Запас прочности - Глинка Михаил - Страница 32

Тральщик потерял ход, дизель заглох, а на море все усиливалась волна. Она развернула тральщик лагом и подносила его к мине. В какие-то несколько минут все вокруг совершенно изменилось. По потемневшему морю шли волны, они, словно падая, догоняли друг друга. Лица матросов побледнели и осунулись. А мина все покачивалась на волнах, горел, сердито фыркая, фитиль. Положение было безвыходным. От мины не уйти, и до взрыва остались считанные минуты. Морозов посмотрел на стоящего возле мостика Егорова. И тот, словно поняв его взгляд, тихо спросил:

— Сколько осталось минут?

— Четыре минуты! — быстро ответил Морозов. Сейчас секунды решали все — в них была жизнь и смерть.

И в эти несколько драгоценных секунд Егоров принял решение.

— Разрешите, я доплыву и сниму подрывной патрон?

— Как можно быстрее, старшина! — только успел ответить Морозов, и Егоров тут же бросился в воду.

Морозов с тревогой следил за матросом, а тот, разбивая саженками воду, выскакивая из нее до пояса, приближался к мине.

Волны все накатывали и накатывали, раскачивая тральщик, мина нетерпеливо кланялась, подбираясь все ближе к борту корабля.

Морозову не раз уже приходилось во время войны смотреть смерти в глаза. Он знал, что самое ценное — это человеческая жизнь. Но сейчас для того чтобы спасти людей и корабль, надо было рисковать Егорову.

На палубе тихо, равномерно тикают большие часы, и их слышно по всему кораблю. Они словно отсчитывают каждому оставшийся кусочек жизни.

Морозов старался не смотреть на черные стрелки циферблата, он видел, что Егоров был уже возле мины.

Егоров в это время ухватился за рым, а правой рукой нащупывал на поясе нож. Срезать крепление патрона, и все будет в порядке. Но ножа не оказалось, наверное, утерял, когда прыгал за борт.

Шнур горел у самой головы Егорова. Пламя больно обожгло лоб, затрещали волосы. Что же делать? На мгновение страх сжал сердце и тут же прошел. Егоров подтянулся на руках на рыме и стал зубами грызть крепкую парусиновую нитку.

«Главное — не теряться, — успокаивал он себя. — Если человек не сдается, он всегда что-нибудь придумает…»

Рот у Егорова был полон крови. Тогда он ухватился двумя руками за оставшийся конец горящего шнура и вместе со шнуром пошел вниз под корпус мины.

В воде, почувствовав, что шнур отцепился от мины, Егоров разжал обожженные руки и вынырнул на поверхность. Соленая волна хлестнула в глаза, и солнце показалось Егорову черным шагом, который катился по белому небу к горизонту. Он перевернулся на спину и медленно поплыл к тральщику. Теперь мина была не страшна, если и навалится на корабль, ее оттолкнут.

А на борту тральщика собрался весь экипаж. Боцман Губа, стоя на привальном брусе, первый помог Егорову подняться на палубу.

— Молодец! — взволнованно сказал командир и обнял Егорова за мокрые плечи.

Вскоре мина была уже у борта. Ее ожидали матросы и оттолкнули отпорными крюками. Грязная, с наростами ракушек, она зловеще проплыла у самой кормы. А Егоров спустился в кубрик и стаскивал с себя мокрую робу. За это время на корме очистили винт. Егоров услышал, как загудел дизель. Корабль вздрогнул, стал на ровный киль и, как вольная птица, заскользил по рыхлой волне.

Егоров лег на койку. О пережитом он не думал. Ему просто хотелось отдохнуть, вытянуть уставшее тело, положить обожженную голову на прохладную подушку.

Глухо рокотало море, гудел дизель, кто-то пробежал по палубе. Раздался гулкий выстрел, за ним второй, и тяжелый взрыв ударил в днище корабля. Это взлетела на воздух мина.

К вечеру тральщик вернулся на базу.

…На следующий день, в воскресенье, когда корабли стояли в базе, комсорг дивизиона боцман Губа вывесил на стене дота «боевой листок». В нем отмечался смелый поступок Егорова.

После обеда, в увольнительный час, за Егоровым зашли дружки из портовых мастерских. Они еще ничего не знали о том, что произошло на тральщике в море. Это были веселые мастеровые ребята, с которыми Егоров частенько бывал вместе в увольнении.

— Айда в город, и в парикмахерскую зайдем! — пригласили они. Но Егоров неожиданно отказался.

— Да ты что? В газете тебя продраили, что ли? — удивился один из них и подошел к «боевому листку», висевшему на стене.

Егоров вдруг повернулся к друзьям спиной и медленно пошел к себе на тральщик.

Тральщик прибыл на отдаленный рейд перед наступлением сумерек. Дробно загрохотала якорь-цепь, и корабль, потеряв ход, закачался на собственной волне. Солнце уже не согревало палубы и надстройки, жидкие лучи его блестели только на верхушках мачт. Затем и они растаяли.

Старшина 2-й статьи Антонов стоял на юте корабля и смотрел на потемневшее суровое море.

— Где-то недалеко минное поле, — подумал он. — Завтра утром тральщик выходит на траление, и завтра же мне придется в первый раз подрывать мины.

Антонов давно уже ожидал, когда наступит этот день, и то, что предстояло завтра, и тревожило и радовало его. Радовало, что станет полноценным классным минером, а волновался он потому, что было страшно. Порой он сомневался в своих силах, и его охватывала нерешительность. Беспокоила ответственность за своих товарищей, ведь подрывать мину он пойдет не один — шестеро гребцов и подручный минер будут помогать ему. Профессия минера требовала от него уверенных и смелых действий, выдержки и мужества.

До утра было еще далеко, и Антонов прошагал по палубе, мимо обреза с водой, у которого курили матросы, сел на банку и задумался. Было тихо, чуть слышно шумела волна за бортом, да из кубрика доносились звуки баяна. Мотив был знакомый, и слова наплывали, как волны:

Напевная мелодия вальса, тишина отдаленного рейда, одинокий корабль под огромным небом, море и безлюдный пустынный берег — все это настраивало на мечтательный лад и невольно отвлекало от настойчивых мыслей о завтрашнем дне.

Совсем уже стемнело, когда на юте появился мичман Рябец. Заметив Антонова, он сел рядом с ним, достал кисет и принялся скручивать цигарку.

— Угости огоньком, старшина!

Антонов зажег спичку и искоса посмотрел на Рябца. Даже в полутьме он разглядел добродушно-хитроватую улыбку мичмана. Рябец напоминал ему колхозного бухгалтера из какого-то кинофильма. А между тем мичман за годы траления подорвал и разоружил более сотни мин. У него была нелегкая тревожная работа. Но мичман всегда оставался жизнерадостным, знал цену соленой шутки и любил в свободное время покалякать с матросами.

Рябец выпустил облако курчавого дыма. Он курил особый крепкий сухумский табак, который держал в резиновом кисете: «Не намокнет, если ко дну буду идти», — шутил он. Но своим ароматным табаком он угощал редко. Только в случаях крайнего расположения, желая поощрить отличившегося матроса.

Рябец затянулся — видно было, что курил он с удовольствием, — и только после этого снова заговорил с Антоновым. В прошлый выходной день они вместе были в цирке.

— Помнишь, как ловко крутился на трапеции под самым куполом артист? Это вроде как на грот-мачте во время шторма работать. Большая для этого тренировка нужна и смелость. Постарайся и ты, старшина, взять себя в руки. А если будешь каждый раз переживать — минера из тебя не выйдет. Специальностью ты овладел, а мужество в нашем деле — это действовать так, как будто ты и не боишься! Надо не отступать перед миной, хоть тебе и будет иногда страшновато. И не теряйся! Есть такая двенадцатая заповедь во флоте. Вспомни, как на тралении в Феодосии матрос Егоров не растерялся, бросился к горящему на мине фитилю и этим спас и корабль и своих товарищей.

После разговора с мичманом Антонов отправился в кубрик и, укладываясь спать, как будто успокоился. Но не думать о завтрашнем дне не мог. Долго ворочался и уснул тревожно и некрепко.