Шайтан-звезда - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 11

– Нет, о Мамед, этого так оставлять нельзя! Поставь кувшин на скатерть, поднимайся, а ты, о Ясмин, ступай будить соседей в поисках пакли, и греми погромче дверными кольцами, во имя Аллаха, пусть все знают, что нам нужна пакля!

– О Аллах, я пела во дворцах вельмож, а теперь вынуждена прислуживать этому бесноватому! Соседи пошлют за городской стражей…

– Выпей этого, о Саид, и закуси фиником!..

– Нет, мы непременно должны проучить эту распутницу! Пусть знает, как оскорблять тремя дирхемами такого мужа, как ты, о Мамед! Идем, идем немедленно! Пакли мне, пакли! И огня!..

Видно, Аллаху было угодно отвести в ту ночь отряд городской стражи подальше от улицы, где проживала любительница старинных преданий, готовая уплатить любые деньги за книгу с диковинными историями. Поэтому Мамед и Саид с целым узлом пакли добрались до ее ворот без помех. Вот только они спотыкались на каждой ступеньке, ибо узкая улица вела вверх, и они хватались за выбеленные известкой стены домов и заборов, а потом друг за друга, и к той минуте, когда среди многих ворот нашли искомые, были перемазаны в известке с головы до ног.

И Мамед показывал Саиду дорогу без лишних напоминаний со стороны рассказчика, даже с некоторым ехидством, как будто он стал находить некое удовольствие во всей этой затее.

Следом за ними шла Ясмин и призывала на голову своего непутевого хозяина и его совсем ошалевшего ученика многие бедствия.

И таким образом явились эти трое к дому, где хотели устроить ночной переполох, и развязали узел, и достали паклю, и заспорили – кто кому встанет на плечи, чтобы перебросить горящую паклю через забор. В пылу склоки Саид и Мамед воззвали даже к науке аль-джебр, но как ни цитировали они ученые труды, выходило одно: встанет ли маленький Мамед на плечи к высокому Саиду, и встанет ли Саид на плечи к Мамеду, рука стоящего сверху достанет до одного и того же места.

Внесла свою лепту в общую суету и Ясмин – если Саид перемажет грязными туфлями фарджию Мамеда, то ее это не касается, но если Мамед испачкает фарджию ее хозяина Саида, то чисткой придется заниматься ей, Ясмин, а на ней и так лежит вся забота о хозяйстве рассказчика!

Если бы столь длительный галдеж устроили три каких-либо других человека, то они бы и протрезвели малость от собственного шума, и передумали затевать переполох. Но не таков был Саид, чтобы забыть о новом пьяном сумасбродстве, и не таков был Мамед, чтобы быстро протрезветь.

И они наконец решили, что на плечи к Саиду встанет Ясмин, которая выше ростом, чем Мамед, к тому же поверх расшитых кожаных туфель на ней надета вторая пара туфель, из сафьяна, предназначенных для улицы, так что она не испачкает фарджию своего хозяина. А Мамед будет снизу подавать зажженную паклю.

Так и поступили.

И первый, и второй клок пакли полетел через стену во двор, и заполыхал там огонь, и Ясмин добавила еще, но тихо было в доме, никто не выскакивал с визгом, никто не призывал на помощь соседей.

– Крепко спят, чтоб им шайтан приснился! – проворчал Саид, переступая с ноги на ногу. – Уж не крикнуть ли нам самим: «Пожар, огонь, спасайтесь, о правоверные!»? Как ты полагаешь, о Ясмин?

– Если ты еще раз двинешься, то я упаду, и сломаю ногу, и так закричу, что мой голос услышат за городской стеной, о Саид!

– Мне нет дела до твоих ног, о женщина, довольно того, что я столько времени держу их своими руками! Тебе больше не выпадет такого случая, клянусь Аллахом!

– Чем это тебе не угодили мои ноги, о Саид? – в голосе невольницы было такое возмущение, что Мамед, возившийся с паклей, съежился, зная по опыту – когда женщина берет такой тон, то обретают крылья блюда и сковородки, и отправляются в полет башмаки, и нежные, казалось бы, кулачки наливаются оловом и свинцом.

– Чем тебе не угодили твои ноги, о женщина, что ты заставляешь их таскать такой нешуточный вес? Клянусь Аллахом, на месте твоих ног я бы давно отказался тебе служить, и покинул тебя, и…

– Ну так отпусти меня, о Саид, и купи себе на рынке другую невольницу, не обремененную весом, а потом тоскуй весь остаток дней своих о крутых боках, подобных кучам песку, и о бедрах, подобных мраморным столбам, и о ягодицах, подобных… О Аллах!..

Случилось то, чего не могло не случиться, – разъяренная Ясмин не удержала равновесия, в страхе присела на корточки и полетела с плеч Саида прямо на Мамеда и развязанный узел с паклей. А поскольку Саид стоял на самом краю ступеньки высотой в половину рабочего локтя, то и он с этой ступеньки сверзился. И все трое оказались у ворот дома, в нескольких шагах от которых затеяли бросать зажженную паклю.

Эти деревянные, покрытые красивой резьбой и открывавшиеся вовнутрь ворота, единственное украшение дома со стороны улицы, в такое время суток должны были быть крепко заперты на засов, и все же Мамед не сказать чтоб влетел, ибо Аллах не дал ему крыльев, а скорее вкатился в них. И тут обнаружилось, что хозяева забыли на сей раз про засов.

– Во имя Аллаха, тихо! – приказал, поднимаясь, Саид, и голос его был голосом трезвого человека. – В этом доме стряслась беда. Оставайтесь тут оба, а я пойду погляжу, что там у них случилось. Отпусти мой рукав, о женщина, отпусти, я говорю! Мне ничего не угрожает!

И он сунул руку за пазуху, и вынул, и в руке его заблестело лезвие прекрасной, длинной, слегка изогнутой, серой стали джамбии не только из индийской стали, но и отличной индийской работы.

Мамед отшатнулся.

– Оставь этот дом и его обитателей в покое, о Саид! – воскликнул он. – Если с ними случилась беда, и сюда придет городская стража, и найдет тебя в этом доме с джамбией в руке, то бедствия ожидают нас, всех троих, клянусь Аллахом!

– Молчи, о несчастный, и уноси отсюда ноги, – негромко приказал Саид. – А ты, о Ясмин, отойди к перекрестку и посмотри, не тащит ли сюда шайтан кого-нибудь, кто, наподобие нас, перепутал спьяну день и ночь!

– Если бы мы были сейчас в медине, о Саид, где улицы прямые и дома построены разумно, то имело бы смысл кому-то из нас встать на перекрестке, – возразила Ясмин. – Но это рабад, и здесь каждый ставил свой дом так, как хотел и как ему было удобно при его ремесле, и когда я встану на ближайшем перекрестке, то ни вы меня, ни я вас уже не увижу, и если кто-то приблизится к перекрестку, я обнаружу это, когда его нос уткнется в мой изар, а борода упрется в мою грудь!

– Она права, о Саид, – поддержал невольницу Мамед, – и не бежать же ей через весь рабад в медину, чтобы встать на безупречном перекрестке, ибо раньше города возводили по планам, одобренным повелителем правоверных, а теперь улицы возникают как бы сами по себе, без всякого порядка, и это – верное свидетельство, что мир движется к упадку… О Саид!..

Но тот уже скользнул в ворота.

– Я предлагала ему поселиться в медине, – сказала Ясмин, – но ему непременно нужно было найти не дом, а конуру поблизости от хаммама. И я сказала ему: «О господин мой, о Саид, мало ли почтенных хаммамов в этом городе?» Но он из упрямство выбрал построенный совсем недавно, и пяти лет тому не будет, и поселился возле него! Знал бы ты, о почтенный Мамед, как я не люблю жить в рабаде, среди простонародья, я, певшая в домах самых знатных вельмож и получавшая от них богатые дары! А теперь я рада тому, что меня купил уличный рассказчик историй, и мне приходится одной вести все его хозяйство…

Тут Ясмин насторожилась и, мгновенно прекратив свои жалобы, сунула руку под изар. А когда достала – то и у нее в руке был недлинный, очень широкий у основания клинок, который она держала каким-то необычным образом. И рукоять так влегла в руку невольницы, что Мамеду стало ясно – не впервые в жизни эта рука уверенно берется за оружие.

Очевидно, Ясмин услышала шум в доме, который ей очень не понравился, потому что, откинув изар с лица, она высвободила из-под него обе руки и, толкнув ворота так, что они совершенно распахнулись, вбежала во двор.