Молчи (ЛП) - Урруэла Б.Т. - Страница 2

А потом наступил этот момент, в этот прекрасный летний вечер, с этим идеальным парнем, и все ее чувства взяли верх. Первый поцелуй очень важен для девушки, особенно такой, как этот. И хотя она проигнорировала просьбу своей лучшей подруги, Орион была уверена, что ни один первый поцелуй не был лучше, чем этот.

И именно в самый разгар этого идеального поцелуя она услышала знакомый голос, хриплый от волнения:

— Фу, Орион… я что, только что застала тебя целующейся с моим братом?

Орион подняла глаза и увидела Эйприл, ее рука расположилась на бедре, а во взгляде читалось раздражение.

Мэддокс осторожно, но решительно встал перед Ри, как будто собирался защитить ее. И не только от его взбешенной и чересчур драматичной сестры, но и от всего мира.

— Успокойся, Эйприл, — сказал он. — Это не твое дело.

— Я не с тобой разговариваю, идиот, — отрезала Эйприл, ее пронзительный взгляд сфокусировался на подруге. — Орион, ты вообще в курсе, что уже почти стемнело? — она указала на небо. — Алло… твоя мама тебя убьет!

Ри, которая ощущала себя восхитительно расслабленной и беззаботной, подняла глаза к небу. Паника подступила к горлу. Реальность ударила под дых.

— Как бы я сейчас ни злилась на тебя, но все равно предпочла бы, чтобы моя лучшая подруга осталась жива. С кем еще я буду смотреть «Зачарованных»? — продолжила Эйприл и фыркнула.

— Я так влипла, — ответила Ри, немного ненавидя свою лучшую подругу за то, что та вырвала ее из сказки. Она посмотрела на Мэддокса, надув губы. — Не хочу уезжать, — призналась она. — Сегодня все было просто… идеально.

Эйприл открыла заднюю дверь и издала звук рвотного позыва.

— Ладно, я возвращаюсь в дом. Не хочу быть свидетелем этого абсурда, иначе меня стошнит, — Эйприл покачала головой. — Езжай домой, чтобы тебя не наказали, Ри. Я хочу потусоваться с тобой завтра, но не думай, что я все еще не злюсь! — Эйприл слегка нахмурилась, затем ворвалась внутрь и с силой захлопнула за собой дверь.

Мэддокс обнял Ри, и этот жест был таким естественным и правильным. Он не колебался, не нервничал. Нет, он прикасался к ней так, словно делал это уже несколько месяцев.

— Не беспокойся о ней. Ты же знаешь, к тому времени, как вернешься домой, она уже забудет, почему злилась, — он поцеловал ее в лоб. — Все наладится, — он сказал это с такой уверенностью, что Орион захотелось в это поверить, захотелось притвориться, что у таких девушек, как она, все может наладится. Притвориться, что плохие вещи не ждут своего часа, чтобы разрушить ее жизнь.

Она чуть не попалась на эту удочку. Она хотела этого. Но у нее не было идеальной жизни, только реальные проблемы. У нее не было опыта во всем этом «наладится».

Мэддокс видел ее беспокойство и замешательство, возможно, не всю глубину, потому что не имел способности так внимательно читать людей — во всяком случае, пока, — но он видел достаточно, чтобы заметить ее переживания.

Он снова поцеловал ее.

— Ты мне доверяешь? — спросил он, склонив голову набок.

Для такой девушки, как Ри, это был большой вопрос. Она не знала, как доверять людям, потому что ей всегда приходилось быть настороже и защищаться. На самом деле она даже не понимала, что обозначало это слово, но она не собиралась говорить ему об этом. Она не хотела посвящать его в то, какими запутанными и унизительными были ее мысли.

— Я доверяю тебе, — пробормотала она, ее грудь сжалась, боль оттого, что ей приходилось уезжать, ощущалась слишком реальной.

Он обнял ее в последний раз, поцеловал в макушку и прошептал:

— Я не подведу тебя, Ри.

Это были последние слова, которые она от него услышала за последние десять лет.

Она думала о нем всю дорогу домой. Она была счастлива. Даже полна надежд. Она была настолько взбудоражена, что даже не беспокоилась о предстоящих разборках с матерью. Она была настолько влюблена, что даже не заметила следовавшего за ней фургона.

Как она могла заметить? Она представляла себе будущее с парнем своей мечты. Свадьбу. Дом в престижной части города. Машины. Детей. Никаких мыслей о работе, счетах или учебе. Девушки никогда не беспокоились о деталях реальности, во всяком случае, после первого поцелуя.

Поездка на велосипеде домой от дома семьи Новак была не слишком долгой — в лучшем случае пятнадцать минут — и Ри ездила по этой дороге так много раз, что могла делать это даже во сне. Но по мере того, как она приближалась к дому, район становился все более глухим — разбитые уличные фонари, давно заброшенные промышленные здания и очень мало ветхих и неприглядных домов. Орион всегда очень быстро проезжала этот участок, но на этот раз была слишком рассеянной, слишком погруженной в свои мысли и мир, где она проживала жизнь, как миссис Орион Новак.

К тому времени, когда она заметила фургон позади себя, было уже слишком поздно. Его бампер задел заднее колесо ее велосипеда, и она перелетела через руль, врезавшись в ржавую «Хонду Цивик», припаркованную на улице. Она отскочила от ветрового стекла и с резким стуком приземлилась на асфальт, тяжело дыша. Все ее тело болело, мышцы сводило судорогой, из носа капала горячая кровь.

Эта была не очень мягкая посадка.

Скорее ужасная.

Как и вся ее дальнейшая жизнь.

В детстве Орион была сильной. Она огрызалась в ответ. Выражала свое недовольство. Никогда не плакала. В общем, делала все, что не должен был делать дисциплинированный ребенок, подвергшийся жестокому обращению. Это был ее способ вернуть контроль. Способ бороться с побоями, обидными словами и остальным уродством ее жизни.

Когда отец не получал от нее желанных слез, он связывал ей руки, заклеивал рот скотчем и заставлял сидеть в шкафу в полной темноте. Иногда это длилось несколько минут, а иногда и часов. Продолжительность наказания зависела от степени его гнева, состояния опьянения или от того, сможет ли ее младший брат прокрасться внутрь и освободить ее. Адам всегда заботился о ней, стараясь помочь, когда только мог, даже если это было рискованно для него самого. Возможно, дело было в его любящей натуре, или, может быть, он чувствовал себя виноватым из-за того, что отец обращался с его сестрой гораздо более жестоко, чем с ним.

Ри была уверена, что сбежит от всего этого, как только станет достаточно взрослой и заработает денег. Во время той роковой поездки домой она лелеяла мысль о том, что Мэддокс возможно будет причастен к этому побегу. Не как спаситель, потому что, несмотря ни на что, она все равно собиралась себя спасти, а как соучастник преступления.

Ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что ее не спасут. Он не сбежит вместе с ней. Ее жизнь будет становиться все хуже и хуже, пока не погаснет, как свеча на ветру, и мир забудет о ней.

В конце концов она поняла, что вся боль, которую она испытывала в детстве — вспыльчивость и жестокость отца, апатия и полное пренебрежение матери, — была всего лишь практикой, тренировкой для тех лет, которые она провела в бетонной клетке площадью два квадратных метра, в подвале скромного жилища, в тридцати километрах от собственного дома.

Первая ночь прошла как в тумане. Ее швырнули в фургон, голова раскалывалась, зрение затуманилось, боль была невыносимой. Голоса грубые и жестокие. Она помнила, как умоляла, кричала. И запах. Запах пота и дешевой выпивки… как от ее отца. Только хуже. Как будто что-то разлагалось. Она чувствовала этот запах в их дыхании, горячем на ее коже. Он был ужасающим.

Она помнила, что в какой-то момент ее мочевой пузырь отпустило. Запах ее собственной мочи смешался с вонью грязного фургона, запах, который останется с ней навсегда.

Она не помнила подробностей поездки, кроме влажности между ног, стыда, ужаса и боли. Она помнила, как они разговаривали, как угрожали… эти твари. Позже она узнала, что все девочки называли их Первая тварь и Вторая тварь. У них не было имен, они их не заслуживали. Они были чудовищами. Точка.