Киндер-сюрприз для декана (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 18

Кажется, на наш с Киром треп она смотрела с удовольствием.

– Я не хочу, чтобы за меня в моей жизни решали абсолютно все, – пожимаю плечами, – мы и сами с усами.

– О, так ты в курсе про усики, – Анька коварно округляет глаза, – а я все не знала, как тебе про них сказать потактичнее…

– Р-р-р! – если бы не стремление побыстрее выбраться в гостиную нашего номера, я бы вернулась к кровати и придушила Капустину подушкой, – потому что ишь – взяла моду, стебать меня. Берет тут плохой пример с некоторых!

Образ выходит, что надо. Короткая яркая юбочка, белый шелковый топ на тонких бретелях, волосы по плечам. Когда я подруливаю к Киру и прижимаюсь щекой к его плечу, облизывающая его глазами горничная тихонечко вздыхает. И пуговку на груди, которую только что крутила, из пальцев выпускает.

Блин, они там, что ли, перед тем, как нам ужин послать – кастинг «Мисс Смены» устраивают? Я точно видела в штате и полненьких, и невысоких, и так себе, но к нам, именно к нам всегда приходят всякие длинноногие.

Я слышу – у Аньки звонит телефон.

Я оборачиваюсь и успеваю заметить, как будничное выражение её лица, расслабленное и спокойное, стирается и на его смену приходит напряжение и тревога, когда она смотрит на экран смартфона.

А потом – она ловит мой взгляд, и напряжение будто тает, прячется в глубине.

– Я на минуту, – Анька дарит мне улыбку и ныряет в дверь спальни, из которой мы только что вышли. Я поневоле напрягаю слух, чтобы услышать… что-то…

Очевидно же, что-то у неё не ладное. Или это все мое дурное воображение?

Ничего не слышу. Впрочем и не удивительно, не орать же ей, специально для меня.

– Бери тарелки, – Кир подталкивает меня плечом, – или мы попросим Надежду нам накрыть?

Надежда тут же преисполняется готовности и задора. И грудь свою повыше задирает ради этого.

– Не будем вас утруждать, – медово улыбаюсь я и забираю с сервировочного столика две тарелки с блинчиками, чтобы всучить их Киру. Да-да, чтобы он ушел к столу, и на него больше вот этими вот стенобитными орудиями не трясли.

– Минтики! – Каро радостно хлопает в ладошки и лезет на стул. Она блинчики очень любит. И когда мы дома – она постоянно лезет под руки, когда я завариваю тесто. Обожает устраивать водоворот в кастрюле.

Но и есть – есть она их тоже любит

Смотрю на неё. Как она деловито тыкает вилочкой в кусочек блина на тарелке, пытаясь его наколоть. Как ярко вспыхивает на её лице ликование, когда получается.

И тает зыбким туманом тяжелый день, неуемный Ройх, случившееся ненужное откровение… Пофиг! Когда моя девочка улыбается – я весь мир готова обнять. А когда она так аппетитно жует – еще и расцеловать в обе щеки.

– Хлоп, – за моей спине неожиданно громко стукает об косяк дверь спальни. Каролинка напуганно вздрагивает, оборачиваюсь и я. Я ж мать, я ж должна знать, кто на моей территории мою малышку пугает.

Застуканная с поличным Анька морщится и делает такой заковыристый жест рукой, мол, простите, не удержала, дверь тяжелая.

А, так вот как называется «на тебе лица нет»!

Это когда бледная, глаза красные, но вид такой решительный, будто на расстрел идешь.

– Ты с нами поешь? – спрашиваю осторожно. Вроде говорили об этом.

– Нет. Я домой поеду, – тихо отвечает Аня.

– Что-то случилось?

Вопрос слетает с моих губ как-то сам по себе. Уж больно помрачневшей кажется Капустина.

– Нет. Ничего особенного, – Анька качает головой, – Илья вернулся домой раньше. И мне надо ехать.

– Илья? Герасимов Илья? – я удивленно приподнимаю бровь. – Это тот, который кинул тебя?

– Не надо, Кать, – Анька улыбается, и вроде как искренне, но что-то в её улыбке мне все равно не нравится, – я прошла лечение. Он меня простил.

– Он тебя?

С одной стороны, конечно, есть у Капустиной грешки, в конце концов, операцию по восстановлению девственности сделала, и парню своему сказала, что он у неё первый.

С другой стороны…

Почему её вообще надо прощать за то, что она пережила? Каждый переживает свои кошмары как может. Анькиным кошмаром было изнасилование. И она отчаянно хотела оставить его за спиной, ликвидировать все следы того, что это событие имело место быть.

У меня даже осуждать её не получается.

Хотя её травмы лично со мной сыграли очень паршивую шутку.

– Ты подпишешь? – Аня забирает с кресла свою сумку и протягивает мне лежащий под ней Ройховский журнал. – Мне по дороге, я бы завезла. Или леший с ним?

– Нет.

Как бы много сложных и очень противоречивых эмоций не поднималось у меня при любом напоминании о Ройхе – дело есть дело. Учебные мои вопросы завязаны не только на нем, но и на Егоре Васильевиче, которого я подставлять не хочу. Да и Ройха не хочу. Пусть и дальше работает и процветает. Ему есть ради кого.

Ему есть…

Обида колет меня легонько. Обида заставляет оборвать подпись на середине и бросить короткий взгляд на Каро.

Так дивно.

От моих детей он дал мне таблеточку.

А сын его жены называет его папой.

Хотя, на самом деле я рада за пацана. Видимо, его мать Ройх по-настоящему ценил, раз так трогательно заботится о пасынке. Я хоронила отца. Я знаю, как это больно, даже если характер у папочки был не сахар. Но мне было не десять лет.

– Я провожу тебя до лифта, – выбираюсь из-за стола, забирая с собой журнал.

– Это не обязательно, – Анька неловко улыбается.

– Ты и так сбегаешь от меня раньше, чем я рассчитывала, – посылаю ей укоризненный взгляд, – и нечего мне запрещать выкрасть пару минут с тобой наедине. Это мое священное право как старой подруги.

Она смотрит на меня из-под ресниц совсем отчаянно, но опускает глаза и кивает, соглашаясь на мою компанию.

– Ведите себя прилично там, девочки, – ворчит Кир на дорожку, на пару минут выныривая из какой-то своей телефонной гоночки.

– Не буду обещать такой глупости. Но ты можешь пофантазировать, каким именно неприличиям мы предаемся, – коварно разрешаю Киру, вытягивая Капустину за собой в коридор. Выдыхаю только тут.

Казаться беззаботной оказывается сложно. Если надо для дела – выполнимо, конечно, но сложно, очень сложно.

– Когда вы уезжаете? – голос Капустиной негромкий, но нам и не нужно орать, чтобы услышать друг дружку.

– Завтра. У Кира кончается отпуск, мы и приезжали ради презентации да мои документы забрать.

– Ясно…

Тишина держится только пару шагов.

– Кать, насчет Ильи… – в Анькином голосе звучит какое-то странное чувство вины.

– Ты можешь не оправдываться, – я покачиваю головой, – это твое дело. Если ты позволила ему вернуться, если тебе с ним хорошо – мое мнение тут никакой роли не играет. Конечно, если тебе с ним хорошо!

Анька не говорит ни слова, и остаток дороги до лифтов идем молча. Только в какой-то момент я задеваю кисть Капустиной и как-то само собой мы сцепляемся мизинцами.

Как тыщу лет назад.

Вот именно так мы припирались на тусовки, именно так обозревали грядущее поле боя, прежде чем в него нырнуть.

Блин, я столько всего этой дурынде сказать хотела, про столько расспросить, а она берет и уносится прочь, будто мы и не виделись три года.

– Ты в Москву же еще приедешь? – Анька спрашивает, тык в тык когда двери левого лифта разъезжаются в стороны. – Мой номер помнишь?

– Помню, – отвечаю фырканьем, – и тебе свой в книге на форзаце под автографом написала. Будешь в Питере – заглядывай.

– Хорошо, – кивает она, но тон у неё звучит как-то очень задумчиво, будто она на автопилоте его дает.

– Ань, – я окликаю её, когда она уже шагает в лифт, и, встретив её удивленный взгляд, излагаю ту просьбу, за которой собственно из номера и ушла.

– Как передашь Ройху журнал, кинь мне хоть СМС, что ли. Что с ним все в порядке.

Она смотрит на меня спокойно и кивает абсолютно нейтрально.

Все обвиняющие вопли, все изобличающие тычки пальцами в спину, все тридцать три ведра осуждения – все это я выписываю себе сама, шагая обратно в номер.