Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 50

В свежей грязи довольно быстро замечаю следы огромных тракторных подошв. И нахожу его под большим камнем. Зверь лежит, прижавшись всем телом к земле, и что-то слушает.

– Эй?

Он не реагирует на меня. Только когда подхожу ближе, произносит:

– Тише.

Любопытство даже перекрывает сосущий голод. Я присаживаюсь на камень, наблюдая за ним. Спустя мгновение Зверь произносит:

– Здесь что-то есть. В самой земле. Не живое. Но и не мертвое. Оно там, дальше… и слышит нас тоже.

Смотрю вслед за его ладонью. В том направлении должна быть клиника. Что же он почувствовал? Детей? Мать? Еще кого-то?

– Мы пойдем туда чуть позже. Сейчас надо раздобыть еды. Побудешь тут?

В ответ снова странное молчание. Зверь выглядел завороженным, и в этот момент в его грубых чертах проявилось что-то детское.

– Сюда идут и другие, – внезапно сообщает он и медленно поднимается. – Они придут много позже. Но следы их уже здесь.

Я подхожу к нему и отряхиваю от иголок и сухих листьев. Мне хочется заботиться об этом создании. Не знаю, как определить мою симпатию. Оценивать его как собаку или все-таки как человека?

– И кто придет? – осведомляюсь я, пытаясь оттереть рукавом толстовки с его лица влажные отпечатки земли. – Ма? Следопыт?

– Все. Не только они.

Усмехаюсь. К его странной, неполной манере изъясняться неожиданно быстро привыкаешь. Внезапно Зверь в своей необъяснимой порывистости утыкается лицом в мое плечо.

– Эй, ну чего ты? – я неуклюже треплю его по голове, и мне кажется, он чем-то расстроен.

– Санда… – тихо и неожиданно по-человечески звучит его обычно отстраненный голос. – Зверю будет плохо без тебя. Он хотел бы всегда быть рядом.

Ситуация настолько неловкая, что я даже не знаю, как реагировать. Раньше я гладила и обнимала его, держа в уме, что эту тварь нужно привязать как можно сильнее, хотя она и так ни на шаг не отходит. Но после того, что произошло в клубе и он спас меня, хочется сделать большее.

Ответить ему тем же.

Дать настоящее имя.

– Ты жил без меня столько лет, – отрешенно произношу я. – Проживешь еще больше. Только верни себя. Ты не можешь быть Зверем. У тебя есть имя. Вспомни его, и я буду звать тебя так.

Повисла новая тишина, в которой я почти слышала, как напряженно он пытается принять мою просьбу.

– Обещай, что вспомнишь.

– Я… – с трудом начинает он. – вспомню.

– Молодец, – глажу его по затылку и отстраняюсь с неестественной для меня улыбкой. – Так и сделай. А сейчас спрячься. Мы вернемся с Джей Пи через пару часов. Будь здесь. В этот раз, надеюсь, с нами ничего не будет.

Он кивает и остается стоять на месте. Отхожу от него со странной медлительностью. Мне кажется, стоит мне отвернуться окончательно, и он пропадет. Что-то в нем уже почти перегорело.

* * *

Поход на стоянку прошел без приключений. Парень на кассе не обратил на нас внимания, отпустив запечатанные бутерброды и пару бутылок воды. Затем мы по очереди привели себя в порядок в туалете и пошли никем не замеченные назад.

Тревога все равно не смыкает глаз. Я по-прежнему ощущаю в воздухе вибрации угрозы. Мир вокруг кажется разваливающейся на ходу симуляцией, а за ней – точки пересечения долгов, вины и некоего безымянного ужаса. Кажется, то великое несчастье, которое я предчувствовала с детства, ждала все эти годы, уже близко. Теперь нас отделяют только часы.

Зверь никуда не делся. Нахожу его у того камня, и картина вокруг безмятежна. Но тишина леса ощущается как молчание живого существа. Мы завтракаем, затем бредем в сторону клиники. Машина остается за кустами у обочины, надеюсь, ее никто не найдет.

– Почему «МИО-фарма» так заинтересована в клинике? – интересуюсь я вскользь у Джокера. – Твой отец – держатель акций и состоит в совете партнеров клиники, но не он принимает решения о спонсорстве.

– Какие-то медицинские интересы? – пожимает плечами он. – Или зачем, по-твоему, Крупке собирал здесь подменышей и изучал? Для таких компаний, как «МИО-фарма», чужой недуг – это коммерческий повод.

Впереди проступает высокий кирпичный забор, за которым вырисовывается большое серое здание.

– Там может кто-то быть? – шмыгает носом Джей Пи, пытаясь прыгнуть выше ограды.

– Полиция должна была просто опечатать, – припоминаю я. – Но здесь могут быть люди из той же «МИО-фармы» или частная охрана.

– Дальше нет людей, – вдруг подает голос Зверь.

Он смотрит в стену слегка осоловелым взглядом, и его ноздри трепещут, с шумом втягивая воздух. Голова настороженно поворачивается из стороны в сторону. Будто он слышит отовсюду то, что нам недоступно.

– Раз никого нет, то полезли! – нетерпеливо переминается с ноги на ногу Джей Пи.

Я оглядываю забор в поисках камер. Не может быть, чтобы клиника не наблюдалась. Но пока ничего не замечаю. И ограждение слишком высокое, чтобы через него перелезть.

– Надо ниже. Есть путь ниже, – вкрадчиво сообщает Зверь. – Идем. Надо быть, как земля…

Мы следуем за ним вдоль забора. Почему-то треск веток под нашими с Джокером ногами слышится вовсю, а Зверь будто едва касается земли ступнями – настолько легок его шаг.

– Сюда…

Мы доходим до небольшого арыка под забором. Застоявшаяся вода стала черной. Нагнувшись, можно заметить полукруглый проем, ведущий во двор клиники.

Он опускается первым и вскоре исчезает. Мы неохотно лезем следом в противную холодную воду. Арык неглубокий, и фактически приходится ползти среди жидкой грязи через дыру на ту сторону.

– Вот скажи мне, почему у него с такими талантами разжиженная воля и мозги? – привычно ворчит Джей Пи. – Тут вам и акробатические трюки, и какие-то мутные прозрения, а спросишь, как его зовут, сразу мычит, как корова…

– Его сломали, – отрешенно замечаю я, разгребая путь.

– Чтобы так отутюжить личность, надо с самого начала вместо человека иметь кусок пластилина.

– Может, он и не был личностью никогда. Если Зверь и вправду из приюта, то мог быть травмирован с детства. Шимицу не создает ничего на пустом месте. Она шлифует то, что ей надо.

– Ну, тебе лучше знать.

Я ведь тоже не была крысоловом. Им пришлось стать.

– Не делай лишних движений. Мимикрируй под ребенка. Прими его суть. Доверять можно лишь тому, что неотчуждаемо от тебя самого. Стань их частью. Глядя на тебя, они не должны чувствовать разницу между вами. Вы – одно целое. Вы следуете вместе.

Эти тренировки походили на монологи. Шимицу говорила и заговаривала.

Но это правда. Дети всегда меня любили. Не ровесники. Младшие. Они стремились быть ближе, и я не знала, как на это реагировать. Моя реакция была обратно пропорциональной. Чем сильнее они ко мне тянулись, тем более отчужденной я себя чувствовала.

Мне пришлось этим воспользоваться, работая на Даду.

Лиллак и Дануша подначивали меня отвлечь чьего-то ребенка, потому что я была девушкой. Чумазые мальчишки-попрошайки вызвали бы больше подозрения. Я научилась устанавливать короткий контакт, показывать игрушку, заманивать ближе к себе, а затем всполошенно спрашивать, чей это ребенок, где же родители; создавая панику, пока эти двое обхаживали всех подряд, вынимая кошельки и телефоны.

Шимицу разглядела во мне что-то в ту ночь и все пыталась понять суть. Для чего меня можно использовать. Почти год я была на побегушках, организуя коммуникацию с нужными ей дилерами, передавая и получая посылки и письма. Наконец методом случайных наблюдений она заметила мои взаимоотношения с детьми.

Как маленький мальчик в ресторане смотрел на меня через перегородку очарованным, бессмысленным взглядом, пока родители не усадили его на место. Девочка в супермаркете, вцепившаяся в подол моей юбки. Еще одна малышка, завороженно побежавшая за мной через дорогу на красный свет, стоило мне по привычке улыбнуться ей.

– Они точно мотыльки, – заинтересованно бормотала Шимицу. – Как далеко они готовы пойти за тобой? Проверяла?