Ротмистр Гордеев (СИ) - Самойлов Александр - Страница 18

Лохматые кочки замерли на заранее оговоренных позициях. Часовые синхронно подходят к угловым столбам с фонарями.

Чуть слышно тренькают тетивы наших с Акиньшиным арбалетов. Оба часовых кулями валятся на землю. Братья Лукашины исполняют контроль.

Акиньшин молодец, а моего Тимофею пришлось дорезать. Хоть мой болт и прилетел часовому в шею, но попал не в сонную артерию, а в дыхательное горло. И тот ещё хрипел и булькал, когда Лукашин подполз к нему для проверки.

Оставляю секрет на тропе, по которой приходит смена караула. Самое время заняться складом: замок долой, ибо в это время против лома, вернее, фомки, ещё нет приёма. Дужка, поддавшись напору, хрустит и ломается. Двое остаются у входа сечь за окружающей действительностью, а мы входим внутрь.

Всё ожидаемо – штабеля ящиков: патроны, снаряды…

И сразу становится не по себе. Странные мелодичные звуки из глубины склада. Непривычная, но завораживающая музыка. В проходе появляется девушка, почти подросток, в кимоно с каким-то струнным инструментом в руках (чёрт его разберёт местный оркестровый инструментал: не то банджо, не то балалайка-переросток)[1].

И все мы на несколько мгновений замираем – это не то, что ожидаешь увидеть и услышать на армейском складе боеприпасов. Колет и жжёт грудь – амулет не просто предупреждает, кричит об опасности.

Вскрикивает испуганно Акиньшин – его тело обхватывают выскочившие из-за спины девушки блестящие, словно шёлковые, нити. Акиньшина дёрнуло к девушке, словно в объятия. И наваждение пропало – от прежней соблазнительной особы остался только торс и человечья голова, остальное показало себя в истинном виде - многосутавные тонкие лапы, паучье тело. Прелестное личико словно треснуло по швам, раскрылось, как уродливый цветок, и острые ядовитые жвалы вонзились в грудь Акиньшина. Солдатик тонко и утробно заверещал от боли. Затрещали выстрелы. Я тоже выхватил револьвер и всадил в чудовище-оборотня весь барабан.

А крепкий у этого демона панцирь. Не всякая пуля его берёт. Только серебряные. И, похоже, не очень они на чудовище действуют.

Тело Акиньшина отлетает в сторону, демонический паук разворачивается к нам, его ядовитые жвалы угрожающе шевелятся, зеленоваты яд капает с них, полы кимоно на человеческой части чудовища распахиваются в стороны… А грудки у монстра очень ничего – небольшие, аккуратные с острыми тёмными сосками…

Мысленно ругаюсь про себя: вот что значит давно быть без бабы, на паучих заглядываюсь!

- Берегись! – это старший Лукашин.

Чудовище выпускает в нас свои паучьи нити. Падаю на пол и откатываюсь в сторону – паутина пролетает мимо меня. Зато прилетает Кузьме и ещё паре бойцов.

Паучиха демон тянет к себе попавшихся жертв[2].

Не многовато ли нам светит потерь? Отбрасываю бесполезный наган в сторону – он будет только мешать, выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь с перекатом навстречу монстру, сокращая расстояние до дистанции рукопашного боя.

Острая заговоренная сталь отсекает одну из восьми паучьих ног. Брызжет во все стороны вонючая жёлтая к не то кровь, не то слизь.

Демоница верещит от боли, пытается удержаться на оставшихся семи ногах и переключить своё внимание на меня. Её жвалы щёлкают в опасной близости от моего лица. Младший Лукашин раскручивает и кидает своё боло. Верёвки опутывают три ноги демоницы, она не может удержать равновесия и заваливается на пол. Добиваем её холодным оружием. Мерзкое зрелище, и вонь, как на скотобойне. Не могу удержаться, выворачиваю прямо на пол содержимое желудка. Да и не я один. Тошнотворное зрелище.

Плоть несчастного Акиньшина там, где на него попал яд демона-паучихи, словно тает, оплывая в неаппетитное жидкое месиво. Еле успеваю перехватить Бубнова, решившего вытащить тело бойца на улицу.

- Стоять! Руками не трогать и не прикасаться. Неизвестно, что это за яд такой.

Савельич чешет в затылке.

- Не по обычаю это, вашбродь, боевого товарища похоронить треба. Честь по чести.

- Здесь будет его могила. В огне.

Чувствую, Савельич, внутренне не согласен, но приказ есть приказ.

Торопливо минируем склад. Смотрю на часы. До смены караула – всего четверть часа. Надо срочно уходить. А, нет, придётся задержаться. В углу склада обнаружился ценный веник: французский пулемёт «гочкис» с воздушным охлаждением ствола. Три штуки. Ни разу пока не ручные – на станках с треногой, и одни на колёсном лафете.

Жаба в груди надулась и заявила – хочу! Разбирать – потратим время сейчас, тащит в сборе – очень тяжело и замедлит передвижение потом. Дилеммочка…

- Лукашины! Взять трёх бойцов на выбор и перехватить караульную смену на подходе. Без звука, без пыли. Задача понятна?

- Так точно! – Отвечает старший.

Разбирать «гочкисы» мы закончили как раз к возвращению пятёрки во главе с Лукашиными. Справились, как и приказал – взяли подходящий караул в ножи. Никто и не пикнул.

Набиваем вещмешки патронами, смазочным маслом для пулемётов, тридцатипатронные жестяные открытые магазины для стрельбы. Выходя, поджигаю бикфордов шнур.

Через несколько минут за нашими спинами раздаётся дикий грохот, чёрное небо расцвечивается багровым столбом чуть не до самых звёзд. И с рёвом встаёт зарево пламени под аккомпанемент продолжающих рваться нарядов и патронов. Хорошая могила вышла у бедного Акиньшина.

На короткое время застываем, снимая фуражки.

Царствие тебе Небесное, боец!

Ночной марш-бросок в полной выкладке с добытым пулемётным хабаром ведёт нас не к фронту, а вглубь японской территории. Закладываем длинную петлю, как заяц, уходящий от лисы, чтобы вернуться к своим в удобном месте. И раз японцы перекидывают части на свой правый фланг, то нас будет интересовать для перехода к своим их левый фланг.

Рассвет застаёт нашу диверсионно-разведывательную группу в очередном лесу. Выставляю часовых, определяюсь со сменами и заваливаюсь спать. Рубит к этому моменту уже по-страшному. Кажется, ещё чуть-чуть и просто потеряю сознание.

Снятся сиськи. Небольшие девичьи с задорно торчащими сосками… Паучихины. Из липкого тяжёлого сна меня выдёргивает Кузьма. Скоробут тихонько трясёт за плечо.

- Вашбродь, черёд заступать на караул.

Сажусь, трясу головой, тру лицо ладонями – хочется стереть с себя приснившийся кошмар. Или дело в накопившемся спермотоксикозе? Гормональное напряжение в организме копится.

Не запросить ли по возвращении краткосрочную увольнительную до ближайшего прифронтового борделя? Хотя перспектива подцепить «гусарский насморк» или другую венерическую болячку не радует. До антибиотиков в этом мире, ещё лет тридцать – сорок. Или эти неприятности тут умеют магическими способами усмирять? Надо будет выяснить, что и как.

Выдвигаюсь в дозор, сменяя Савельича. Унтер, походу, на меня дуется, что я не дал нормально похоронить Акиньшина. Знать бы ему, что моё первое тело старлея Шейнина тоже вряд ли кто похоронил в сирийской пустыни иной реальности. Как и Вомбата, и остальных ребят.

Лежу в секрете, наблюдаю за окрестностями. Лес давит. Шорох листвы, словно шёпот заклинаний на незнакомо языке, навевает дрёму…

Стопэ! Какая дрёма? Какой сон. Я ж только что заступил. И где привычный птичий гомон? Птиц не слышно. Куда делись? Кто-то вспугнул?

Прислушиваюсь к ощущениям в груди – как там мой амулет? Кожу еле заметно покалывает. И с каждой секундой всё сильнее.

Трижды свищу сойкой. Со стороны лагеря трижды отвечает зяблик. Сигнал внимание услышан. Сейчас Скоробут будит остальных, а часовые в секретах утроили бдительность.

Продолжаю наблюдать, в лесу мелькают, приближаясь силуэты – синие кепи с красными околышами, синяя форма, белые гетры. Идут цепью, словно прочёсывая лес. Винтовки с примкнутыми штыками наготове. И не только люди – недаром мой амулет сигнализировал: среди солдат странные человекоподобные крылатые существа с клювастыми лицами. И похожие на них с такими же клювастыми лицами, но без крыльев, зато с перепонками на руках и ногах, как у лягушек.