Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн) - Страница 5

— Вы можете опуститься в таком городе, как Флетчер, и окончательно потерять себя. — Он покачал головой. — Вот почему я убежал оттуда. Мне хотелось знать, кто я такой.

— Ну и как, узнал? — спросил Луис.

— Не торопи его, — произнес Зип. — Ты думаешь, это так просто?

— Я найду ответ на этот вопрос, Лиз, — пообещал моряк. .

^:— Каким образом? С помощью девочек из Ла Галлина?

— Что? .

— Моряк, послушай моего совета, — начал Луис. — Возвращайся на свой корабль. Здесь не рай.

— Оставь его, — произнес Зип. — Ему нужна девочка. Я помогу ему в этом вопросе. — Он усмехнулся, подмигнув моряку.

— Не позволяй, чтобы тебя дурачили в это воскресное утро, — посоветовал Луис. — Вчера ты выпил и от души повеселился, а сегодня утром все еще спят. Но иногда… Послушай, моряк, моего совета: возвращайся на свой корабль.

— Я, пожалуй, еще немного поброжу.

— Тогда будь осторожен, слышишь? Ты здесь чужой. Ни во что не ввязывайся. — Он многозначительно посмотрел на Зипа. — Постарайся отличить хорошее от; плохого, entiende^[3]? Понимаешь? Будь осторожен.

Повернувшись на стуле, моряк облокотился на стойку и хмельным взглядом посмотрел на залитую солнцем уличу- *

— Мне кажется, здесь все так спокойно, — пробормотал он.

— Ты что, видишь сквозь стены, моряк? — спросил Луис. — Откуда ты можешь знать, что творится за каменным панцирем этих домов?

ГЛАВА III

Внешний вид здания, в котором расположились полицейские и детективы 87-го участка, нельзя было назвать привлекательным. Эта постройка не видела ремонта уже более полувека. На фоне парка, расположенного через улицу, здание выглядело блеклым и унылым, а его серые камни не гармонировали с ярким солнечным светом — они были грубые и неровные, покрытые вековым слоем грязи, копоти, сажи. И только зеленые стеклянные абажуры с белыми номерами, указывающими, что здесь находится 87-й полицейский участок, вносили некоторое разнообразие в унылую картину этого дома.

Низкие пологие ступеньки крыльца вели к двум стеклянным входным дверям. Сейчас они были открыты так, чтобы легкий ветерок, дующий со стороны Гровер-парка, мог проникнуть в душное помещение. К сожалению, ветер доходил только до входной двери. И, конечно, он не проникал в приемную, где за высоким столом сидел сержант Дейв Марчисон и, растягивая резинку трусов, на чем свет стоит проклинал жару. Слева от стола, на коммутаторе, стоял электрический вентилятор. Слава богу, потерпевших сейчас не было, и коммутатор молчал. Марчисон вытер со лба пот и растянул резинку. Интересно, наверху такое же пекло?

Длинная деревянная дощечка, выкрашенная белой краской, на которой большими буквами было написано: «ОТДЕЛ РОЗЫСКА», указывала на узкую железную лестницу, ведущую наверх, к камере предварительного заключения. В пролете лестницы было не так жарко, ведь сюда тепло проникало только через маленькое окошко, а то место, где ступеньки круто поворачивали на третий этаж, являлось самым прохладным во всем здании. Чтобы попасть в комнату, где располагалась бригада детективов, нужно было пройти по длинному коридору. В этой комнате тоже были установлены вентиляторы, и хотя они работали на полную мощность, пользы от них в такую жару было мало. В дальнем конце комнаты через решетчатые окна проникал яркий солнечный свет. Его золотистые лучи разливались по деревянному полу, словно пламя пожара. Детективы сидели в рубашках с короткими рукавами за столами, залитыми солнечным светом.

В работе детективов была одна привлекательная вещь, которая выгодно отличала их профессию от других, — не обязательно было носить серый фланелевый костюм, на все пуговицы застегнутую рубашку и аккуратный черный галстук. Стив Карелла, наверное, единственный в бригаде, смахивал на должностное лицо, сошедшее с рекламных страниц журнала «Эсквайер». Даже одетый в кожаную куртку и брюки из грубой ткани, он всегда выглядел аккуратным и подтянутым. Высокий, с развитой мускулатурой, Карелла обладал большой силой. Казалось, вся одежда была выкроена по его стройной фигуре. В это утро на нем был надет костюм из полосатой льняной ткани, пиджак, который висел сейчас на спинке стула, и галстук-бабочка. Галстук был ослаблен до такой степени, что тот свободно болтался вокруг его шеи. Он расстегнул рубашку и склонился над донесением.

У других полицейских был немного иной стиль одежды. Например, на Энди Паркере, который поленился бы прилично одеться даже на свои собственные похороны, были надеты широкие нейлоновые брюки и спортивная рубашка, выполненная, несомненно, в честь образования на Гавайях штата. Этот шедевр изображал сомнительного поведения девочек, покачивающих бедрами; бочкообразная грудь Паркера была удобным местом для занятий серфингом, а цвета его рубашки можно было сравнить разве что с «римскими свечами»^[4]. Паркер, который всегда выглядел небритым, даже когда тщательно брился перед подачей рапорта, сейчас был занят тем, что печатал на машинке. Он колотил по ней так, что удар его одного пальца можно было сравнить с ударом кулака. Казалось, машинка сопротивлялась, как могла, не желая уступать грубой силе. Паркер продолжал сражаться так, будто это был его последний смертный бой, каждый раз проклиная заклинившие рычаги с литерами. В ответ на хлопанье кареткой, звонок сердито протестовал, дойдя до конца строчки с надписью: «Отчет отдела розыска».

— Никаких остановок, — бормотал он сердито, — я должен допечатать этот чертов рапорт.

— Рад видеть тебя живым и здоровым, — приветствовал его Карелла.

— Ты, наверное, родился в рубашке, — произнес Карелла. — Пепе просто чувствовал себя великодушным. У него было оружие и тебе чертовски повезло, что он вас всех не перестрелял.

— Он еще неопытный щенок, — Паркер посмотрел на Кареллу.

— Я бы на его месте прихлопнул сначала всех полицейских, а затем подстрелил нескольких прохожих. Но Мирандо еще зеленый. Он вычислил, что его дело — швах и что у него нет никаких шансов.

— А может, вы ему просто понравились, — пошутил Карелла. — Может, он вычислил, что вы слишком благородны, чтобы застрелить его'.

— Все может быть, — согласился Паркер и выдернул рапорт из машинки. Он не любил Кареллу. Он все еще помнил, как однажды, в марте, они подрались. Их поединок закончился внезапно, когда Фрэнк Эрнандес напомнил им о присутствии лейтенанта. Но Паркер не привык останавливаться на полпути. Вполне возможно, что Карелла забыл об этом инциденте — хотя навряд ли. Но Паркер был не тем человеком, который мог забывать и никогда не забудет, пока не поставит все точки над i. Мысленно возвращаясь к тому мартовскому дню, он подумал, как странно, что они опять (в том же составе) собрались в этой комнате, и почему тогда Карелла обиделся на случайное замечание, сделанное Паркером Эрнандесу. Черт побери, отчего люди такие ранимые? Он бросил рапорт на стол и направился к бачку с охлажденной водой.

Фрэнк Эрнандес, третье действующее лицо истории, которая произошла в один из мартовских дней, стоял сейчас у открытого ящика картотеки. Только тогда была весна, а сегодня — жаркий июльский день. На нем были надеты темно-синие брюки и светлая рубашка с короткими рукавами. К груди была пристегнута кобура, из которой торчал «кольт» 38-го калибра. Это был широкоплечий, загорелый мужчина с прямыми темными волосами и карими глазами, в которых отражалась возможность быть оскорбленным, и как результат — он всегда был к этому готов. А как нелегко приходилось работать пуэрториканскому полицейскому в районе, где проживало очень много людей его национальности! Но это вдвойне нелегко, если ты родился и вырос на улицах своего участка. И какие бы конфликты ни происходили между Эрнандесом и его земляками — он и полиция всегда составляли одно целое. Наверное, его нельзя было назвать счастливым человеком.

— Что ты думаешь об истории с твоим приятелем? — спросил Паркер, стоя у бачка.

— Каким приятелем? — поинтересовался Эрнандес.