Ложь моего монстра (ЛП) - Кент Рина - Страница 7

Я в полном беспорядке.

После того как я выплакала все слезы, услышав о ничтожных шансах Кирилла на выживание, я так и не смогла полностью собраться с мыслями.

Единственная причина, по которой я не сдаюсь — это то, что я не могу оставить Кирилла одного. Если я это сделаю, он может оказаться в ещё большей опасности. Да, дядя Альберт ушёл, но это не значит, что он или его люди не вернутся.

Я все время стою на страже перед отделением интенсивной терапии, а потом, когда устаю, сажусь. Я не уходила, чтобы переодеться или вымыть руки, даже когда медсестры просили меня об этом. И тогда они принесли мне дезинфицирующие салфетки, чтобы хотя бы вытереть кровь с моих рук.

Прошло пять часов с тех пор, как я видела врача, и только сейчас он вернулся, чтобы проверить Кирилла.

Я в ожидании, словно на иголках, но, когда он возвращается, выражение его лица не поменялось.

— Он все ещё без сознания, но в этом нет ничего необычного, — говорит он, прежде чем я успеваю что-либо спросить.

— Могу я увидеть его?

— Нет, если только вы не член семьи.

— Я… — я даже не могу солгать и сказать, что я его девушка, потому что я выгляжу как чёртов мужик. — Я его кузен.

Он смотрит на меня подозрительно, наверное, потому, что мы с Кириллом совсем не похожи. Однако доктор кивает и указывает в конец коридора.

— Поверните налево, и медсестра укажет вам направление.

— Благодарю вас.

Я собираюсь направиться туда, но доктор преграждает мне путь.

— Как я упоминал ранее, мы должны сообщить властям об огнестрельных ранениях. Полиция скоро будет здесь, и у них будут к вам вопросы.

Я киваю, на самом деле, не думая сейчас о полиции. Я сумею ввести их в заблуждение, когда придёт время.

Прежде чем мне разрешают увидеться с Кириллом, я умываюсь и переодеваюсь в свежую одежду из своего рюкзака. Закончив, я тяжёлыми шагами следую за медсестрой.

Она уходит, как только мы подходим к окну, через которое я могу его видеть. Большой комок подкатывает к горлу, и я подавляю рыдание от вида передо мной.

Все белое – свет, кровать, бинты, покрывающие его обнажённую грудь. Даже его кожа бледная, из-за чего тёмные татуировки резко контрастируют с ней.

Его лицо слишком бесцветное, слишком безжизненное, как будто он сдался и уже переходит на другую сторону.

Мои руки касаются стекла медленно, осторожно, как будто я на самом деле глажу его по щеке.

— Мне очень жаль, Кирилл. Мне так жаль... Если бы я знала… Я бы не пришла, я бы послушала тебя и осталась, я бы...

Я прижимаю пальцы к стеклу, прекрасно понимая, что любые мои оправдания или «что, если», о которых я думаю, бесполезны. Все это случилось, и Кирилл борется за свою жизнь из-за меня. Это правда, которую я не могу изменить, что бы я ни делала.

Однако это знание не стирает моё чувство вины и разочарования.

Я чувствую вкус соли и понимаю, что снова плачу. Что со мной сегодня не так? С каких это пор я стала плаксой?

Моё тело просто не в состоянии вместить все эмоциональные потрясения внутри меня. Сожаления, адреналин и особенно чувство разрыва между моей семьёй и моим сильным чувством преданности Кириллу.

Я не знаю, началась ли эта преданность в армии, или после того, как он спас мне жизнь, или даже после того, как я поехала с ним в Нью-Йорк, и мы стали ещё ближе, уже в интимном плане. Но преданность присутствует.

Какая ирония, поскольку я довела его до такого состояния.

— Пожалуйста, вернись, Кирилл! Я умоляю тебя!

Я не хочу думать о том, что он может уйти. Это просто недопустимо. Я знаю его около года, и, хотя это может показаться не таким уж долгим сроком, мне кажется, что прошла целая вечность.

Я просто не могу представить свою жизнь без него.

Хуже того, я начинаю забывать, как я жила до того, как он появился.

И если он уйдёт, я понятия не имею, как я смогу справиться или выжить.

— У тебя есть все эти планы подняться на вершину, верно? — шепчу я, как будто он может меня услышать. — Ты взлетишь так высоко, что люди будут ломать себе шеи, глядя на тебя снизу-вверх. Ты построишь и разобьёшь как можно больше карточных домиков, просто потому, что можешь. У тебя слишком много планов и дел, которые нужно сделать, так что ты не можешь просто отказаться от них сейчас… Кроме того, Карина потеряет весь достигнутый ею прогресс, если с тобой что-то случится. Она действительно любит тебя, но у неё не хватает уверенности, чтобы выразить это, потому что она боится, что ты можешь снова уйти. Я думаю, что Константин тоже любит тебя, но твоя мать просто ввела его в заблуждение… И Виктор…что будет с твоей тенью, если ты уйдёшь? Он не может быть ничьей тенью после того, как столько лет вложил в тебя. А Анна... она будет опустошена. Юрий, Максим и остальные тоже. Они уважают тебя, потому что видят в тебе образец для подражания. Не потому, что они тебя боятся… Все эти люди зависят от тебя, поэтому ты не можешь уйти...

Я снова и снова шепчу слова и плачу, пока не начинаю видеть его затуманенным зрением.

— Сэр...

Когда я поднимаю голову на голос медсестры, я использую рукав куртки, чтобы вытереть глаза. Я предполагаю, что они, вероятно, налиты кровью и покраснели, так как она внимательно вглядывается в моё лицо, прежде чем продолжить:

— У вас посетители снаружи.

Наверное, полиция.

Бросив последний взгляд на Кирилла, я поглаживаю стекло, как будто лаская его лицо, а затем выхожу из отделения интенсивной терапии.

В тот момент, когда я выхожу на улицу, моя лицо отлетает в сторону от безжалостной пощёчины. Я застываю на месте, когда в поле зрения появляется моя бабушка, в сопровождении моего дяди, который переоделся в повседневную рубашку, брюки и тяжёлое пальто.

Моя бабушка — невысокая женщина с квадратным лицом и седыми волосами, собранными в жёсткий пучок. Её морщины образуют карту десятилетий, прожитых ею на этой земле. Она одета в консервативное серое платье длиной до колен с массивной золотой брошью на груди. Дополняют образ ожерелье, браслет и фамильное кольцо. О, и трость, которой она постукивает по полу.

Я всегда знала, что моя бабушка предпочитала больше, моих кузенов и брата, чем меня. Но это первый раз, когда она смотрит на меня с чистым презрением.

— Мама... — мой дядя пытается оттащить её назад, но она отталкивает его и снова ударяет тростью об пол.

— Как ты смеешь препятствовать нашей мести этой гнилой семье? — спрашивает она с чрезвычайно аристократическим русским акцентом, так же говорила я до того, как пошла в армию, но должна была от него избавится.

Мои плечи опускаются, так же, как и всегда, когда она меня ругает. Я всегда пыталась добиться бабушкиного одобрения, но никогда не получала его, из-за чего мне не хватает уверенности всякий раз, когда я нахожусь перед ней.

Трость с золотой лентой и вороньей головой в её морщинистой руке была проклятием моего существования. Я, чаще всего, ощущала эту трость на своём теле, когда росла.

Иногда достаточно даже того, что она просто постукивает ею по земле, чтобы я начинала нервничать и бояться.

Я дважды сглатываю, прежде чем могу заговорить.

— Кирилл не имеет никакого отношения к нашей мести.

Трость со свистом взмывает в воздух, прежде чем врезаться мне в бок, я вздрагиваю, но не отступаю.

— Так ты теперь переходишь на другую сторону?

— Нет. Но я никому не позволю убить его.

— Ты так защищаешь его! Интересно, как он отреагирует, если узнает, что ты Иванова, — она высокомерно «задирает нос» кверху. — Он и его отец сделали все, что было в их силах, чтобы уничтожить нас. Ты думаешь он легкомысленно отнесётся к выжившим и тому, что они знают?

— Он не такой, — и я уверена в том, что говорю. Кирилл может быть безжалостным, но он заботится о Карине и Анне. Он не причинил бы вреда детям, независимо от цели или ситуации.

— Саша, — начинает мой дядя. — Ты отрицаешь очевидные вещи, и это будет угрозой не только для твоей жизни, но и для нашей. Мне нужно убить Кирилла, пока он один и беззащитен. У нас больше никогда не будет такого шанса, как этот.