Божественный сумасброд - Цо Лхундруб - Страница 2

Антиклерикальные шедевры, которые творил Рабле, отражали начало неудовлетворённости загнивающей системой; но Друкпа Кюнле нападает на монашество и организованную религию, следуя неувядаемой индийской традиции сиддхов. К этой традиции принадлежал индийский поэт-мистик Сараха (Друкпа Кюнле был его воплощением), обличавший в своих песнях показное благочестие, сухую научность, пустое следование ритуалам и самолюбивую праведность. Друкпа Кюнле добавил к этому списку монашескую сексуальную немощь, властолюбие привилегированных иерархов, злоупотребление невежеством и суевериями других, излишнюю озабоченность второстепенными религиозными аспектами, богатство, славу и многие другие проявления "духовного материализма".

И Сараха, и Друкпа Кюнле стремились высвобождать величие человеческого духа, избавляя его от рабской подчинённости религиозным институтам и моральным и ритуальным условностям, которые изначально призваны служить опорой духовным исканиям. Оба эти практика, будучи образцами бескомпромиссности на духовном пути, верили в то, что необходимым условием совершенного счастья является непривязанность, в том числе непривязанность к духовным институтам. Начавшуюся в XVII веке в Тибете борьбу "красных шапок" против централизованной богословской иерархии в Лхасе можно рассматривать как конфликт между силами бюрократического истэблишмента и индивидуальным поиском спасения. Эта любовь к свободе представляет собой характерную особенность тантрической традиции вообще и бутанской традиции в частности, взращиванию которой посвятил так много усилий Друкпа Кюнле. Её анархизм можно сравнить с отцами-пустынниками в христианстве и суфиями в исламе. Как бы то ни было, нападки Друкпы Кюнле на истэблишмент никогда не были злобными. Он сам являлся продуктом монашеского воспитания (хотя рано покинул чертоги духовного инкубатора) и, должно быть, понимал, что монастырь предоставляет уникальное убежище людям с посредственными способностями и тем, кто, по различным причинам, нуждается в специальной общественной среде для своего духовного роста.

У нас была мысль дать другое название этому переводу — "Мастерство желания"; тем самым мы подчеркнули бы позитивный оттенок мистического пути Друкпы Кюнле. Эмоции, особенно желание, следует не подавлять, а очищать, и затем — свободные от своекорыстной мотивации, во исполнение САМАЙИ (обязательства придерживаться высочайшего осознавания) — их нужно использовать для разоблачения иллюзий и принесения понимания и восторга всем существам. Именно с такой оценкой нужно читать истории о любовных похождениях Друкпы Кюнле, и тогда будет очевидно, почему мастерство, с которым он выражал своё желание, безупречно. Несправедливо обвинять Мастера в похотливости значит совершенно неправильно истолковывать динамику его существования, и похотливое восхищение или отвращение со стороны читателя будут означать непонимание одной из величайших тайн жизни и сущностного смысла тантр: природа блаженства всех явлений выявляется в союзе двойственности (субъект/объект, сознание/чувство, мужское/женское). Независимо от того, является его партнёрша человеком или полем чувственного восприятия, Мастер участвует в непревзойдённом союзе искусных средств (мужское) и осознавания (женское), где сочувственные искусные средства пробуждают потенциал осознавания женской "Пустоты". И в этом союзе раскрываются тантрические тайны, символизируемые мандатами Будд-женщин и Будд-мужчин. Его сексуальная активность — лишь часть его мастерства, которым он освобождает людей от неведения — вселенского психоза, закрывающего от нас присущую всем нам природу Будды, — и искореняет устоявшиеся представления о том, кто мы и что мы должны и не должны делать. Гений его исцеляющего мастерства кроется в спонтанной речи и непринуждённых действиях, пробуждающих осознавание подлинной экзистенциальной реальности. Возмутительные поступки и смех — это искусные средства, которыми он вытряхивает людей из их вялого принятия невротического статус-кво их умов и привязанности к привычным формам. Все взаимоотношения Друкпы Кюнле отмечены мастерством его желания принести непреходящее и одновременное Просветление себе и другим.

Друкпа Кюнле обрёл Состояние Будды, энергично и крайне дисциплинированно предаваясь упражнениям в слушании, размышлении и медитации в аскетической среде тибетской монашеской академии. Он следовал наставлениям и предписаниям и получал подлинные внутренние посвящения и уполномочения от Лам своей школы. Красношапочная школа Друкпа Кагью (одна из четырёх "больших" подшкол Кагью, тесно связанная с Ньингмапой) была основана его предшественником по имени Палден Друкпа Ринпоче в Ралунге, южном Тибете. Он принадлежал к линии преемственности, основанной Тилопой, Наропой, Марпой и Миларепой. Но когда Друкпа Кюнле уже достиг цели (в удивительно раннем возрасте), он превзошёл различия между школами, став мистиком всей вселенной. Высмеиваемые им монастыри Дрепунг, Ганден и Пурнху с большой любовью вспоминали о его визитах. Ревностное отношение к избранному методу духовной эволюции действует первоначально подобно оловянной трубке вокруг сеянца, защищающей его от баранов и кроликов. Но рано или поздно практик сталкивается с необходимостью стать самостоятельным, освободиться от всяких социальных опор и психических костылей, как это демонстрирует Гуру. Это славное одиночество — в мире, но не от мира — один из признаков невыразимого Великого Совершенства (Дзогчен) и Великой Печати (Махамудры, Чагчена), которые являются синонимами духовного достижения Друкпы Кюнле, только за стенами школьного класса.

Друкпа Кюнле — уже нечто большее, чем историческая личность. В Бутане он является культурным героем, окружённым паутиной рассказов и легенд, фактов и вымысла. Тибетские завсегдатаи пивных заведений вспоминают его имя наряду с Агу Томбой — совсем уже не святым похотливым персонажем, фигурирующим в тибетском фольклоре в роли учителя народной мудрости. Во множестве подлинных историй Друкпа Кюнле выступает архетипическим божественным безумцем, чей образ сформирован мифическими императивами данной модели духовного бытия. Эти императивы запечатлены и легендах о восьмидесяти четырёх индийских махасиддхах и в многочисленных историях о божественных сумасбродах, появившихся в период расцвета тибетской традиции (с XIV по XVI век), и они даже прослеживаются в лучших ожиданиях индийских селян в отношении их так называемых Пагала Баба (святых безумцев). Характерные черты — это беззаботность и отсутствие привязанности, избыток сочувствия, полное отсутствие табу, умелое использование шоковой терапии, слёз и смеха.

Бродячий образ жизни — распространённое и принимаемое обществом явление на Востоке. Если определять невменяемость как отклонение от психологических норм, то божественный безумец — поистине сумасшедший; однако если использовать в качестве мерила духовные идеалы, то безумцами, несомненно, являемся мы, в своём подавляющем большинстве.

Теперь несколько слов о тибетцах. Пусть у вас не создаётся впечатление, что это какая-то ватага охальников. Несмотря на то, что у них мало невротических комплексов в отношении секса, всё же им свойственно сильное чувство стыда. Тибетские женщины покраснеют, если речь зайдёт о сексе, и будут косо смотреть на эмансипированную западную девушку. Таким же образом, у монахов вызывают крайнее смущение даже самые безобидные шутки Друкпы Кюнле. И даже миряне, обожающие его юмор, имеют очень острое ощущение места и времени. Если кого-то из западных читателей шокирует присутствие сексуальных тем в священной книге, то следует иметь в виду, что тибетцы, пожалуй, ещё более чувствительны к терапевтическому эффекту этих историй.

Вторая часть этой книги посвящена пребыванию Друкпы Кюнле в Бутане, где он занимается необычной деятельностью, которая требует пояснений. В XVI веке народ Бутана всё ещё находился во власти анимистических суеверий, и Друкпа Кюнле энергично и даже с радостью занимался тем, что подчинял или уничтожал демонов, терроризировавших население. Различные виды демонов лучше всего истолковать как конфигурации стихийных сил природы, поражающие умы людей; они неотделимы от страха и инстинктивных реакций, которые они вызывают. Местонахождение этих сил не обязательно связано с телом. Например, демон горного перевала может представлять собой образ скрытой мощи феноменов холода, снега, ветра и высоты, форма и характер которого отображает коллективный опыт и воображение многих испуганных, измождённых и торжествующих путников, пересекавших перевал. Обретает ли этот образ благодаря поколениям "почитателей" вещественность и виде некой тонкой сущности — вопрос спорный, но он наверняка воздействует на них так, будто имеет самостоятельное существование. Ещё один пример: демон-змей может являть собой скрытую силу болезни или природного бедствия, заложенную в качестве вируса или потенциально опасного экологического дисбаланса в первоэлементах земли или воды, и к этому может примешиваться немой испуг, который вызывают, скажем, холера и землетрясения. Существует много разнообразных форм демонов-змеев, и каждый демон наделяется особенными характеристиками своего региона и различными отображениями того, как реагируют на него люди. Внутренние демоны, досаждавшие будде Шакьямуни, — "просты": например, демон "страха смерти" может ассоциироваться с состояниями снижения нервной энергии и депрессии, и влияние его можно заметить и в мышлении, и в эмоциях, и в стереотипных реакциях. Шаман, которым овладел демон, наделяется чёрными магическими силами. Друкпа Кюнле не просто уничтожает демонов, но превращает их в стражей и защитников истины Будды. Основывается это чудо превращения на непоколебимости и ясности высшего трансцендентального осознавания ума, которое символизирует трость Друкпы Кюнле с наконечником в форме пениса, или же его собственный член, называемый "Пламенным Алмазом Мудрости". Демон незамедлительно принимает Прибежище в Будде, как только дордже раскрывает его Пустую природу, и впоследствии Мастер при случае напоминает демону о своём непрерывном интуитивном осознавании Пустоты, присущей демоническим призракам, и, соответственно, своей власти над ними. То, что изначально было враждебными стихийными явлениями и атавистическими страхами, становится свирепыми масками, отпугивающими тех, кто посягает на святилище истины, и могучими энергиями, способными выполнять мирские задания для Мастера, — дружелюбными помощниками на пути.