Я сделаю это сама (СИ) - Кальк Салма - Страница 17

Величество старое и новое. Чудненько. А что там ещё?

- Министр? Советник?

- Да, министр. При старом короле он вечно боролся с вами, потому что хотел единоличной власти, а при новом вы уже были в Бастионе, и бороться с вами не надо было. Но он всё равно не успокоился, пока вас не сослал.

Так, вашу Машу.

- А я была – кем? – и взглянуть попристальнее.

- Фавориткой его величества, - пожала плечами Марьюшка.

Я произнесла про себя то, чего фаворитки не произносят. И вообще приличные женщины не произносят. Мужики здесь, я слышала, вполне матерились в некоторых случаях, а женщины вроде нет, но это я просто в женских взрослых компаниях пока не бывала.

- И настолько фавориткой, что господин министр боролся со мной за власть и влияние на короля?

- Конечно, - сообщила Марья, как о чём-то, само собой разумеющемся.

О господи. И что, от меня ждут чего-то такого же? Мамочки, я не справлюсь.

Первая мысль была именно что про не справлюсь. Вторая – нет, я, конечно, была чем-то вроде первого министра нашей строительной империи, да только та империя была крохотная. Я, конечно, что-то знаю и умею, но оно ведь всё другое!

И ещё вот этот захламлённый дом! У которого на задворках кто-то сдох! Даже если это был десяток мышей – всё равно противно. И самогонка с бражкой в количестве, тьфу.

Я не справлюсь, нет. И более того, я не хочу справляться. Я хочу спать, я устала.

- Мари, пойдём домой? – я поднялась, стряхнула пыль с юбки и выразила готовность пойти.

- Конечно, госпожа Женевьев, - Мари смотрела сочувственно.

Мы плотно закрыли дверь в дом, и задвинули задвижку на калитке. Дом стоял на горке – от берега не близко, но наверное, у берега построились те, кто прибыл сюда первым. А строители этого дома – уже потом. Но они не стеснялись, отхватили себе прилично.

Впрочем, здесь всё было рядом. И спустя совсем малое время мы вошли сначала во двор к Пелагее, а потом и в дом.

И каково же было моё изумление, когда я увидела, что сундуки с моими, то есть Женевьевы, вещами вытащены из-под лежанки и из-за печки, раскрыты, на полу навалены вещи, а в самом большом сундуке самозабвенно роется Ортанс Трезон, только ноги и задница торчат наружу. Я просто прислонилась к стене и созерцала эту картину – сил орать не было. А вот у Марьюшки нашлись.

- Ты что же, рожа твоя бессовестная, делаешь? – напустилась она на шпионку неведомого кардинала.

14. Об оговоре и клевете

Кажется, у Марьюшки тоже накопилось всякого за эти дни. Она как подлетит, да как схватит Трезонку за бока, да как выдернет из сундука – я реально опасалась, как бы не полетели от той Трезонки клочки по закоулочкам.

- Не смей! Оставь меня! Не трогай! Убери руки! – вопила в ответ Трезонка.

А Марьюшка, знай, хлестала её по щекам и бокам.

Так, кажется, нужно вмешаться.

- Перестаньте немедленно, - у меня не было сил на них орать, но очень хотелось, чтобы замолчали.

И о чудо! Наступила тишина. Обе опустили руки и удивлённо взглянули на меня.

- Ох, госпожа Женевьев, она ж последний стыд потеряла – в ваших вещах рыться, - вздохнула Марьюшка.

- Успокойся, мы уже здесь, и сейчас спросим, что она забыла в моём сундуке.

- Вас кто покусал, оглашенные? – с улицы зашла Пелагея.

- Да вот она, - раздражённо бросила Марья. – Ничего, мы тут сейчас сами справимся.

- Ну, глядите. Обед уж скоро, - пожала Пелагея плечами и вышла.

А я закрыла за ней дверь.

- Госпожа Трезон, извольте объясниться, - я села на лавку. – Что вы хотели найти в моих вещах?

- То, что вы украли, - прошипела та.

Я недоумённо посмотрела на Марью – ещё и это?

- И что же я украла, расскажите-ка. Я-то, понимаете ли, не припомню такого факта, но вы ж лучше меня всё про меня знаете, - ну не могла я не усмехнуться, не могла.

- Уж конечно, не припомните, - она никак не могла успокоиться.

Чепец улетел под лавку, волосы всклокочены, рубаха выбилась из-под жилетика и из-под пояса юбки, косынка на шее повернулась задом наперёд. Ох, старалась, да ещё торопилась, поняла я – она ж не могла знать, когда я мы с Марьей вернёмся. И так злобно смотрит, что того и гляди – укусит. А прививок от бешенства у них тут нет, хмыкнула я про себя.

- Госпожа Трезон, извольте привести себя в приличный вид и отвечать, - сказала я, как могла сурово.

- Его высокопреосвященство повелел мне, - повела она носом.

- Что именно, позвольте узнать? Рыться в моих чулках?

Трезон поджала губу – как будто ей самой это рытьё в чулках было неприятно, но она героически с этой неприязнью боролась и победила. А тут мы.

- Его высокопреосвященство имеет сведения о том, что вы вынесли из королевской сокровищницы, - она смотрела, злобно сощурившись.

- И что же я оттуда вынесла? Носок? Чулок? Нижнюю рубашку? – я тоже умею злобно щуриться. – Ерунду вы затеяли, госпожа Трезон. Сейчас вы отойдёте от сундука, встанете к стене, и Мари посмотрит, что у вас в карманах передника, в лифе и где там ещё. Извините, я вам не доверяю.

А Марья уж всяко лучше меня знает, что было в тех сундуках, и если что-то вдруг пропадёт – увидит, и любую вещь Женевьевы у Трезонихи тоже опознает. И она вполне себе горит желанием мести – и правильно, нечего своими лапами чужие вещи трогать.

- Да, госпожа Женевьев! – с готовностью кивнула Марья.

Я думала, придётся орать, приказывать или вовсе держать Трезон, чтоб не вырывалась и позволила себя обыскать. А она только вздохнула и стояла, ловила воздух разинутым ртом, пока Марья ловко её обыскала.

- Ничего нет, госпожа Женевьев. Наверное, не нашла, что она там искала. Или не искала, а просто прикинулась, а на самом деле хотела что-то украсть сама!

- Не смей так говорить обо мне! Я не воровка! – придавлено пискнула Трезон.

- Так и я не воровка, - пожала я плечами. – Я что-то украла у вас?

И смотрю на неё, как на проштрафившегося прораба или накосячившего поставщика.

- Нет, - пробормотала та.

- Мне были предъявлены обвинения в воровстве, их подтвердил суд и у вас на руках есть приговор суда?

- Нет.

- В таком случае, то, чем вы тут сейчас занимаетесь, госпожа Трезон, называется – оговор и клевета. Мари, можно ли наказать человека за клевету?

- Да хоть за что можно, - радостно сообщила Марья. – Вы можете сказать, что у вас был какой-нибудь перстень от отца или мужа, а теперь нет, и пусть она как хочет, так и доказывает, что не виновата!

Трезон сопела и бледнела – о такой возможности она не подумала, кажется.

- Так, я вижу, вы понимаете, что клевета – оружие обоюдоострое. Вы видели меня, выходящей с мешком из королевской сокровищницы? – спросила я как могла строго.

- Нет, - прошептала та.

- Вот, а я видела, как вы рылись в моём сундуке. Вопросы? Выводы? Знаете, что-то я не уверена, что в этих благословенных местах очень строго соблюдают закон. Тут, скорее, закон будет от того, кто сильнее. Так вот, запомните. Ещё раз увижу хоть что-то подобное – пеняйте на себя. Полетите в воду, свернёте шею в лесу, или что тут ещё бывает.

О нет, я не собиралась толкать её в воду собственноручно, только напугала. Но она побледнела ещё сильнее, даже посерела, наверное – представила. И наверное, за долгую дорогу бедняга Женевьев от неё настрадалась.

- Но… но… его высокопреосвященство… он сказал мне…

Тьфу ты, ещё и барахтается. И надеется выплыть.

- Может быть, у вас есть от него бумага, от того преосвященства? – усмехнулась я. – Что-то вроде «всё, что сделано подателем сего, сделано по моему приказу и на благо государства», - так было в знаменитой книге детства, кажется?

Трезон опустила голову и теребила передник. Видимо, бумаги не было. Вот и думай – она бредит и заблуждается насчёт собственной значимости, или бумага была, но она её, скажем, потеряла, или что там ещё? Здесь эта бумага вряд ли имеет вес, а вот если возвращаться туда, откуда они все родом… впрочем, пока никто туда нас не звал.