Пленники надежды - Джонстон Мэри - Страница 10

— Да. Я знаю. Он находится там, где восходит солнце. Я его никогда не видела, разве что в снах. Но это красивый город, не похожий на этот лесной мир. Там непрестанно звонят колокола… и на улицах поют дети. Это дивный, приветливый город — кроме одного черного, черного, черного места. Я вам расскажу. — Она понизила голос до шепота и пугливо огляделась по сторонам. — Там зияет Кладезь Бездны, о коем говорится в Библии. Там тесная каморка, темная, темная… и в воздухе стоит тяжелый смрад, и демоны с черными тряпками на лицах. Они приставляют к твоему рту адское зелье и заставляют тебя пить его… и оно жжет, жжет. И ты падаешь вниз, вниз, вниз в вечную тьму. — Она оборвала речь, вздрогнула всем телом и разразилась зловещим смехом.

— Сказать тебе, что я видела, когда искала рай?

— Да, — ответила Патриция.

— Рвущееся сердце.

— Рвущееся сердце?

Марджери кивнула.

— Да, — молвила она. — Я думала, что это удивит тебя. Я много чего нахожу, ища рай. На днях я видела эльфа, сидевшего под грибом, и он поведал мне странные вещи. Но рвущееся сердце — это иное. Я знаю об этом все, ибо когда-то мое сердце тоже разорвалось; но мое сердце было мягким, и разорвать его было легко. Оно было мягко и слабо, как ручка младенца, нежное, беззащитное, тающее от поцелуев. Но то сердце, которое я нашла, будет разрываться долго. Сперва его будут укреплять гордость и гнев, но затем лопнет одна его струна, потом другая, третья, покуда в конце концов… — Она раскинула руки, взмахнула ими, возбужденно и безутешно.

— О чем она толкует? — спросил сэр Чарльз.

— Не знаю, — ответила Патриция.

Марджери встала и подобрала свой обвитый листьями посох.

— Пойдем, — сказала она, — и я покажу тебе это разрывающееся сердце.

— О, Патриция, — воскликнула Бетти, — не ходи с ней!

— Почему же нет? — решительно вопросила Патриция. — Пойдем, кузен, давай выясним, о чем она толкует. Мы пойдем с тобой, Марджери, но ты не должна уводить нас далеко. Становится поздно.

Марджери рассмеялась странным смехом.

— Для Марджери никогда не бывает поздно. Там, в небесах, есть звезда, которая жалеет Марджери и светит для нее, светит ярко, ярко, всю ночь, чтобы Марджери не пропустила дорогу, ведущую в рай.

Она быстро заскользила впереди по темной роще, едва касаясь ногами короткой травы и плетей хмеля, соскальзывающих под ветром с ее посоха наподобие змей. Патриция, Бетти и сэр Чарльз следовали за нею по пятам. Марджери вывела их из тутовой рощи, провела по небольшому винограднику и завела на маисовое поле, за которым был виден блеск воды, розовой от потускневшего заката.

— Она ведет нас к хижинам рабов и сервентов! — воскликнула Патриция. — Марджери! Марджери!

Но Марджери продолжала идти, быстро продвигаясь по полю кукурузы, доходящей им до пояса. Бетти с тихим вздохом взглянула на свои изящные туфельки, страдающие от росы на листьях тыкв и кабачков. Сэр Чарльз раздвигал тростью стебли кукурузы, прокладывая путь для девушек. Ему было немного любопытно, но, в общем и целом, он скучал.

Внезапно они вышли на берег протоки ярдах в ста от хижин рабов и подневольных работников. Патриция хотела что-то сказать, но Марджери приложила палец к губам и заскользила вперед, туда, где виднелись лачуги.

Перед ними тянулась длинная, узкая песчаная дорога, по обе стороны которой там и сям росли сосны и напротив друг друга стояли примитивные хижины без окон с глиняными дымоходами. На полпути дорога расширялась, образуя некое подобие небольшой площади, и в ее центре стояло сухое дерево, к стволу которого на уровне человеческого роста была прибита доска. В обоих концах этой доски было проделано по круглой дыре, в которую можно было втиснуть мужскую руку, а на одной из веток дерева была повешена палка с привязанными к ней кожаными ремнями. Все это вместе являло собой позорный столб, а также столб для порки, грубо сработанный, но вполне пригодный.

Было почти совсем темно. Самые крупные звезды уже сияли, вокруг то и дело вспыхивали неугомонно носящиеся светлячки. В кронах сосен вздыхал ветер, с моря доносился крепкий запах соли. Где-то над головой скорбно закричал козодой.

Долгий рабочий день, длившийся от рассвета до заката, закончился, и население рабских лачуг вернулось с табачных и маисовых полей, с лодок, из плотницкой мастерской, из кузницы, с мельницы, из конюшен, из хлевов. После тяжелых трудов им полагался отдых, и они были готовы насладиться им. Было время ужина.

На площади был разложен огромный костер из хвороста, и вокруг него сидели негры, жадно поедая кашу из мисок и держа в руках большие ломти кукурузного хлеба. Они болтали, как стая мартышек, затем один из них, доевший свою кашу, затянул напев, начав с победного клича, за коим последовал продолжительный скорбный вой. Эта звучная дикарская песнь заполнила собою ночь, затем одна из фигур, встав, отбросила пустую миску и пустилась в пляс, освещенная красным светом костра.

Белые кабальные работники-мужчины сидели на чурбаках перед дверями своих хижин либо группами по трое или четверо вокруг столов из досок, положенных на пни. Сегодня им полагалось мясо, и они тоже предавались веселью. Из женских хижин доносился резкий смех, отовсюду слышались обрывки песен, короткие перепалки, множество разных наречий. Одни разговаривали с йоркширским акцентом, другие — с гнусавым акцентом кокни, шотландец осторожно переругивался с ирландцем. Мулат со светло-янтарной кожей говорил что-то на звучном испанском, обращаясь к смуглому креолу с побережья Флориды, а неподалеку сам с собой вел беседу индеец, говоря на языке племени, обитающего в далеких Голубых горах.

Свет пляшущих языков костра и ярких вспышек от сгорающих в нем сосновых шишек бросали блики на это разномастное сборище, то ярко высвечивая какое-то из лиц, какую-то из фигур, то погружая их в глубочайшую тьму. Вот заблестел высокий лоб и стала видна одинокая прядь волос на бритом черепе индейца, вот сверкнула золотая серьга в ухе мулата, вот огонь осветил алую тряпку, повязанную на голове турка. В зловещем свете костра невыразительные лица туповатых, но честных селян-англичан казались злобными, а негр, пляшущий, вытянув длинные руки и непристойно вихляясь, был похож на веселящегося демона.

Трое дворян и их безумная проводница взирали на это зрелище с безопасного расстояния и из глубокой тени. Сэр Чарльз Кэрью как человек со вкусом и поклонник искусств наслаждался этой сценой, словно сошедшей с полотна Рембрандта — языки пламени, причудливые тени, превращающиеся в фигуры дикарей, пляшущий сатир, темные сосны и над ними недвижность звезд. Бетти сделала судорожный вдох и сжала руку Патриции. Та неподвижно глядела на тонкий серп молодой луны.

— Не смотри туда, Бетти, — тихо молвила она. — Я не смотрю. Это ужасно — ужасно, — добавила она, отвернувшись.

Но она не приняла в расчет Марджери, которая цепко обхватила ее предплечье и властно сказала:

— Пойдем. Взгляни на рвущееся сердце. — Патриция было заколебалась, но затем поддалась любопытству и настойчивому пожатию костлявых пальцев.

Ближайшие к ним хижины были безлюдны, поскольку их обитатели ушли туда, где полыхал костер и горело больше факелов. Неслышно, как мотылек, Безумная Марджери, скользя сквозь сумрак, подвела их к крайней из лачуг и, остановившись в пяти шагах от ее двери, простерла руку с длинным вытянутым пальцем.

— Рвущееся сердце! — торжествующе прошептала она.

Среди редкой травы ничком лежал мужчина. Одну руку он, согнув, положил под лоб, другую вытянул и сжал в кулак, лежа в позе человека, павшего на землю в немом отчаянии и тоске. Послышалось долгое судорожное рыдание, сотрясшее все его тело, затем он вновь умолк.

С площади донесся взрыв веселого смеха, мужчина досадливо приподнял голову и снова уронил ее на согнутую руку.

Патриция повернулась и быстро пошла прочь. Бетти и сэр Чарльз последовали за ней; Марджери, удовлетворив свой каприз, исчезла в темноте.

Никто не произнес ни слова, покуда все трое снова не оказались среди мокрых, шелестящих листьев кукурузы. Здесь Бетти заговорила, и в голосе ее послышались слезы: