Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ) - Воронков Александр Владимирович - Страница 23

Посему, следуя совету стрелецкого головы Епифана Сергеева, я решил было направить отряд к Пушкарскому двору, чтобы разжиться чем-то посерьёзнее.

Конечно, я мог бы приказать «раскулачить» пару башен Деревянного города, изъяв оттуда на время короткоствольные «тюфяки». Но большого смысла это не имело: малокалиберные недопушки, намертво вмонтированные в бесколёсные колоды попросту не в состоянии пробить брешь в крепостной стене или разнести в щепки дубовые, окованные железом ворота Кремля. А учитывая факт отсутствия в их боекомплекте ядер — эти, по сути, артиллерийские дробовики заряжались исключительно жеребеем, то есть рублеными на куски металлическими прутками — пострадать от их применения при рикошете могли скорее посадские люди и наши бойцы, нежели заговорщики.

А в Пушкарской слободе, где, как известно, живут местные «боги войны» и мастера по изготовлению артиллерийских орудий и всего, к ним полагающемуся, вполне могло найтись несколько готовых изделий, не переданных пока что в войска.

Сердце старого сталинского миномётчика уже предвкушало, как загрохочут пушки, снося ядрами кремлёвские ворота и сгоняя мятежников с крепостных стен… Но тут в голове на мгновение потемнело, как случалось всегда при всё более слабеющих попытках «реципиента» взять под контроль наш общий с ним мозг. И тут же внутренним взором я увидел город с высоты птичьего полёта. Прикрытые расшитыми рукавами ферязи руки царя — то есть мои нынешние руки — крепко сжимали перила открытого ветрам высокого арочного проёма, рядом угадывались две фигуры: в богатом кафтане и в чёрной рясе. Я смотрел вниз, на здания, стены и башни Кремля, лабиринты улиц Китай-города, вторую, китайгородскую стену, снова какие-то дома, заулки, церквушки, дворы… Между второй и третьей, деревянной крепостными стенами виднелась Пушкарская слобода. Я отчего-то совершенно ясно сознавал, что это — именно она. Видимо, во мне проснулись воспоминания того дня, когда только прибывший в Москву молодой царь с кремлёвской колокольни озирал лежащую у ног его столицу Русского царства. За деревянной стеной Скородома жилых дворов было уже меньше, посады охватывали город узкой полосой, за которой виднелись огороды и уже желтеющие ржаные поля, ограниченные у горизонта тёмной полоской лесов.

Но вот стоящая перед глазами далеко внизу кремлёвская стена с башнями была не той, напротив которой находился наш отряд лоялистов! Да и Москвы-реки что-то не замечалось. Выходит, Пушкарская слобода расположена на противоположном краю города и пробиваться туда придётся через всю столицу. А это, по меркам семнадцатого столетия, тот ещё мегаполис! Так что посылать небольшой отряд за артиллерией рискованно: есть большая вероятность, что он напорется на превосходящие силы изменников. А что такое бои в городе — я себе хорошо представлял по собственной воинской службе. Конечно, пока нет опасности напороться на пулемётную засаду или быть закиданными с чердаков «лимонками», но и просто попасть в «клещи» в узком переулке — радости никакой. Идти же всеми силами, сметая вероятные заслоны, конечно, можно. Но время, время, время!!!

— А скажи-ка, сотник, — обратился я к свежеиспеченному командиру царских телохранителей, — вот ты со стрельцами ведь не только в Кремле караулом ходил, но и вокруг тоже, так?

— Вестимо, так, Великий государь! — Евстафий Зернин в очередной раз расцвёл улыбкой, услыхав от меня свой новый чин. И округ Кремля, и по Ките, бывалоча, доводилось, а как за ради учения ратного пальбу учиняли, так и вовсе за Скородом выходили, того для, дабы люду православному ненароком какой охулки не учинить.

— Тогда напомни, сотник: нет ли где поблизости от Кремля пушек покрупнее? А то без них неладно, а к Пушкарскому двору путь долгий…

— Про пушки не знаю, а пищали есть, как не быть, государь. На Ките по башням с давних времён поставлены. Однако ж, погоди! Не вели казнить холопа своего, Великий государь, что запамятовал, ибо на всё воля Господа нашего! Велика пушка есть, на берегу у моста стоит, всяк зрит, кто с правого берега на Торг да Пожар выходит. Рекома «Царь», суть во имя твоего, Великий государь, старшего брата Феодора Иоанновича, при коем и лилась. Предивной работы орудие! Вот только не ведаю, есть ли при ней огневой припас, али за кремлёвскими стенами от непогод уберегается. То, государь, дела пушкарские, а нам, стрельцам, того ведать и ни к чему вовсе.

М-да… Пушка «Царь», значит… Знавал я про одну Царь-пушку. В натуральном виде не доводилось, правда, прикоснуться, потому как хоть и бывал несколько раз в советской столице, но вот в Кремль ни разу не попадал. Это только в новой (или правильнее сказать — в древней?) моей жизни впервые ощутил себя прямо в царской опочивальне, но и тут за суетой было не до осмотра достопримечательностей. Немножечко убить хотели, однако. Зато на картинках и по телевизору это произведение искусства, для изничтожения человеков предназначенное, видывал не раз. Впечатляет!

Интересно, а Царь-колокол тут уже отлили? Вот не припомню, хоть убей, времени его создания. Плаваю слегка в исторических датах. Так, основные вехи в памяти отложились, а дальше — по хронологии туда-сюда блукаю. Вот что из Кремля в 1612-м году иноземцев выгнали — помню. За двести лет до Отечественной войны с Наполеоном. Фильм такой до войны сняли, «Минин и Пожарский» назывался, там ещё гениальный Борис Чирков играл. А воссоединение Малороссии с Россией — это уже 1654-й, за триста один год до смерти Верховного. Эх, проживи товарищ Сталин подольше да всякую хрущёвскую сволочь на чистую воду выведи — глядишь, и не было бы у нас Перестройки-Катастройки, не развалили бы страну гниды в Беловежской Пуще! И не было бы ни войн внутри нашей земли, ни нищеты народа при сверхдоходах олигархов, ни нападения укропов на мой Донбасс… И не угодил бы в мой дом тот украинский снаряд. Всё было бы по-другому. Разве за это сражались и гибли мои сверстники, устелив костями своими просторы от западной границы до Кавказа и Волги и обратно аж до Эльбы и Дуная? А вот прочих дат на этот семнадцатый век приходящихся — даже и не упомню. Что казаки Азов у турок брали при царе Алексее, что Медный да Соляной бунты и восстание Степана Разина тогда же случались — это в голове отложилось. Даже книга такая в моей домашней библиотеке была: «Бунташный век». А вот на какие годы эти события пришлись — хоть озолотите, а не вспомню!

— Ну что же… Двинемся, пожалуй, к тому Пожару, поглядим, какой это «Царь»…

[1] На самом деле нечто подобное заметно позже описываемых событий написал протопоп Аввакум. Автор не настолько силён в богословии, чтобы утверждать со стопроцентной вероятностью, но сильно подозревает, что Аввакум опирался на какой-то из более ранних текстов (не исключено, что и уничтоженных при проведении никоновских церковных «реформ». Впрочем, история в данной книге уже пошла по альтернативному пути, так что несовпадения теперь допустимы.

[2] к ERудитам: Автор в курсе, что Лютер переводил греческий, а не латинский текст священной книги христиан. Но литературный персонаж этого не знает, или просто за давностью лет чего-то напутал. Имеет право: сперва сами доживите до 95-ти, а потом мы на вас посмотрим — чего вы там вспомните!

[3] Подпись. В расширенном понимании — имя, отчество, фамилия (у кого была)

[4] Такая ситуация среди белого духовенства продлилась вплоть до середины XIX века, когда к служению стали допускать только людей, окончивших семинарии. А вот среди монастырских насельников низшего звена неграмотные встречались вплоть до 1918 года (более поздней статистики не попадалось)

[5] На самом деле, если не считать реально правившего (пусть и меньше года) Россией исторического персонажа, «Лжедмитриев» насчитывается аж четырнадцать человек. Но тех, кто реально имел какую-то силу и влияние — действительно, трое.

Вот тут-то, по пути к Красной площади, именуемой в эти времена пока ещё «Пожаром», я и познакомился с дьяком Григорием Нелидовым-Отрепьевым, тем самым «Гришкой-Расстригой», на которого официально списали «самозванчество Лжедмитрия». Нет, разумеется, мой предшественник по телу царя прекрасно знавал его и до этого дня, но я-то, Дмитрий Умнов, ветеран войны и паровозный инженер на пенсии, видел этого человека в первый раз! В стёганом тегиляе поверх длиннополого чёрного кафтана, отороченной беличьим мехом шапке из дорогого ярко-алого сукна с пристёгнутым к нему на европейский манер серебряным пером-брошью и вооружённый небольшой секиркой на метровом ухватистом топорище, с всклокоченной реденькой бородёнкой, он был испуганно-радостно возбуждён.