Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 44

— А я ждала вас, ждала, — заговорила Анна Петровна, с первой же минуты обращаясь не только к Арсению, но и к Геле, да еще как к давно знакомой и желанной, и тем самым избавляя ее от условностей, обычных при знакомстве. — Все на огород бегала, на реку поглядывала. Нет и нет. А тут, видать, задумалась у сетушки… — Голос у нее был мягкий, певучий, но говорила она очень сдержанно, ровно, и все ее слова светились, будто камешки на речном дне в солнечный полдень. — Рада я, радешенька… Сейчас я самоварчик подогрею…

— Ой, что вы! — запротестовала Геля. — Не хлопочите.

— Нет уж, вы гости, — возразила Анна Петровна. — Как мне не угостить вас? Мне совестно будет.

— Хорошо, хорошо, — согласилась Геля, боясь обидеть Анну Петровну, не приняв ее гостеприимства.

— Я и варенья наварила.

— Варенье она любит, — сказал Морошка.

— Вот и славно.

— А какое у тебя, мама?

— Всякое. На любой вкус.

У Гели не осталось никаких сомнений, что Анна Петровна принимает ее с радостью, и стеснительность ее быстро исчезла. Этого не мог не видеть Арсений Морошка. Но Геля с удивлением заметила, что он продолжает следить за каждым шагом матери, за каждым ее взглядом с некоторой настороженностью. «Он боится, что я не понравлюсь матери? — спросила себя Геля. — Чудак! Да она вон как рада! Чего ему бояться? Она такая добрая, что для нее, наверное, все люди хороши». И еще показалось Геле, что Арсений Морошка, несмотря на очевидную приветливость матери, все ждет от нее чего-то, не то каких-то слов, не то слез, и ждет с непонятной, несвойственной ему робостью.

Указывая глазами на сеть, он заметил с обидой:

— Совести у них нету, у наших рыбаков!

— Бывает, просят, — призналась мать весело. — Нонешние-то рыбаки совсем не умеют сети ладить. Им все готовые подавай. Чинить — и то сами не чинят. А я привычна: сызмальства вяжу да уделываю. Да мне и скушно одной, без сетей-то. Уделываю — и всю жизнь вспоминаю.

У Морошки нахмурились брови.

— А ты не бойся: плохое я не вспоминаю, — сказала Анна Петровна. — Пошто его вспоминать? В любой жизни, как ни считай, много и хорошего. Оттого и жить охота.

Она прошлась вдоль сети, изредка сухонькой рукой подергивая ее и трогая поплавки из пенопласта, откровенно приглашая сына полюбоваться ее работой. И затем, сияя от удовольствия, какое дается сознанием редкостной удачи, тихонько воскликнула:

— Хороша сетушка! Поимиста будет.

Но сын продолжал хмуриться, и Анна Петровна, коснувшись его руки, попросила:

— А на рыбаков ты не серчай.

— Да как же не серчать-то?

— Это не им, а тебе сетушка.

— Что ты, мама!

— Помолчи уж, помолчи, — остановила мать сына, но опять ласково, просяще. — Это мой подарочек тебе. Она небольшая, с такой-то позволяют пока плавать. Вот и поплавай, и покажи, как у нас рыбачат, и угости красной рыбкой… — Она не называла Гелю, понимая, что та и без того смущена; вместе с тем, давая понять, что говорится именно о Геле, она тут же обратилась к ней: — Больно хороша у нас стерлядка-то! Только мало ее нынче, совсем оскудела река. А вот допрежь-то поели мы здесь красной рыбки, всласть поели! Бывало, поедут рыбаки…

Арсений обнял мать за плечи, сказал глуховато:

— Ладно, мама, ладно…

Мать покорно примолкла, но взор ее слегка затуманился тихой грустью…

От Гели не ускользнуло, что Арсений оберегает мать от воспоминаний о прошлом. «Почему он останавливает ее? — подумала она. — Вроде чего-то боится… Что у них случилось? И когда?» Теперь Геля не сомневалась, что в ожидании гостей Анна Петровна, конечно же, думала о своей прошлой жизни. И совсем не случайно, не по старческой склонности. Сердцем чуяла Геля, что ее воспоминания вызваны, скорее всего, ожиданием сына, и не одного, а с невестой. И хотя она, несомненно, была рада тому, что сын почтительно знакомит ее с невестой, и по-матерински рада самой Геле, ее все же томила какая-то глухая тоска.

Отпробовав разной домашней снеди, Арсений ушел по делам в лесопунктовский поселок, а Геля, видя, что приглянулась Анне Петровне, согласилась погостить у нее до возвращения на Буйную. Они не спеша пили чай, и хозяйка хлопотливо угощала гостью разными вареньями из таежных ягод. Все они были необычайно запашисты и приятны. Геля очень боялась оконфузиться перед матерью Морошки, но не она, к сожалению, а неизвестно откуда взявшаяся у нее ненасытность двигала ее правой рукой. Геля очищала розетку за розеткой с усердием ребенка, дорвавшегося до запретного кушанья, пока не заметила нечаянно, что Анна Петровна следит за ней, хотя и украдкой, но с особенным вниманием и вдумчивостью. Застыдившись, Геля мгновенно оставила варенье и оговорила себя с досадой:

— Ой, да что это со мною? Как оголодала. Даже стыдно. Вы уж извините…

Анна Петровна бросилась успокаивать Гелю, но та, растроганно поблагодарив хозяйку, вылезла из-за стола и стала рассматривать фотографии, развешанные по стенам уютной, устланной домоткаными половичками горенки, где пили чай. Внимание Гели привлек портрет черноглазой девушки с косой, помещенный в отдельной рамке на самом видном месте — в простенке между оконцами. Не оборачиваясь к Анне Петровне, все еще стыдясь, но понимая, что молчать того хуже, она спросила:

— Это ваша дочь?

— Да, доченька, Веруся… — ответила Анна Петровна, но почему-то не сразу и осторожно застучала посудой.

— Она на вас похожа.

— Так все говорят.

— А Арсений Иваныч — на отца?

— Он на отца.

Анна Петровна ушла с посудой на кухню и там задержалась, так что Геля, постояв еще немного перед портретом Веры, наконец-то успокоилась и справилась с собой. Услышав, что Анна Петровна опять в горенке, с облегчением продолжала:

— А она красивая, ваша Вера… — говорила Геля очень искренне, а не потому, что хотела сделать приятное хозяйке. — Какие глаза! Все видят!

— Видели, — сказала Анна Петровна. — Да теперь уж не видят…

— Она погибла? — ужаснулась Геля, оборачиваясь к Анне Петровне. — На войне?

— Нет, здесь, — ответила Анна Петровна, понурясь и теребя на груди фартучек. — Давно уж это случилось. Рыбачила она с отцом, а тут налетела буря. Как погибли — не знаем. Только лодку потом нашли.

— Боже мой! — воскликнула Геля, закрывая лицо руками; теперь ей стало понятно, почему Арсений так оберегает мать от воспоминаний. — Горе-то какое!

— А что поделаешь? — ответила Анна Петровна, не поднимая глаз, ровно и спокойно, словно боясь своей болью растревожить гостью. — Судьба такая.

— Сколько же ей было?

— Полных семнадцать.

— Невеста уж была!

— Да, на выданье…

— И жених был, да?

— Был, а то как же…

Стараясь выразить сочувствие Анне Петровне и подчеркнуть, что горе матери ни с чем не сравнимо, Геля воскликнула:

— Жениху — что! Небось уже женился?

— Пока холостой, — ответила Анна Петровна.

— До сих пор? Значит, любит…

— Любил, это правда, — заговорила Анна Петровна, не то что возражая Геле, а как бы уточняя ее мысль. — А теперь какая же любовь? Память. Не забывает ее, вот что славно. Всегда вспоминает ее с любовью, вот за что ему мое спасибо. И может, никогда не забудет, вот что материнскому сердцу приятно. Теперь не все такие-то…

— И вас не забывает?

— И меня, — ответила Анна Петровна, только теперь посмотрев на Гелю. — Не будь его, мне и не выжить бы тогда, однако. Соседки хлопотали по дому, а он все около меня сидел, день и ночь. Все клюквенной водой поил меня с ложечки. Как ни очнусь — все его вижу, его глаза.

— Где же он сейчас?

Анна Петровна опять посмотрела на Гелю долгим, затуманенным взглядом и ответила одними губами:

— А вот сейчас с нами сидел…

Геля едва успела прикрыть ладошкой рот, чтобы сдержать крик, и несколько секунд смотрела на Анну Петровну тем остановившимся от ужаса взглядом, какой бывает у людей перед могилой, куда летят первые комья земли…

Потом она долго сидела у оконца, положив голову на подоконник, и только когда Анна Петровна, подойдя, погладила ее по голове сухонькой рукой, спросила, зная, что спрашивает зря, но как бы желая удостовериться окончательно: