюсь я, хотя Ирино замечание о моей фигуре добавляет пару баллов моей шкале настроения.

— Что уже сегодня? — вдруг всполошилась Ира, — две недели прошло? Блин…

— Да ладно тебе, ты его, — понимая о ком переживает подруга, — в последнюю встречу так отшила, что он убегал, как побитый щенок.

— Вот именно. Теперь придумает что-нибудь такое…

— Да нормально все будет, не бойся, — улыбаюсь я и тяну ее в аудиторию.

На первую пару спортсмены так и не явились, и я даже успела помечтать, что они настолько устали, что пропустят весь день, но увы, на семинар троица пришла. На удивление мое и Иры, Мартынов в первом же ряду свернул, даже не дойдя до нашего, и ушел на самую дальнюю парту вместе с Мишей. По виду у обоих было обычное настроение, ничего не предвещавшее. Радецкий уселся на параллельную парту в среднем ряду, так же проигнорировав наше присутствие.

И хотя Ира всю пару недоверчиво косилась в сторону последних парт, от троицы не было ни слуху и ни духу. Я уже было расслабилась, потому как несмотря на спокойный вид волновалась не меньше Иры, но ничего в моей жизни не заканчивается благополучно.

— Что ты с собой сделала?

Я хмуро посмотрела на объект моих страданий, лениво привалившегося плечом к стене и отрезая мне путь к двери в кабинет моего дипломного руководителя, с которым у меня назначена встреча. Его, как обычно, пришлось выжидать, как верному псу под закрытой дверью.

— Вера, ты заболела? — я снова слышу его голос, но мне так не хочется начинать новую дискуссию, что я только отрицательно качаю головой.

— Выглядишь, как выжатый лимон! — констатирует он, а я усмехаюсь, вспоминая, что с утра выглядела еще хуже.

— Марк, тебе чего? — лениво спрашиваю я, — у меня нет настроения спорить с тобой.

— Знаешь, у меня тоже нет, — неожиданно заявляет он, — давай сходим куда-нибудь вечером?

Хорошо, что я спиной стену подпираю, а то бы упала прямо на этом самом месте.

— Ты заболел?

— Нет.

— Это шутка?

— Нет.

— Тогда умом тронулся, — резюмирую я, — иначе не решил бы, что я с тобой куда-то пойду.

— Неужели это предложение звучит настолько нелепо? — тихо спрашивает Радецкий при этом пристально смотрит мне в глаза.

— Безумно, — без малейшего сомнения отвечаю я, выдерживая взгляд.

Он ничего мне не отвечает, чем повергает в еще больший шок, и окончательно добивает, когда просто уходит. Вот так без оскорблений и подколов. Даже чувство внутри какое-то странное, опустошенное, будто чего-то не хватает.

— Воронова, пришли? — мой дипломный вырывает меня из тягостных ощущений, — заходите.

Глава 14

— Никогда не видела, чтобы ты ела, — чтобы сказать это Ира перестала жевать третий по счету рогалик, который она, помимо салата и порции макарон с двумя котлетами, купила себе на обед.

— Да ела я раньше…

— Зеленый чай с молоком, — констатирует Ирка, возвращаясь к своей булке, — тебе нужно начать питаться, а то остались кожа да кости. Смотреть страшно.

— Эй, худоба в моде, — немного обиженно напомнила я, отправляя в рот овощной салат. Почему вообще ко мне пристают по этому поводу? Они считают, что я не в состоянии посмотреть в зеркало или понять, когда я буду выглядеть хорошо? Они думают, что мне есть не хочется? Еще как, но срываясь я себе же хуже делаю!

— Не худоба, а стройность. А худышки никому не нравятся. Как говориться, на досках в гробу полежат…

Оставляю последнее Иркино высказывание без ответа. Какое ей дело до того, как я питаюсь? Самой-то повезло — ест как не в себя и все еще худышка. Таким легко рассуждать.

Перед третьей парой я должна занести своему дипломному отредактированный проект первого пункта дипломной работы. Несколько часов я искала необходимую и интересную информацию, а потом еще несколько укладывала ее в грамотный текст, стараясь видоизменить его настолько, чтобы ни один антиплагиат не подкопался. Но перед лаборантской обнаруживаю, что папки у меня нет и только тогда припоминаю, что оставила ее на обеденном столе. Большую ярко-желтую папку, которую ношу в руках, так как она в сумке не умещается! Мне срочно нужен отдых.

— Ир, я папку в столовой забыла.

— Это через весь корпус топать… — гундосит рыжая, но уже покорно разворачивается в обратном направлении.

Мы едва выходим из рекреации к центральной лестнице и сразу же сталкиваемся с возвращающейся с обеда золотой троицей, и черт побери, у Радецкого в руках, кажется, моя папка! Хотя, мало что ли желтых папок?

— Воронова, голову лечи, а то память ни к черту! — глумится одногруппничек, чем выводит меня из себя. И все-таки она моя…