Делай Деньги - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 15

— Фамильные ценности, сэр, — соврал Бент. Это была преднамеренная, вопиющая ложь, и должно быть, он хотел, чтобы ее таковой и видели. Фамильные ценности. И спит она в кабинете. Ну хорошо, она инвалид, но обычно люди это делают дома…

Она не предпринимает попыток выйти из комнаты. Она настороже. И она очень озабочена тем, кто именно входит в комнату.

— Вы чем-нибудь интересуетесь, мистер Бент?

— Я делаю свою работу с тщательностью и вниманием, сэр.

— Да, ну а чем занимаетесь по вечерам?

— Перепроверяю итоги за день в кабинете, сэр. Я нахожу вычисления вполне… удовлетворяющими.

— У вас очень хорошо получается, да?

— Лучше, чем можете себе представить, сэр.

— Значит, если я буду откладывать девяносто три доллара сорок семь пенсов в год, семь лет подряд, под два с четвертью процента, сколько…

- $835.13 будут вычисляться ежегодно, сэр, — спокойно произнес Бент.

Ну да, и дважды ты знал точное время, подумал Мойст. Даже не взглянув на часы причем. Ты очень хорошо ладишь с числами. Может, даже нечеловечески хорошо…

— Работаете без отпусков? — спросил он вслух.

— У меня был тур по основным банковским домам Убервальда прошлым летом, сэр. Это было очень поучительно.

— Должно быть, это заняло несколько недель. Рад, что вы смогли оторваться от своих дел здесь!

— О, это было просто, сэр. Мисс Дрэйпс, старший служащий, каждый день посылала клик-сообщения о делах. Я мог просматривать их за послеобеденным штруделем и немедленно посылать ответ с советами и инструкциями.

— Мисс Дрэйпс — полезный член персонала?

— Да, это так. Она выполняет свои обязанности тщательно и расторопно. — Он замолчал. Они были на вершине лестницы. Бент повернулся и посмотрел прямо на Мойста. — Я работаю здесь всю жизнь, мистер Липовиг. Берегитесь семьи Роскошь. Миссис Росокшь — лучшая из них, прекрасная женщина. Остальные… Привыкли поступать по-своему.

Старая семья, старые деньги. Такого рода семья. Мойст почувствовал далекий зов, напоминающий песню жаворонка. Он возвращался дразнить его каждый раз, когда, к примеру, он видел кого-то нездешнего с картой и растерянным видом, требующего быть освобожденным от своих денег услужливым и сложноуследимым способом.

— Опасные, значит? — произнес он.

Бент выглядел слегка оскорбленным такой прямотой.

— Они не привыкли к разочарованиям, сэр. Они пытались выдать Миссис Роскошь за сумасшедшую, сэр.

— Правда? — спросил Мойст. — по сравнению с кем?

Ветер гулял по городку Большому Кочану, который любил называть себя Зеленым Сердцем Равнин.

Назывался он Большим Кочаном потому, что был домом Самому Большому Кочану Капусты в Мире, а жители города были не слишком-то изобретательны в названиях. Люди проезжали многие мили, чтобы посмотреть на это чудо; они заходили внутрь и выглядывали из его окошек, покупали закладки в виде капустных листьев, капустные чернила, капустные рубашки, кукол Капитана Кочана, музыкальные шкатулки, искусно изготовленные из кольраби и цветной капусты, которые играли «Песенку Любителя Капусты», капустное варенье, овощной эль и зеленые сигары, сделанные из новейших сортов капусты и скрученные на бедрах местных девушек, предположительно потому, что им это нравилось.

Еще был увлекательный Мир Сурепки, где самые маленькие дети могли в ужасе кричать на гигантскую голову самого Капитана Кочана, также как и его друзей Клоуна Цветнокапуста и Билли Брокколи. Для посетителей постарше был, конечно, Капустный Исследовательский Институт, над которым всегда висела зеленоватая завеса по ветру от тех растений, которые казались довольно странными и иногда поворачивались посмотреть вам вслед.

А еще… как лучше запечатлеть в памяти этот день, чем позировать для картинки по совету одетого в черное человека с иконографом, который снимал всю счастливую семью и обещал цветную картинку в рамке, причем присланную прямо к ним домой, всего за три доллара, включая доставку, залог один доллар, чтобы покрыть расходы, если вы будете так любезны, сэр, и, позвольте сказать, какие у вас замечательные детишки, мадам, они, без всякого сомнения, делают вам честь, о, и я уже говорил, что если вы не будете в восторге от картинки, тогда не присылайте остальные деньги и больше ни слова об этом?

Капустный эль был довольно неплох, и в вопросах, касающихся матерей, нельзя переборщить с лестью, и, ладно, у человека были весьма странные зубы, которые, было такое ощущение, стремились вырваться у него изо рта, но никто не идеален и, в любом случае, что мы потеряем?

Теряли доллар, и доллары эти накапливались. Тот, кто говорит, что честного человека не обманешь, сам таковым не является.

Где-то примерно на седьмой семье начал проявлять смутный интерес стражник, так что человек в пыльном черном костюме изобразил, что он записал последнее имя и адрес и побрел по аллее. Он швырнул сломанный иконограф обратно в кучу мусора, где его и нашел — этот был из дешевых, и бес давным-давно испарился — и уже собирался отправляться в поля, но вдруг увидел катящуюся по ветру газету.

Для человека, путешествующего исключительно за счет своего хитроумия, газета была ценным сокровищем. Засунь ее в рубашку — она будет греть. Ею можно разжечь огонь. Для особо разборчивых и утонченных она могла заменить дневной запас щавеля, лопуха или других растений с широкими листьями. Ну и, в крайнем случае, ее можно читать.

Этим вечером ветер все поднимался. Человек окинул первую страницу беглым взглядом и засунул ее за жилет.

Его зубы попытались ему что-то сказать, но он никогда их не слушал. Если слушать свои зубы, можно с ума сойти.

Как только он добрался обратно до Почты, Мойст поискал семью Роскошь в «Кто-c есть Кто-c». Они были и впрямь тем, что называли «старыми деньгами», что значило, что эти деньги сделаны так давно, что черные делишки, которые когда-то наполняли сундуки, теперь стали исторически неуместными. Забавно: о бандите-отце предпочитали молчать, а вот пра-пра-пра-пра-прадедушкой пиратом-рабовладельцем можно было хвастаться направо-налево. Время превращало злобных ублюдков в негодяев, а негодяй — слово с огоньком в глазах, и в нем нет ничего постыдного.

Они были богаты столетиями. Ключевые игроки в текущем урожае Роскошей, не считая Топси, были ее деверь Марко Росокшь и его жена Каприция Роскошь, дочь известного доверительного фонда. Они жили в Генуе, насколько можно далеко от Роскошь, и это было в очень Роскошном духе. Еще были пасынок и падчерица Топси, близнецы Космо и Пупси, которые, как утверждала история, родились, сжимая руки вокруг горла другого, как истинные Роскоши. Было еще много кузенов, теток и генетических паразитов, все следили друг за другом, как кошки. Как слышал Мойст, их семейный бизнес был традиционно банковским делом, но последние поколения, поддерживаемые сложной сетью долговременных капиталовложений и древних фондов, разнообразили занятия, лишая друг друга наследства и возбуждая друг против друга дела, все это с очевидным огромным энтузиазмом и похвальной немилосердностью. Мойст припомнил их снимки со светских страниц Таймс, они заходили в лоснящиеся черные кареты или выходили из них и не много улыбались, чтобы вдруг деньги не утекли.

О семейной ветке Топси не упоминалось. Она была из Кувырком, очевидно, недостаточно благородных, чтобы быть Кем-то-с. Топси Кувырком… В этом было какое-то мюзик-холльное звучание, и Мойст мог в это поверить.

За время отсутствия Мойста его ящик для входящих наполнился до краев. Это все были неважные дела, и от него на самом деле ничего не требовалось, но беда была в новомодной копировальной бумаге. Он получал копии всего, а они занимали время.

Не то, чтобы у него плохо получалось что-то поручать. У него исключительно хорошо получалось поручать. Но этому таланту необходимы на другом конце цепочки люди, у которых хорошо получается выполнять поручения. А они такими не были. Что-то в Почте отбивало охоту к оригинальному мышлению. Письма опускаются в ящики, так? Здесь не было места людям, которые хотели бы поэкспериментировать с ними, толкая их себе в ухо, пуская их вверх по трубе или спуская в нужник. Было бы неплохо, если…