Чародей и Дурак - Джонс Джулия - Страница 47

• Предыдущая
• 47/130
• Следующая

Скейс редко улыбался — разве что в таких вот случаях, когда имел причину быть довольным собой. Тогда он слегка приподнимал углы рта.

Со своего места на пригорке он различал только силуэты обоих лошадей, не видя, сидят на них или ведут в поводу. Да это и не важно. Нынче он сделал то, что хотел, — послал им красную метку.

Жаль, что Таул не пригляделся к стреле, — тогда он понял бы и все остальное.

В стреле есть нечто священное. Вестница смерти, она летит по воздуху посредством одних лишь мускулов и сухожилий, и каждая ее часть повествует о чем-то. Весть внутри вести, точно тайнопись.

Скейса немного разочаровало, что Таул не прочел весть, заключенную в вонзившейся в дерево стреле. Как-никак тот был рыцарем, а рыцари хорошо разбираются в тайном языке лучников.

Если бы Таул посмотрел хорошенько, он увидел бы маленький, хорошо отточенный наконечник. Значит, стрела эта не для охоты, а для состязаний — такие пускают в мишень, а не в зверя. Она предназначалась не для убийства, а лишь для острастки. Древко же ее выточено из ценнейшего кедра. Такую стрелу абы кто не станет носить в своем колчане — такие бывают только у первейших лучников. Древко это — редкостная вещица: такое гладкое, что не поцарапает и девичью щечку, и такое ровное, что притягивает все взоры. Оно как нельзя яснее говорит об искусстве и опыте лучника. Только те, что делают стрельбу из лука своим ремеслом, пользуются кедровым деревом.

И наконец, оперение — самая красноречивая часть стрелы. Оно носит цвета лучника — это флаг, трепещущий на ветру, и всякий может видеть его, когда стрела поражает цель.

Оперение Скейсовой стрелы весьма примечательно: красный шелк и прядь волос.

Шелк того же цвета, что и вымпел, брошенный в яму той ночью, когда погиб Блейз. А волосы Скейс взял у брата перед тем, как того опустили в могилу.

Стрела посвящена памяти брата и являет собой клятву о мести.

Скейс был при Блейзе, когда тот умер. Видел бой в яме видел, как рыцарь расколол череп Блейза, забрызгав мозгом земляные стены, видел, как тело снесли во дворец и как брат скончался там, так и не придя в сознание.

Таул в ту ночь не победил в бою — он совершил убийство. Достаточно было бы ударить Блейза головой о камень только один раз — победа все равно осталась бы за Таулом. Но нет, он бил и бил и остановился лишь тогда, когда секундант оттащил его прочь. Блейз мог бы остаться в живых — тогда он снова бы вызвал рыцаря на поединок, восстановил свою честь и свел старые счеты. Но рыцарь позаботился о том, чтобы этого не случилось.

Скейс закинул колчан за спину, сел в седло и направил коня к поляне.

Теперь уж ему никогда не представится случая побить Блейза в единоборстве.

Они всегда были прежде всего соперники, а уж потом братья. Родились они ровно через девять месяцев один после другого. Скейс был старший. Люди говорили, что Блейзу достались положенные на двоих красота и обаяние, а Скейсу — ловкость и ум. Они начали драться между собой еще до того, как научились ходить. Когда Скейсу минуло шестнадцать, всем казалось, что его возможностям нет предела. Он дрался как демон. Никто не мог побить его, хотя брат был всегда близок к победе.

Хорошее то было время. Соперничество пришпоривало обоих — они и жили-то ради него, потому-то и стали такими первостатейными бойцами. Скейс, освоив новый прием, тут же использовал его против Блейза, а победив, обучал тому же брата. Случалось и так, что Блейз постигал что-то первым, — тогда бой у них получался на славу. Ничто не приносило Скейсу большей радости, чем столкновение с чем-то неизведанным. Все выпады и контрвыпады приобретали тогда новый смысл.

Люди, глядя на них, только головами качали и говорили, что этаких братьев еще не бывало.

Когда и Блейзу сровнялось шестнадцать, они сразились в последний раз. Было темно, и они оба выпили. Скейс осушил один мех, а Блейз, которому всегда не хватало умеренности, — два. Они бились на заднем дворе отцовской лавки, и бой шел неряшливо, кое-как. Одна лампа и пара свечей освещали место сражения.

Эль не только сделал их неповоротливыми, но и ожесточил их. В ударах стала проглядывать застарелая неприязнь. Блейз всегда был любимчиком родителей благодаря своей смазливой рожице. А Скейс, по мнению брата, был спесивым, вредным забиякой. Оскорбления сыпались чаще, чем удары.

Скейс был не так хмелен — воспользовавшись своим преимуществом, он распорол ножом руку брата и приставил нож ему к груди. Обыкновенно их бой сразу прекращался, как только выше пояса показывалась кровь. Скейс, считая себя победителем, повернулся к брату спиной и пошел прочь. Но тот стукнул его сзади по голове, и Скейс упал. Перевернувшись, он увидел над собой Блейза с камнем в руке. Камень обрушился на ногу, и острая боль пронзила колено. Ночь разорвал вопль Скейса — и адская боль от разбитых костей, вонзившихся в плоть, все погрузила во мрак.

Лицо Скейса стало угрюмым, когда он вспомнил это, и костяшки пальцев, держащих поводья, побелели.

После того дня он никогда уже не дрался врукопашную. Колено зажило, но хромота осталась. Ни Скейс, ни Блейз ни разу не говорили о том бое. Скейс посвятил себя тому, чтобы сделать из Блейза первого в городе бойца. Победы Блейза были его победами, а немногочисленные поражения в счет не шли. Пока его брат пробивал себе путь к успеху в бренских ямах, Скейс потихоньку совершенствовался и сам — лук заменил ему длинный меч, а копье — боевой цеп. Он попросил местного кузнеца сковать ему пику для клюки и тем обратил свою слабость в оружие.

Прошло десять лет после происшествия с камнем. Блейз стал герцогским бойцом, а Скейс состоял при нем неотлучно — до той роковой ночи.

Скейсу даже теперь не верилось, что Блейза больше нет. Каждый день из этих долгих десяти лет он воображал себе, как сразится с братом снова — и уж на этот раз непременно его побьет.

Не бывать теперь этому бою — а прошлые победы ничего не значат.

Скейс спешился и подошел к дереву, в которое вонзилась стрела. Когда он вытащил стрелу, она треснула.

За это рыцарю тоже придется ответить.

И ящики, и яблоки пропали — кто-то убрал их.

Мейбор снова стоял во мраке, который четыре ночи назад помог ему бежать. Он открыл калитку — во дворе было так же темно и тихо. Ни звука, ни шороха и ни единого проблеска света снизу, из погреба.

Мейбор провел здесь уже три часа, наблюдая и выжидая, пока не убедился, что никто не следит за ним. У мясника свет погас два часа назад, а вслед за тем сам мясник вышел и помочился у стены. С тех пор все было тихо — ни шагов, ни кашля, ни окликов. Двор явно был пуст — и погреб, похоже, также.

Мейбор знал только одну молитву. Она не отличалась скромностью, в ней часто повторялось слово «я», и он твердил ее про себя, пока полз к люку.

Крышка была закрыта. Мейбор пошатал ее ногой, потом подцепил пальцами и поднял. Люк не был заперт изнутри. Внизу стоял кромешный мрак и разило прокисшим вином. Солдаты, как видно, разбили немало бочек.

Не глядя больше по сторонам, Мейбор слез в погреб и тяжело спрыгнул на пол. Ящиков, которые прежде стояли под люком, больше не было. Крысы шмыгнули из-под ног, а башмаки тут же промокли от вина.

— Есть тут кто-нибудь? — тихо позвал он. Тишина.

Мейбор, пошарив во мраке, отыскал свечу. Фитиль промок и не зажегся от огнива.

— Черт, — прошипел Мейбор. — И услышал звук, производимый явно не крысами, — скрип. Половицы справа от него поскрипывали под чьими-то шагами. — Кто там? — спросил Мейбор, стараясь не выдать своего страха.

Снова скрип, а следом едва слышный шепот:

— Лорд Мейбор, это вы?

Мейбор пошел на голос, шедший из маленькой каморки за аркой. Грифт лежал на полу. Рядом горела одинокая свеча. Кровь пропитала бинты у него на животе, бледные губы потрескались.

— А Боджер не с вами? — спросил он первым делом.

— Нет. Его взяли вместе с Меллиандрой.

Грифт закашлялся — сперва слабо, потом все сильнее и сильнее сотрясаясь всем телом.

• Предыдущая
• 47/130
• Следующая