Крепость Серого Льда - Джонс Джулия - Страница 84

• Предыдущая
• 84/137
• Следующая

С недобрым предчувствием Райф вернулся к Увечным.

Горожанка охотилась на полевых мышей. Кроп предпочел бы идти, не останавливаясь, до середины дня, но от мяса грешно отказываться, даже если оно мышиное. Собака яростно рыла лапами землю. Кроп всегда знал, когда она находит мышь, потому что она при этом сама пищала, как мышь — только не полевая, а летучая. Собаки обычно так не делают, но Горожанка вообще не такая, как другие собаки.

Кроп сидел на поваленной ели и ждал, когда Горожанка принесет ему мышь. На солнце, под чистым, как алмаз, небом, можно было почти поверить в то, что сегодня тепло. Большие ели давали легкую тень, и на холме стучал дятел. Впереди светился призрачный город с белыми стенами и высокими шпилями, как в сказке. Тот самый город. Злое место, где держали в плену хозяина Кропа.

Кроп со всей серьезностью взял у Горожанки мышь и стряхнул с нее грязь. Собачка смотрела на него выжидающе, молотя хвостом по ковру из хвои, а Кроп смотрел на нее. Потом он с нарочито тяжким вздохом зашвырнул мышь в лес, и Горожанка, радостно махая хвостом, устремилась за ней. Яйца красть выгоднее. Горожанка оставит ему разве что голову, а мозгов у мышей маловато.

И все-таки он ухмылялся, следя за нырнувшей в кусты собачонкой. Хорошо, когда ты не один — даже голодать вдвоем и то веселее.

Кроп вытянул ноги и застонал. Ему очень хотелось снять сапоги и зарыться пальцами в холодную, только что оттаявшую, перемешанную с иглами землю. Но он знал по опыту, что обратно сапоги уже не наденет, а в город надо было войти до заката. Он не мог подвести своего хозяина.

Приди ко мне. Кроп по-прежнему слышал это во сне, но с каждым днем слова звучали все слабее. Голос хозяина стал еще красивее, чем запомнилось Кропу, мягче и глубже. В нем, как и прежде, слышались мудрость и власть, но теперь к ним прибавилось что-то еще. По части слов Кроп был не силен, но на ум почему-то лезло «утрата».

Кроп рывком встал с дерева. Были вещи, о которых он просто не мог думать. Например, о том, как работорговцы окружили его на таком же вот склоне, и загнали его на камни, и набросили на него веревочную сеть. И как он запутался и упал, а они смеялись над ним. На лодыжках у него до сих пор остались следы от их веревок. Они вели его на восток к своему обозу, пили пшеничную водку и поздравляли себя с удачей. Такой за троих тянуть будет, говорили они. В рудниках за него дадут хорошую цену.

Ты проникаешь в рудник, а он — в тебя. Кроп выплюнул черный сгусток, и на время ему полегчало.

Горожанка вернулась с недоеденной мышью и терпеливо сидела у его ног. Кроп нагнулся, спрятал бурое тельце в карман, почесал Горожанку за ушами, и они пошли дальше.

После того случая в пивной Кроп далеко обходил города и селения. Заприметив вдали деревню, он тут же сворачивал в сторону, учуяв дым от костра, делал то же самое. С Горожанкой его путешествие сделалось хоть и длиннее, но легче. Заботясь о ней, он забывал о себе. Ее охотничьи таланты оставляли желать лучшего. Единственный раз подняв из кустов что-то стоящее, она так напугалась, что позволила еноту взобраться на дерево и уйти. Кроп старался быть к ней справедливым, ведь енот был необычайно велик, но мечты о вкусном жареном мясе не давали ему покоя, и несколько дней он смотрел на Горожанку с укором.

Хуже всего были бури. Они низвергались с гор, неся ветер и тучи, они слепили Кропу глаза мокрым снегом и дождем. Сколько-то дней он, сотрясаемый лихорадкой, пролежал в заметенной снегом ложбинке к югу от Собачьей Трясины. О том, что времени прошло немало, он догадался только по числу мелких грызунов, которых натаскала ему за этот срок Горожанка.

После этого ему еще долго было плохо. Грудь болела — Горький Боб говорил, что у рудокопов легкие все равно что губка, пропитанная дегтем, — и он из-за этого шел медленно. Они с Горожанкой спустились с гор в холмы, местность более опасную, где им могли встретиться злые люди и работорговцы, но здесь ему стало легче дышать. Ему попалась на глаза тонкая березка, прямая, как копье, и он срезал ее себе на посох. Идти, опираясь на что-то, было намного удобнее, и Кроп не бросил посох, даже когда совсем поправился. Путники в книжках с картинками всегда ходили с посохами. У хозяина раньше было много книг. Посох дает человеку занятие. Им хорошо пробовать снег или лед, и для защиты он может пригодиться. Стальных клинков Кроп никогда не любил, но посох — другое дело: такое оружие требует силы, а не остроты.

Они спускались по склону, и сердце у Кропа стало биться чаше. Частью души ему хотелось, чтобы они с собакой шли бы и шли по-прежнему, и смотрели, как весна постепенно вступает в свои права, и вокруг них жужжали бы мухи. В алмазном руднике он мечтал о клочке собственной земли — таком, чтобы его можно было обойти за один летний день, от рассвета до заката. Там у него росли бы пшеница и редька, на лугу паслись бы овцы, а потом он, глядишь, и коров бы завел. Хозяйственные подробности иногда менялись, но протяженность его владений оставалась неизменной: чтобы можно было обойти за один день.

Но это была мечта для другой жизни. В этой он принадлежал своему хозяину.

Кроп не помнил, сколько лет знал Баралиса, но никогда не забывал их первую встречу там, на Дальнем Юге. Она въелась в его память, как рабское клеймо — в его тело.

Баралис нашел его в Силбуре, на Стародевьей улице, где толпа юнцов избивала Кропа палками. Какой-то лоточник заявил, что Кроп украл у него штуку сукна, и поднял крик. Толпа собралась быстро, как это всегда бывает, и Кропа погнали через рынок на эту улицу. Когда подошел Баралис, Кропу успели сломать нос и сильно подбили глаз. Потом его наверняка упекли бы в тюрьму, ведь ему всегда недоставало слов, чтобы оправдаться. Баралис, высокий молодой человек с надменным лицом, шел по улице в черном платье ученого. Кроп, сам не зная почему, воззвал к нему о помощи, и Баралис, вместо того чтобы пройти мимо, остановился. И тогда свершилось чудо: человек, ставший затем хозяином Кропа, прекратил избиение с помощью одних только слов. Он не повышал голоса, не грозил оружием, но у обидчиков Кропа руки от страха враз опустились.

За Кропа до того часа никто еще не вступался — ни разу за всю его жизнь. Его только гнали, и сажали в тюрьму, и мучили, и обвиняли в самых разных преступлениях. В городе Лонше его бросили в яму и заставили драться с медведями, на Мертвом Берегу он, как мул, таскал корзины с мокрой солью. Он рыл могилы, валил лес, чернокожие скоморохи показывали его как диковину, лекари укладывали его на циновку и выкачивали у него кровь. Спал он в пещерах и заброшенных хижинах, питался крысами, костями и клещами, которых снимал с себя.

Молодой человек в черном, сказавший ему на Стародевьей улице «пойдем домой», стал для Кропа спасителем и защитником — стал хозяином.

Кроп принадлежал ему весь, душой и телом.

Приостановившись, Кроп оперся на посох. Горожанка убежала далеко вперед — в кустах мелькал только ее хвост.

До города оставалось всего несколько лиг. Окутанный облаком серого дыма, он лежал у подножия горы, словно другая, новорожденная, гора. К северу от него протянулась холмистая равнина, усеянная деревнями и пересеченная дорогами. У северной городской стены виднелось множество палаток, а здесь, на востоке, со склонов вырубили весь лес. Где-то внизу визжали пилы. Кроп знал, каково быть нижним пильщиком — ты стоишь в яме, и опилки сыплются тебе на голову.

Горький Боб говорил, что прошлое, как привидение, не оставляет человека в покое, если дать ему волю. Кроп в пути много думал об этом и часто приходил к выводу, что Горький Боб был прав, но порой все-таки надеялся, что тот ошибался. Однажды летом в руднике отказали насосы, и Кропа подняли наверх, чтобы он их наладил. Пока Кроп возился с починкой на берегу озера, рыбак поблизости спустил на воду свой челнок. Кроп надеялся, что так обстоит дело и с прошлым — ты стоишь на берегу, а оно от тебя уплывает.

• Предыдущая
• 84/137
• Следующая