Смерть в конверте - Шарапов Валерий - Страница 6

Водя дружбу с сестрами в довоенное время, Бутовский не раз бывал на участке и в доме Лоскутовых. Конечно же, знал он и о баньке в дальнем глухом углу.

В один из холодных декабрьских вечеров 1942 года сидел Борька с корешами в ресторане при Савеловском вокзале. Под водочку и хорошую закуску обмусоливали они предстоящий налет на продуктовый склад железнодорожной станции Бойня. Вдруг облава: квартал оцеплен, истошные свистки, крики, лай собак.

Борькина компания почитай вся была в розыске, потому и кинулась в разные стороны. Все утекли, кроме одного. Мусорня крепко села ему на хвост и попыталась задержать. Кореш уходил дворами, отстреливался, покуда сам не нарвался на пулю.

В общем, в тот несчастливый день Бутовский понял, что негоже так бездарно терять надежных людей, и стал обдумывать, в каком укромном местечке обустроить безопасную «малину». Чтоб не на людях, но с удовольствиями и с разговором.

И вскоре выбор пал на скромную баньку семьи Лоскутовых.

Сентябрь 1945 года выдался таким же жарким, как и август. Этот день не стал исключением: солнце поднималось все выше над крышами бесконечного одноэтажного пригорода, воздух быстро прогревался. Ветра не было, становилось душно.

Так и не опохмелившись, Семен вернулся в дом в отвратительном настроении. Утренняя безысходность означала одно: надо одеться, взять инструмент, выйти из дома и прошвырнуться по переулкам, тупикам и проездам в поисках приработка. Авось повезет. Тогда, заработав несколько рубликов, можно будет намылиться в пивную. Прохладное разливное пиво в такую жару под сушки и тарань – в самый раз.

Стирка заканчивалась. Дарья натаскала с колодца чистой воды и полоскала белье. Из-за духоты она скинула ночную рубашку, оставшись в исподнем. Проходя мимо дочери, Семен занес ладонь, чтоб шлепнуть по налитым ягодицам, но в последний момент воздержался. Ведь именно за такие выходки Борька Бутовский и намял ему бока.

Выпив еще полкружки ледяной воды, Семен стал собираться: натянул старые солдатские галифе, надел свежую рубаху.

– Куда это вы, папаша? – оглянулась Дарья.

– Известно куда – на работу, – по-деловому, будто и не было других намерений, ответил тот.

– Знаю я вашу работу, – девушка отжала простыню, встряхнула ее и бросила в таз к остальному чистому белью.

Убрав прядь волос со лба, она достала из лифчика сложенную вчетверо купюру.

– Вот вам деньги, – чуть протягивая гласные, сказала она. – Зайдите в хлебный и купите три буханки белого. На сдачу можете выпить пива.

Семен аж икнул от нежданного поворота.

– Эт я мигом! – преобразившись, воскликнул он.

– Только сначала принесите хлеб! – строго наказала Дарья.

– Эт само собой! – На радостях он никак не мог попасть пуговицей в петельку. – Ах ты ж радость-то какая! Эт я туда и обратно!..

Борька пожаловал к Лоскутовым в январе 1943-го в сопровождении двух верных корешей – Мони и Яши Филина. Поздоровавшись, спросил для порядку, нет ли вестей о пропавшей Катерине.

Вестей не было. И тогда он поставил на стол шесть бутылок настоящей «Пшеничной» водки от Главспирта.

– Меняемся? – хитро поглядел гость на Семена.

Тот нервно сглотнул заполнившую рот слюну:

– Эт на что же?

– А на твою баньку.

– Баньку?! Она ж старая, – подивился Лоскутов. – На кой ляд она тебе сдалась?

– Не твоего ума дело. Так меняемся или как?

Ответ у пропойцы был готов опосля первого же вопроса. Разве могли быть другие варианты! На столе под оранжевым абажуром отсвечивали глянцевыми боками аж целых шесть фуфырей беленькой – настоящей, сорокаградусной! Семен не видел «Пшеничную» года полтора – с тех пор как началась проклятая война, перемешавшая все планы и искорежившая до неузнаваемости привычную мирную жизнь. Шесть бутылок! Три литра! Это же, если экономно и мешая с пивком, можно растянуть дней на восемь. А то и на десять.

И все же крохотный червь сомнения точил мозг.

– А как же мы с Дашкой? – виновато справился Семен. – Мы-то, стало быть, без помывки останемся?

– Бане я дам ремонт и найму Дашку в прислугу, – подмигнул Борис стоявшей чуть поодаль девушке. – Ну а тебе, Семен, дорога в мою баню будет заказана. Тебе ведь не привыкать как свинье по поселку в лохмотьях шляться, верно?

– Случалось такое. Но я ведь и к бане привычный, – не сдавался сосед.

– Ну ежели вши заведутся или еще где зачешется – в общую сходишь, на Новом шоссе.

Ответ удовлетворил Семена. Согласно кивнув, он сгреб бутылки и со звоном подвинул их поближе к себе.

– Да и черт с ней, с этой баней. Забирайте, – решительно изрек он. – Замка на ней нет, так что и ключа не могет быть.

И тотчас расплылся в блаженной улыбке. Жизнь налаживалась на пустом месте. Из ничего.

Москва, ул. Чернышевского

сентябрь 1945 года

В глубине квартала между улицей Чернышевского и Малым Казенным переулком на лавочке под молодой березой сидели двое – Ян Бобовник и его дружок Муся, Лешка Мусиенко. Лешка в своей обычной одежке – широких брюках и пиджаке поверх светлой рубахи. Ян в форме младшего лейтенанта милиции. Правда, фуражку он предусмотрительно снял и положил рядом, чтоб понапрасну не светиться, не привлекать внимания. Третий корешок из недавно сколоченной банды – молодой Женька Ковалев – прохаживался неподалеку от ворот закрытого двора ведомственного жилого дома.

Вообще-то банда состояла из четырех человек. Мусиенко и Ковалева Бобовник нашел чуть позже. А первым шалопаем из криминальной среды, с которым он познакомился по возвращении из Крыма, был Олег Калугин по прозвищу Калуга. Этот невысокий паренек как состоявшийся вор почти не имел недостатков. Шустрый, сообразительный, с покладистым характером. Любил, правда, поучать других. Зная огромное количество воровских прибауток, вставлял их где ни попадя. «Не владеешь пером[3] – не берись». «Ворам власти, мусорам по пасти!» «Розы гибнут на морозе, юность гибнет в лагерях». «Вор ворует, фраер пашет»… Но это было единственное, что раздражало Бобовника, во всем остальном Калуга устраивал его и многому за короткое знакомство научил. Увы, но после убийства мусорка по фамилии Петров Калуга загремел на нары.

Небо над Москвой стремительно темнело, кварталы погружались в сине-желтые сумерки. После невыносимой дневной духоты установилась приятная прохлада. Народу на улицах заметно поубавилось, окна домов вспыхнули желтым электрическим светом. Ежели погода радовала безветрием, то в эту пору в узких улочках, переулках и дворах становилось удивительно уютно.

Бандиты не спускали глаз с того места, где короткий безымянный тупик срастался с улицей Чернышевского. Именно сюда должен был нырнуть служебный автомобиль Неклюдова. Нырнуть, проехать сотню метров и остановиться напротив входа в закрытый двор ведомственного жилого дома. Поблизости от дворовой калитки ошивался Женька Ковалев. Он должен был опознать личность Неклюдова и подать сигнал корешам.

Бобовник слегка волновался и курил папиросы. В такие моменты он всегда выпячивал нижнюю губу, отчего его лицо приобретало совершенно отвратительный вид. Мусиенко по причине того же волнения ерзал тощим задом по лавке и беспрестанно лузгал каленые семечки. Курить он в детстве пробовал, но из-за слабых легких от табачка пришлось отказаться: после каждой папиросы его штормило и рвало.

Когда небо окончательно погасло, а звонкие детские голоса в ближайших дворах стихли, какой-то автомобиль свернул с Чернышевской в тупик и замер напротив железной калитки. С заднего сиденья неторопливо выбрался наружу полный пожилой мужчина. Подхватив кожаный портфель и что-то сказав водителю, он поплелся к калитке…

Женька Ковалев присел и начал поправлять развязавшийся на ботинке шнурок. Это был сигнал.