Жизни немертвых важны (СИ) - Ибрагим Нариман Ерболулы "RedDetonator" - Страница 1

//Склеп//

Не чувствую почти ничего.

Лишь тусклый свет пробивается через закрытые веки. Тело будто не моё, даже не ватное, а именно будто чужое. Это бесчувствие лишь отдалённо напоминает то, что возникает при затекании конечности.

«Затекание», — повляется у меня в голове мысль. — «Одно, сука твою мать, сплошное затекание на всё тело».

А ещё холод и ощущение, будто всё, что сейчас происходит, происходит не со мной. Где же я это читал?

Точно, в учебнике по некромантии. И таким образом там описывали ощущения, испытываемые поднятыми мертвецами. Это значит, что я, всё-таки, сдох.

Но как я сдох? Ах, да, я сдох по собственному желанию, приказав ввести мне смертельную инъекцию, содержащую в себе особый коктейль из лекарственных средств. Причины были связаны с судьбой или с чем-то ещё...

Нет. Не с судьбой, а с Судьбой. Эта подлая сука, которую простые смертные наделяют различным благородным содержанием, собиралась покончить со мной. Причём, как бы я ни крутился и как бы ни изворачивался, всё было заранее предрешено. И то, что я сейчас лежу неизвестно где и не чувствую почти ничего — это тоже входит во вселенский план Судьбы.

Сейчас, абсолютно абстрагированный от чувств и эмоций, я могу оценить наше с ней «противостояние» как насквозь бесперспективное и заведомо обречённое на провал. Потому что нельзя одолеть сущность, уже давно знающую абсолютно всё, что произойдёт даже через тысячу или десять тысяч лет. Да чего мелочиться-то? Судьба знает, что будет вплоть до самого момента смерти Вселенной.

Но я, благодаря собственной смерти, вышел из этого круговорота дерьма в природе. Только большой вопрос, в каком виде я из него вышел...

Чтобы открыть глаза, потребовалось приложить серьёзное физическое и волевое усилие. Сначала пришлось вспомнить, как именно надо открывать глаза, затем подавить нежелание деятельности, а уже после этого начать подавать усилие на ответственные мышцы.

Глаза не желали видеть ничего, поэтому никак не фокусировались, давая мутную картинку. Если верить этой картинке, то я в некоем сером помещении, вероятно, из камня или бетона, слабый свет исходит откуда-то справа, но голову я повернуть ещё не могу.

Попытка повернуть голову вызвала слабые судороги где-то внизу. Раздался звук разбивающейся стеклянной бутылки. Видимо, задел что-то рукой, но сам не почувствовал ни касания, ни движения руки.

Если придётся существовать с таким уровнем чувств, то моя нежизнь будет не сахар, а полное дерьмо.

А, нет, я начинаю что-то чувствовать. Правая рука, сбившая бутылку или что там было стеклянное, стрельнула в мозг лёгким, едва ощутимым, импульсом боли, отразившимся в каждой нервной клетке по пути следования. Правда, всё это было настолько слабо, что я пропустил большую часть.

Теперь, когда я понял, что чувствительность медленно возвращается в моё безальтернативно дохлое тело, пора разводить неживую активность.

Пытаюсь напрячь мышцы шеи, чтобы потом было легче повернуть голову, но мне удаётся лишь изменить мимику на лице, на ту, что обычно сопровождает нечеловеческие усилия. Впрочем, совсем бессмысленным это действие не стало, потому что нервные импульсы от рецепторов на мимических мышцах отразили нервный сигнал и в шейный отдел тоже, пробудив часть мышц от мёртвого застоя.

Вторая попытка повернуть голову увенчалась успехом, причём ошеломительным: смещение головы вызвало всеобщий шквал нервных импульсов, начавших расходиться по всему телу, с головы до пят. Живым меня это не сделало, но чувствовать я начал лучше.

Отвлёкшись от смакования пусть и блеклых, но ощущений, я сфокусировался на глазах и увидел, что справа от меня стоит каменная тумба, на которой лежат бутылочки с различным содержимым, а также стоит некий факел, горящий тихим и ровным огнём. Не видел ничего подобного доселе, но сейчас не время изумляться и задумчиво чесать яйца.

Над каменной тумбой, на пару десятков сантиметров выше горлышка самой длинной из бутылок, висел портрет. Мой, блядь, портрет.

Там изображён я, в довольно реалистичном стиле, кстати, сидящий на бревне у костра, в своей любимой футболке «Metallica», в джинсах с обитым никелированным железом ремнём, в кроссовках «Дотерпиллар». Я улыбаюсь, указываю куда-то в сторону рукой и явно что-то объясняю кому-то. А кто-то — это Волобуев, Скучной, Нудной, Сухой, Гнетая и Ворлунд. А за плечом у меня стоят улыбающиеся Алексей Комнин с дочерью, Анной Комниной.

Волобуев и Ко сидят на соседнем бревне, облачённые в латные доспехи, что смотрится несколько неуместно, и слушают мою навеки застывшую речь подчёркнуто внимательно — неизвестный художник сумел передать это прямо-таки наглядно.

Комнин с дочерью выглядят тут не как ученики, а как друзья или типа того.

Странная хрень, надо сказать...

Поднимаю обе руки и пытаюсь встать. Тут, откуда-то из позвоночника, стреляет вспышкой мощнейшего нервного импульса, который, если сравнивать его с предыдущим, был сродни ядерному взрыву на фоне дешёвой новогодней петарды.

— Х-р-рх... — издало моё горло вместо матерного выкрика.

Было по-настоящему больно. Настолько, что на миг заставило меня забыть об этом ужасном ощущении приключившегося пиздеца.

В обмен на такой спецэффект тело будто стало чуть живее. Мимические мышцы активно заиграли, немо транслируя окружающему миру всю гамму испытываемых мною чувств. Руки и ноги задрыгались, разбрасывая вокруг пустые бутылки. А дрыгались они потому, что мне, блядь, больно!

Жизнь дерьмо, а потом мы умираем — давно известная мне истина, но то, что после этого снова начинается дерьмо, я даже не подозревал.

Болевые ощущения, достигшие пика вечность и пятнадцать секунд назад, начали понемногу слабеть. Надо отлежаться, пока раскаляющиеся нервы не отпустят моё мучительно мёртвое тело. Да, надо отлежаться.

//Кёнигрейх Алеманния, г. Толбиак, таберна «Сухая пещера»//

— Вот твоё золото, некромантка.

На стол из кое-как обструганных досок лёг кожаный кошель с приятно звякнувшим содержимым.

Положил его неприятной внешности тип, одетый в замызганную и запыленную котту, поверх которой кто-то нашил фрагменты кольчужного полотна. Сомнительная защита от чего-либо, но всё же лучше, чем совсем ничто.

Лицо его заплыло от неумеренного пьянства, ещё он жирный, что есть признак состоятельности, хотя Алексей как-то говорил, что в его родном мире жировые запасы на теле — это лишь признак неправильного питания...

Тем не менее, работать с ним пришлось, потому что у него были деньги и проблема. Теперь нет ни проблемы, ни денег.

— Они страдали? — спросил этот неприятный тип.

— До сих пор страдают, — недобро усмехнулась Эстрид и дала знак.

Её немёртвые воины расступились и открыли вид на группу её новых «подопечных». Все, как один, крепкие германцы — Эстрид была рада, что ей удалось захватить их в относительной целостности. Ритуалы поднятия, хорошие итоговые характеристики — предприятие получилось даже выгоднее, чем она предполагала изначально.

Эти бедолаги обитали в укреплённом лагере, что стоял в двадцати милях от города Толбиак. Но вчера ночью их судьба была решена и они умерли.

— Ты обещала, что убьёшь их мучительно! — возмутился неприятный тип. — А это...

— Каждый миг их нынешнего существования — страдание, — спокойно ответила некромистресс, как её называл Алексей. — Они получили по заслугам, поэтому можешь быть спокоен. Чтобы тебе было понятнее: считай, что они попали в вечное рабство, из которого невозможно сбежать иначе, как через насильственное упокоение.

— Насиль... как-как? — не понял наниматель, теперь уже бывший.

— Пока не убьют, они будут служить мне, — пояснила Эстрид. — Работать, когда я скажу, убивать, когда я скажу, и умирать, когда мне это потребуется.