Ученик пекаря - Джонс Джулия - Страница 56

• Предыдущая
• 56/118
• Следующая

Внезапно настала тишина, и Мелли оглянулась, вывернув шею. Появился судья, сопровождаемый человеком с веревочным кнутом. Не с каким-нибудь хлыстиком для верховой езды — с настоящим кнутом, толстым и жестким, с завязанным на конце узлом. Мелли содрогнулась, и толпа загудела.

Судья еще раз перечислил совершенные Мелли преступления — он делал это патетически, с расстановкой, давая толпе время поулюлюкать после каждого пункта. Перечень стал длиннее против вчерашнего — теперь в него входили конокрадство и мошенничество. Когда судья закончил, толпа пришла в раж.

— Высечь ее!

— Шкуру с нее спустить!

— Никакой пощады шлюхе!

Тогда судья произнес приговор:

— Тридцать ударов веревкой! — И толпа разразилась восторженными воплями.

Вчера говорилось — двадцать! Мелли оцепенела от страха. Человек с кнутом показывал свое орудие зрителям, держа его над головой, чтобы могли видеть и дети, и стоящие в задних рядах. Потом он хлестнул кнутом сверху вниз, зажав узловатый конец в ладони, и толпа затихла.

Он взошел на помост, и тень его упала на Мелли. Толпа затаила дыхание. Мелли напряглась в ожидании удара. Палач отвел кнут назад, помедлил долю мгновения и обрушил его на спину Мелли. Мелли услышала звук удара, прежде чем ощутила сам удар, и тут же судорожно дрогнула от боли и потрясения. Толпа дружно ахнула.

— Один, — начал считать судья.

Кнут взвился опять и обрушился на Мелли с ужасающей силой. Он вышиб весь воздух у нее из груди, и тонкое платье лопнуло.

— Два.

От боли у Мелли хлынули слезы. Палач высоко поднял кнут и с размахом опустил его на хрупкую спину. Теперь веревка впилась в обнажившееся тело.

— Три.

Кнут поднялся и опустился, оставив рубец на нежной коже. Показалась кровь.

— Четыре.

Веревка хлестала, вздувая кожу и раздирая плоть.

— Пять.

Мелли почувствовала теплую струйку крови, текущую вдоль хребта.

— Шесть.

Кнут взвился вверх, но тут в толпе возникла какая-то суматоха, отвлекшая палача. Мелли слишком ослабела, чтобы обращать на это внимание.

По камням зазвенели копыта — какие-то всадники въехали в толпу. Судья побагровел от злости.

— Кто такие? — заорал он. — Ступайте прочь и не мешайте экзекуции!

— Если вы сей же миг не развяжете девушку, — ответил убийственно спокойный голос, — я прикажу своим людям изрубить вас, добрых горожан, в капусту.

— Не посмеешь, — не слишком твердо сказал судья.

— Веск, Харл. — Двое конных, обнажив длинные мечи, выехали вперед. Толпа, объятая страхом, застыла недвижимо.

— Делай, что он говорит, — развяжи ее, — пролепетал судья. Палач заткнул кнут за пояс и перерезал ножом путы, привязывающие руки Мелли к столбу.

Мелли едва удержалась на ногах. Все вокруг плыло. Она ослабела от боли, и спину жгло огнем. Она повела вокруг глазами и увидела едущего к ней предводителя всадников. Это он разорвал на ней платье в лесу. Мелли пришла в смятение. Всадник с угрюмой усмешкой схватил ее своими сильными руками и поднял на коня. Чаша переполнилась: все вокруг потемнело, и Мелли лишилась чувств.

Баралис лежал в постели. Последние несколько дней стали худшими в его жизни. Он был на грани смерти, да и теперь едва оправился. Слабый, обливающийся потом, он ворочался на простынях. Ясность мысли изменила ему, его мучили видения, терзали демоны, и тело не знало покоя.

Он получил сильные ожоги, но это не было худшим из зол. Он совершил страшную ошибку. Поняв, что сейчас будет зарезан, он выплеснул на убийцу всю свою мощь — стремление выжить толкнуло его на это. Он не рассчитывал, не сдерживал себя — он спасал свою жизнь. Сила вырвалась из него так неистово, что он утратил над ней власть.

Сразу же поняв, что перестарался, он попытался втянуть излитое обратно — и не сумел. Слишком сильным и свирепым был выплеск — теперь он обрел собственную волю. Баралис мог лишь наблюдать за ним со стороны. Он сделал то, чего не должен делать ни один мастер, — отпустил вожжи. Он вывернул себя наизнанку — и остался пуст, а его сила теперь бушевала вне его. Если бы не заботы Кропа, Баралис мог бы и умереть.

Он совершил ошибку, которой устыдился бы новичок. Все годы учения в него вдалбливали первейшее правило чародея: не прыгать выше головы. Он как сейчас помнил руку учителя на своем плече. «Ты, Баралис, отмечен и благодатью, и проклятием, — говорил тот. — Благодать — это твой дар, а проклятие — твое честолюбие. Ты ворожишь слишком яростно. Ты не умеешь сдерживаться и когда-нибудь дорого заплатишь за свою дерзость».

Его всегда пытались обуздать, завидуя его одаренности. И кто? Кучка старых дураков, открывших в нарушение закона школу ворожбы. Они желали доказать народу, что ворожба сама по себе не может быть злой и Борк заблуждался, когда осудил ее. Им позволяли существовать так долго только потому, что Лейсс издавна кичился своим либерализмом. Теперь, конечно, все изменилось.

Там, поблизости от Сухих Степей, крестьянин должен быть семи пядей во лбу, чтобы вырастить хоть какой-то урожай. Отец Баралиса и ворожил понемногу. Он происходил из длинного рода удачливых хозяев, творивших чудеса на скудной почве Лейсса. И женились они промеж себя, словно в диких племенах: на кровных сестрах, на троюродных тетках, на падчерицах — чтобы кровь не разжижалась. Ворожба копилась у них в крови, а простаки-соседи ведать об этом не ведали и приписывали хорошие урожаи хозяйской сметке.

Но мать Баралиса знала. Слишком умная для отца, она догадывалась, что скрывается за обильными урожаями. Она и в сыне угадала этот дар — и послала его в единственное место Обитаемых Земель, где он мог пройти обучение. Да, ему повезло родиться в этом некогда либеральном городе. Если бы не школа, не быть бы ему сейчас королевским советником. Учитель заблуждался: честолюбие — тоже благодать.

А потом он много путешествовал, совершенствуя свои знания. На Дальнем Юге его научили повелевать животными и подчинять их себе, от пастухов Великих Равнин он перенял искусство составления снадобий, а за Северным Кряжем постиг, как покидать свое тело и улетать в небеса. Он посетил множество городов, говорил со множеством людей, прочел много книг. Никто в Обитаемых Землях не может сравниться с ним.

Однако канун зимы показал, что и он не без греха. Убийцу можно было истребить гораздо меньшим усилием, самому испытав после этого только легкое утомление. Между тем он, Баралис, двое суток провалялся без памяти. Чары вобрали в себя его кровь, его печень, его сердце. Даже простейшие пассы вызывают слабость, длящуюся несколько часов, — то, что он совершил в канун зимы, более хилого человека свело бы с ума или погубило.

Баралис не мог не дивиться тому, сколь велика его сила. Да, она может угрожать ему самому — но тогда быстрый и страшный разряд, сотрясший его тело, пронзил его блаженством. Он сам не знал, какая мощь в нем заложена. Поправившись, он обратит это новое знание на пользу себе. Кроме того, он будет осторожен и никогда больше не поставит себя под удар.

Ему многое предстоит сделать, многое выяснить. Нельзя позволять слабости спутать его планы. Баралис кликнул Кропа, и тот явился.

— Да, хозяин.

— Кроп, ты хорошо ухаживал за мной, и я благодарен тебе за твою заботу.

Кроп широко улыбнулся, собрав в складки свое исполосованное рубцами лицо.

— Я старался, хозяин, — сказал он, радуясь, что его усилия оценили.

— Ну а теперь поговорим о более важных вещах. Как двор воспринял новость о смерти лорда Мейбора?

— Лорд Мейбор не умер, хозяин, — недоуменно ответил Кроп.

— Не умер? Что за дьявольщина! Да точно ли ты знаешь, дубина?

— Точно, хозяин. — Кроп был только доволен, когда Баралис его обзывал. — Он не умер, но очень плох. Еле дышит, говорят, и лицо все в язвах. К нему уж и священников звали.

Баралис ничего не понимал. Этот яд смертелен. Он пробовал его на старой лошади, и несчастная кляча издохла через несколько часов.

• Предыдущая
• 56/118
• Следующая