Измена - Джонс Джулия - Страница 110
- Предыдущая
- 110/125
- Следующая
Стемнело, и настала пора искать убежища. Земля, по которой он шел, была распахана и готова к севу — стало быть, где-то поблизости есть усадьба. А при усадьбе всегда имеются разные службы, курятники и амбары, где можно без помех провести ночь. Если, конечно, убраться еще до рассвета. Крестьяне встают раньше священников.
Джек обвел глазами горизонт. В какую сторону свернуть? С тех пор как он ушел из дома Роваса, чутье вело его на восток — и незачем сбиваться с курса. Усталый, голодный, замерзший и одинокий, он продолжал идти прямо вперед.
В последний раз он ел два дня назад. Почти обезумев от голода, он решился подойти к крестьянской усадьбе днем. Самой дальней постройкой был курятник — он направился туда и успел выпить полдюжины яиц, пока на него не спустили собак. С желтком, стекающим по подбородку, сунув за пазуху еще несколько яиц, он бросился бежать и ушел невредимым, чего, к несчастью, нельзя было сказать о яйцах. Мало того что они побились — желток каким-то образом протек в штаны. Несколько часов спустя от него так воняло, что в пору всю жизнь не смотреть на яйца.
В конце концов он прямо в одежде прыгнул в ручей. После сплошных недавних дождей он не только привык ходить мокрым насквозь, но и стал почти невосприимчив к холоду. Так что купание в ручье не могло ему повредить, хоть одежда и сохла потом целый день.
Порой Джека просто смех разбирал. Полюбуйтесь: вот он, бывший ученик пекаря и писец лорда Баралиса, пробирается, преследуемый врагом, по восточному Халькусу, не имея ничего, кроме того, что на нем, да ножа за поясом, а на теле у него столько ран, что только и гляди, как бы одна из них не открылась и не начала кровоточить. Нет, в книгах все не так. Ему следовало бы уже прославиться и разбогатеть, и восторженным приверженцам полагается следовать за ним хвостом, а коронованным особам — прислушиваться к его словам. Он должен также завоевать девушку, о которой мечтал.
Временами Джеку просто хотелось плакать. Когда он вспоминал Тариссу — как он оставил ее коленопреклоненной под дождем у дома Роваса и как она просила прощения и умоляла взять ее с собой, — он не знал, правильно ли он поступил. Тогда ему пришлось чуть ли не силой удерживать себя от того, чтобы не повернуться и не побежать обратно к ней. А однажды — только однажды — он все-таки поддался искушению.
Была поздняя ночь — самая мучительная пора одиночества, — и ему не спалось. Как он ни старался, Тарисса не шла у него из ума. И когда луна начала склоняться к западу, он перестал бороться. Он хотел видеть ее, коснуться ее, обнять ее и шепнуть ей, что все будет хорошо. Он повернул назад, не дожидаясь рассвета. Несколько часов он шел по своим следам. Тьма была его союзницей, и тень — его подругой. Они вели его сквозь ночь, и он, чувствуя себя совсем маленьким и ничтожным, все сильнее сомневался в своем прежнем решении. Кто он такой, чтобы осуждать другого? Кто он такой, чтобы бросать человека в беде, когда сам отягощен виной? Под звездами, раздвигающими пределы мира, Джек стал понимать, что все его слова и поступки не имеют никакого значения. Одному страшно, и ему нужен другой человек, который возместил бы ему недостающее. Ему нужна Тарисса.
Но пришел рассвет и все изменил.
Бледное и величественное раннее солнце вставало над холмами. Его ласковые лучи, выискивая тени и сомнения, заставляли и те, и другие исчезать со скоростью света. Вместе с силой лучей крепла и воля Джека. Чем выше поднималось солнце, тем медленнее становились его шаги. Мир снова вошел в свои пределы: в нем появились холмы и ручьи, леса и горы. Он стал меньше и уже не так пугал: это был мир, где даже один человек что-нибудь да значит. К Джеку вернулась решимость. Тарисса предала его, и он не нуждается в ней: лучше быть одному, чем с человеком, которому нельзя доверять.
Остановившись у ручья, он напился. Солнце грело спину, ободряя, побуждая повернуть обратно. Он распрощался с прошлым и ушел уже так далеко, что глупо было бы идти на попятный. Джек повернулся и снова зашагал на восток, навстречу солнцу.
Он шел, и солнце тоже медленно совершало свой путь по небу. Наконец оно оказалось у него за спиной и уже не манило, а подталкивало вперед.
...Джек увидел вдали огонек, и сердце его затрепетало. Если повезет, он проведет эту ночь под кровом. Идя на огонь, он делал смотр своим ранениям. Рука в том месте, где распорол ее Ровас, заживала хорошо — проведя по корке пальцами, Джек не нашел ни влаги, ни опухоли. Почки последние дни сильно докучали Джеку — сказалось падение на угол стола, — но теперь боль притупилась и стала вполне терпимой. Губа все еще была с лепешку величиной — Магра метко огрела его медным горшком, повредив и губу, и челюсть. Джеку страшно было представить себе свое лицо со всеми синяками, подпухшими царапинами и недельной щетиной. Он старательно избегал тихих водоемов, не желая видеть свое отражение, и пил только из быстрых ручьев.
Старые раны на руках и ногах — собачьи укусы и прочие повреждения, полученные в форте, — уже превращались из струпьев в шрамы и больше не беспокоили его. Сохранила чувствительность только правая часть груди, куда попала халькусская стрела. Тетушка Вадвелл хорошо обработала рану, и она, возможно, уже зажила бы, если бы Ровас не двинул кулаком прямо по ней. Поэтому приходилось быть осторожным. Джек до сих пор мало что мог делать правой рукой и носить что-либо на правом плече. Стоило запустить руку за пазуху, чтобы понять, что рана воспалена. Она опухла, после долгих дневных переходов из нее сочилась какая-то дрянь, и вид, а также запах у нее был скверный. На ее поверхности вздулись багровые жилы, а по краям благодаря Ровасу ее окружал зеленовато-желтый кровоподтек.
Сейчас, на подходе к усадьбе, она разболелась вовсю. Позже, перед сном, придется вскрыть ее, чтобы выпустить гной. Джек пытался держать рану в чистоте и всегда хотя бы раз в день промывал ее — но, чтобы добиться толку, требовалось вино, а не вода. Вино либо каленое железо.
Джек укрылся в кустах. Между ним и крестьянским домом осталась только неширокая лужайка. Ферма был молочная. Джек, как ни напрягал слух, не слышал ни собак, ни гусей — только нежное мычание коров и телят. Он отважился выйти из укрытия. Коровы почуяли его, но тревоги поднимать не стали — они знали, что он человек, а не лис. Он быстро пересек луг. Вступать в коровьи лепешки было неприятно, зато полезно: если тут все-таки есть гуси, пусть от него пахнет знакомым запахом. Джек пробрался на зады усадьбы. Там был большой свинарник, который он обошел подальше, амбар и доильня. К ней Джек и направился: если повезет, там могли оказаться сыры, сливки и пахта.
Желудок громко заурчал при мысли о еде, и Джек прошептал ему, словно ручной зверюшке: «Погоди еще немного».
Дверь в доильню была закрыта на ржавую щеколду, которая легко поднялась. Джек вошел с лунного света во тьму и постоял, приучая к ней глаза. Нос, однако, не нуждался в такой заботе — он мигом известил Джека, что тут есть еда, а именно сыр.
Странные вещи делает голод с человеком. Джек нисколько не чувствовал себя виноватым, поедая все, что плохо лежало. Будь у него деньги, он оставлял бы их в уплату за урон. Но денег не было — а на нет и суда нет. Ему надо было как-то выжить, и если для этого приходится воровать — что ж поделаешь. После бегства из замка Харвелл он твердо усвоил одно: в этом мире честно не проживешь. Здешний хозяин, который утром встанет и увидит, что половины сыра как не бывало, должен почитать себя счастливцем: с человеком могут приключиться куда более страшные беды.
С Джеком за последние месяцы произошло столько, что он утратил всякую наивность. Уходя из Королевств, он был совсем мальчишкой — доверчивым и невинным, верящим всем на слово. Но теперь он уже не таков. Теперь он никому не позволит одурачить себя. Ему еще повезло — ведь он не пропал в хаосе горящего форта, и ему встретились добрые люди. Дилбурт и его жена спасли его, вернули к жизни. Они приняли его в доме и ухаживали за ним. Они не задавали вопросов и ничего не просили взамен. Никогда Джек не забудет этого.
- Предыдущая
- 110/125
- Следующая
