К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество - Адаскина Наталия Львовна - Страница 68

Уже через несколько дней после приезда в Самарканд (12 июля) начал писать этюд «Шах-и-Зинда».

«В данное время у меня 11 полотен, одни законченные, другие еще в работе. Работаю около 10 часов в день; дни бегут слишком быстро». «Солнце в этой стране совершенно разбудило меня. Я давно уже не работал так, как сейчас, особенно эти последние дни, которые провожу здесь, я охвачен жаждой работы, мне не достает часов, чтобы сделать наброски всего, что хотелось бы выполнить. И право, если бы ты была здесь, я остался бы до отказу, пока не напитался бы своей живописью: до того захватил меня новый период моего творчества. Третьего дня был мой праздник: я закончил обещанные 28 этюдов». «Эти дни я писал ежедневно по одному этюду с натуры. Пишу два больших полотна для экспедиции, через несколько дней они будут закончены»^[585].

10 сентября сообщил, что на следующий день собирается ехать в Зеравшан с А. Самохваловым.

Октябрь — возвращение в Петроград.

«Дорогая мамочка, вот уже два месяца, что вернулся из Туркестана и уже вошел в здешнюю жизнь, которую оставил совсем другой. У нас в доме стало веселее, поселили мы к себе подругу Мары, и мои дамы закармливают меня вовсю»^[586]. Дочь художника Елена Кузьминична в своих воспоминаниях разъясняет ситуацию: «Начну, однако, с кризисных событий в семье: шестнадцать лет любви и ожидания ребенка. Бесплодные ожидания притупляют чувства, создают напряженную обстановку. В отношениях нарастает отчуждение. <…> и когда летом 1921 года отцу предложили командировку в Среднюю Азию, мама настояла на том, чтобы он согласился: чтобы пожить врозь. <…>»^[587] Далее она приводит текст отца: «Год этот был для нас совершенно особенным. По моем возвращении из Самарканда к нам поселилась Натюня [Наталья Леоновна Кальвайс аккомпанировала маме, когда та училась пению; они сдружились. — Е. П-В.]. Нежная дружба ее с мамой, живой уживчивый характер нового члена нашей семьи — все помогало создать в нашей доселе малоуютной атмосфере, где одна Ласка [собака. — Е. П-В.] заменяла нам третье связующее существо, <…> живую, веселую, полную романтизма, ребячески беззаботную к завтрашнему дню жизнь. Я переживал мою юность: музыка, пение дома; <…> домашние праздники с их „мазурками“. Это все было аккомпанементом, — содержание и полнота радости были в нас самих. В доме была любовь»^[588].

Подруга Мары — Н. Л. Кальвайс — женщина, запечатленная художником на «Портрете Н. Л.» (1922, Курская областная картинная галерея). Дочь художника Е. К. Петрова-Водкина в одной из телевизионных передач рассказала о том, что ей было известно со слов матери Марии Федоровны: в 1922 году у отца был роман с этой женщиной, родилась дочь. Елене Кузьминичне было известно также, что Н. Л. Кальвайс вместе с ребенком уехала в Польшу^[589].

Весной работа над портретом А. А. Ахматовой. «Отдохнув в течение нескольких дней, Кузьма Сергеевич снова принялся за работу. Он написал портрет поэтессы Анны Ахматовой, который был куплен Русским музеем. Во время работы над портретом Ахматовой он одновременно рисовал натюрморт: стакан воды, спички, крышка самовара и иллюстрированный журнал»^[590].

На обороте паспарту первоначального графического (тушь, кисть) портрета есть надпись рукой Ахматовой: Рисовал меня К. С. Петров-Водкин весной 1922. А. Ахматова. Датировку портрета уточнял Шилов^[591].

В мае сделал доклад «Проблема движения».

«Движение есть ощущение мною протяженности мира предметного и пространственного. Искусство оформляет ощущения. <…> Осилить, подчинить закон тяготения — значит ощутить планетарность. <…> Движение главный признак существующего (реального). Привнесение собственного моего движения (не было раньше). Наклонные оси. Движение не предмета в картине, а движение художника. <…> Две точки видения: или я в движении, или я в покое, и то, и другое рождает предметный вихрь»^[592].

В мае — июне участие в выставке «Мир искусства», открытой в Петрограде, в Аничковом дворце (45 художников, 382 произведения), был показан цикл самаркандских этюдов: «Желтое лицо», «Портрет А. Ахматовой», «Натюрморт. Бокал и лимон».

М. Шагинян написала: «Синие сонные краски, тронутые пустынными песочными. Азиатский город, движущийся взволнованными линиями к зрителю, а от него, вглубь картины, исчезающий как фантом; а перед вами головка азиата, с мерцающими таинственными глазами, где поймано и зажжено все очарование этого уходящего чужого мира. Получается магическое движение: одновременно от вас и к вам. Большое желтое лицо и опять мудрые чужие глаза, такие прекрасные в своем знании, такие сильные в своей встрече с вами, что вы уже не властны оторвать от них зрачки. Или вот раскачивание лодки, — образ движения, какое только во сне, в нашем внутреннем самоощущении бывает; чувство головокружительной неподвижности. Или портрет Анны Ахматовой, совершенно замечательный, суровый и голый в том великолепии найденного, своего классицизма, которое уже современникам дает впечатление „того, что останется“, так и хочется сказать: это останется»^[593].

С обложкой и в оформлении Петрова-Водкина вышел сборник статей «Искусство и народ» под редакцией Конст. Эрберга. Издательство «Колос», Петербург, 1922. Статьи Конст. Эрберга, А. Гизетти, Ар. Аврамова, Федора Сологуба, В. Курбатова, П. П. Гайдебурова, Ф. Зелинского, Бориса Кушнера, Евгения Лундберга.

Сентябрь. Мария Федоровна с Наталией Леоновной жила в Шувалове. Кузьма Сергеевич уехал в Москву, перерабатывал иллюстрации к «Андрюше и Кате» для московского издательства. Вернулся 22 сентября.

1 октября 1922. Рождение дочери Елены^[594]. Свои переживания того времени Петров-Водкин запечатлел в автобиографической повести «История одного рождения». Существует легенда, что «в последнюю из ночей ожидания» художник написал для жены икону «Мадонна с ребенком (Пробуждающаяся)» (ГРМ). По-видимому, в этой версии соединились два факта: работа в ту ночь над одним из вариантов «материнства, но матери почти нет, спутанный образ — возле него дитя, странное новорожденное выражение живого неабстрактного земного несовершенства…»^[595] и существование в доме иконы «Пробуждающаяся», датированной автором «1922 24–26 V» и переданной в 1955 в ГРМ. О сомнениях, надо ли отнести икону в лечебницу, Кузьма Сергеевич вспоминал: «Хотя эта икона-картина и была нами ценима, но предложить свое произведение в такую минуту я бы не смог…»^[596] Незадолго до родов Мария Федоровна сама попросила мужа принести ей эту икону, что и было выполнено.