Ротмистр Гордеев (СИ) - Самойлов Александр - Страница 49

- Зря отказываетесь! Девочки что надо: есть даже парочка француженок и одна мулатка. На неё всегда большой спрос.

Отрицательно мотаю головой.

- Нет так нет, - легко соглашается Куперман. – Тогда мой вам совет: закажите Веру Жемчужную. Господа офицеры обожают романсы в её исполнении.

Ну что ж… хоть какая-то культурная программа. И, хоть я сам не любитель романсов, от них меня тянет в сон, оплачиваю небольшой сольный концерт Жемчужной. Может, высплюсь…

Покончив с оргвопросами по предстоящему сабантую, возвращаюсь к штабу полка, где меня ждут Кузьма, Лукашины и их знаменитый в будущем родич. Легендарного краскома товарища Будённого узнаю сразу, правда, усы у него пока не столь впечатляют размерами, как на фотографиях и портретах советского времени.

Совсем ещё молодой парень, черноусый и чернобровый в лихо сдвинутой набекрень фуражке-бескозырке, из-под которой торчит густой казацкий чуб.

Будённый представляется как положено, по уставу. Уже сейчас чувствуется, что парень далеко пойдёт, про таких обычно говорят – толковый боец.

Оба Лукашина довольны родственником.

- Справный казак, не пожалеете! – хвалит Фёдор. – Возьмёте в наш взвод, вашбродь?

- Возьму, - улыбаюсь я. – Как такого не взять!

Фёдор довольно хлопает Семёна Михайловича по плечу.

Быстро решаю вопрос с переводом ко мне в строевой части полка. Тут ещё не знают, с каким золотым самородком имеют дело, поэтому подмахивают все бумаги без скрипа.

Ну вот, теперь под моим началом ходит будущий маршал Советского Союза. Ответственность высока, мне теперь придётся хранить его как зеницу ока.

Вечером в начищенном мундире отправляюсь в офицерское собрание. К моему удивлению, вижу здесь не только сослуживцев, но и офицеров из других полков.

К назначенному времени двери распахиваются, господ приглашают войти внутрь.

Куперман молодец, расстарался на «пять»: столы накрыты, между ними бабочками порхают официанты.

Больше всего меня радует появление подполковника Али Кули Мирза, правда, вид у него по-прежнему не здоровый. По правую руку от командира полка восседает уже знакомый тролль Маннергейм, он полон энергией, которая просто хлещет через край.

Отношение к будущему президенту Финляндии у меня двоякое, до революции – искренний монархист, храбрый и талантливый офицер. Наверное, таким бы и остался, не пройди тот самый водораздел сначала в феврале, а потом в октябре 1917-го.

А потом… потом было прямое участие в блокаде Ленинграда, в которой погибли мои родные по маминой линии.

Барон ловит на себе мой взгляд, удивлённо смотрит в ответ и что-то шепчет на ухо подполковнику.

Али Кули Мирза улыбается и встаёт, поднимая бокал шампанского:

- Господа офицеры, по праву старшего я открываю сегодняшнее офицерское собрание нашего полка. Тем более у нас сегодня прекрасный повод для этого события: наш сослуживец, штабс-ротмистр Гордеев получил высокую награду - орден Святой Анны четвёртой степени! Предлагаю поздравить и выпить во славу русского героя! Господин штабс-ротмистр!

Звенят бокалы.

Следует моя ответная речь, звучат всё новые и новые тосты. Когда выпили за прекрасных дам, которых волей войны нет с нами, на небольшой эстраде появляется томноокая певичка в обтягивающем струящемся платье и под перебор гитарных струн затягивает популярный в офицерской среде романс.

Внимание окружающих сразу переключается на Веру Жемчужную, обо мне быстро забывают, и я снова чувствую себя в своей тарелке.

После официальной части подполковник Али Кули Мирза покидает нас, сославшись на плохое самочувствие. На прощание он пожимает мне руку.

- Вы достойный офицер, штабс-ротмистр! Уверен, это не последняя ваша награда.

Во время паузы и перемены блюд, я случайно оказываюсь возле Маннергейма. Тот успел хорошо принять на грудь, его лицо раскраснелось.

- Николай Михалыч, примите и от меня лично поздравление со столь высокой наградой, - произносит он.

Барон высокий, на полголовы выше меня, очень стройный и подтянутый, сразу чувствуется прежняя служба в кавалергардах. Во время ходьбы слегка прихрамывает – несколько лет назад породистая кобыла показала своенравный норов и разбила ему коленную чашечку.

- Большое спасибо, Густав Карлович. Для меня это большая честь, - раскланиваюсь я.

- Командир полка сказал, что вы постоянно что-то изобретаете и пытаетесь внедрить в войсках, - продолжает проявлять свой интерес ко мне Маннергейм.

- Пытаюсь по мере сил. Правда, если в полку мои начинания приветствуются, дальше начинается просто какая-то заколдованная стена, которою просто невозможно пробить, - вспоминаю о наболевшем я.

Маннергейм усмехается.

- Знаете, мы в этом с вами похожи: несколько лет назад, когда проводились испытания новых бронированных карет для императорской семьи, я тоже пытался внести скромный вклад – предложил поставить кареты на пневматические шины.

- И каков результат?

- Как и у вас: меня проигнорировали.

Я понимающе вздыхаю. Да уж, непросто внедрять новые веяния в России…

Нас окружают офицеры, меня, как виновника торжества, заставляют выпить огромный фужер с вином. Отказаться нет ни малейшей возможности. Под гром аплодисментов опустошаю кубок.

Вино тут же даёт в голову, но я делаю хорошую мину при плохой игре: улыбаюсь, шучу, раскланиваюсь и завожу новые знакомства.

Настроение разыгрывается, в конце концов, награда заслуженная, а я имею право на отдых.

Сам не понимаю, в какой момент на моих коленях оказывается певичка. Понимаю, что девяносто процентов её красоты – результат умело наложенной косметики, а остальные десять – действие алкоголя, но мне хорошо, я обхватываю Веру за талию, шепчу на ушко скабрезные шуточки и с удовольствием чувствую как мякнет её податливое тело. Мой взгляд полностью погружён в её глубокое словно Марианская впадина декольте.

На какое-то время мы с Верой уединяемся, я ворча снимаю с неё целый ворох одежды, словно листья с кочана капусты. Это сравнение кажется мне смешным, я хохочу, и тут же мой рот затыкают её влажные губы.

Оказывается наша артистка не только прекрасно исполняет чувственные романсы. Она чудо как хороша и в другом искусстве.

Убедившись в этом, я возвращаюсь в офицерское собрание. Здесь осталась самая стойкая часть.

Как-то само собой получается, что я снова сижу возле барона, подливаю ему вино и слушаю его переживания за «жисть».

- Я специально просился, чтобы меня перевели на фронт. Сбежал от бывшей жены и любовницы сюда и, представляете себе, вместо участия в боевых действиях меня, русского офицера, отправили в резерв! И это в непростые для Отечества дни!

Подталкиваю ему бокал.

- Густав Карлович, выпьем!

- За что?

- За победу, конечно!

Он поднимается и торжественно пьёт. Следую его примеру.

Ещё через бутылку Маннергейм начинает проситься вместе со мной в рейд.

- Ты бы знал, Николай, как мне всё надоело! Как я хочу вместе с тобой ударить по тылам япошек, рубить их в песи, крушить в хазары! Возьми меня с собой на следующую операцию, а?

- Так я б с большим удовольствием, но…

- Никаких но, Николай! Мы ведь с тобой повоюем?

- Повоюем!

- Тогда пьём за совместный рейд!

- Пьём!

Меня вышибает из реальности. Очухавшись, с удивлением вижу, что держу возле виска револьвер, а указательный палец лежит на спусковом крючке.

- Ваш черёд, штабс-ротмистр, - противно улыбается Вержбицкий.

Ухмыляюсь и нажимаю на пуск. Щёлк…

- Моя очередь! – нетерпеливо отбирает револьвер Маннергейм.

Твою в душу мать – мы что, в русскую рулетку играем? И как давно?

Снова сухой щелчок и разочарованный барон опускает руку.

- Даже не знаю, что сказать, господа: повезло мне или нет…

- Круг закончен! – объявляет кто-то, и я в нём к своему удивлению узнаю ординарца Кузьму.

Тот ухмыляется во все тридцать два зуба и тихо бурчит под нос.

- Ещё б не повезло, коль я охолощенный патрон в барабан вставил.