Назад в ссср 6 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 30

— Ты, Павел Алексеевич, новокаина не жалей, — я с тревогой смотрел на его манипуляции. — Вколи побольше, для надежности. И спасибо, что согласился. Про убрать тебя — то шутка была, не обижайся. Для мотивации, так сказать…

Я закусил марлевую турунду, как необъезженный конь удила, и зажмурился. Чертов шубник придавил к дивану меня своей тушей, ни вздохнуть, ни пошевелиться. Погодин где-то рядом тоже вцепился в мою здоровую руку. Я чувствовал, как дрожат и потеют его ладони на моей коже.

– Ну приступим, — проговорил Мытько. – Сейчас я сделаю укол. Будет немного больно.

Тут же мою руку пронзило, будто бы как минимум копье воткнули. Адская боль отдала во все тело.

– И это, по-твоему, немного больно? – возмутился я, но вместо слов из-за турунды раздалось «бу-бу-бу». Естественно, меня никто не расслышал. Приняв мычание за сопротивление, сотоварищи навалились еще сильнее на мою многострадальную тушку.

Зубы мои впились в тряпичный валик, прокусив его насквозь. Эх… “Надо было деревяшку закусывать” – мелькнула в голове последняя мысль, и я вырубился от нестерпимой боли и подкатившей слабости, чувствуя, как в рану лезет стальной скальпель.

Очнулся я, словно после того, как по мне проехал бульдозер и каток в придачу. Лежал на диване с рукой, замотанной настоящими бинтами, а не тряпьем. Надо мной навис чей-то силуэт.

– Слава Богу! – выдохнул он голосом Погодина. – Живой!

– Что ему будет? – раздался рядом голос Мытько. – Кость не задета, магистральные сосуды тоже. Рану я прочистил, дренаж поставил, швы наложил.

– Спасибо, Павел Алексеевич, – еле выдавил я, с трудом вспоминая нужное имя, собственный голос показался чужим и мертвым.

Больше никогда не буду оперироваться без анестезии. Уж лучше сразу сдохнуть. Наверное…

– Это еще не все, – назидательно проговорил хирург, потрогав мой лоб. – Антибиотики и витамины, что я написал, обязательно принимать.

– Ну, таблетки-то я могу поглотать, – попытался изобразить я улыбку.

– Какие таблетки? – всплеснул руками Мытько. – Инъекции, батенька, только инъекции. В кровь чтобы прямиком попадали.

– Уколы не уважаю, – я не удержался и поморщился, будто зажевал целый лимон. – Как-то с детства у меня с ними не заладилось…

– Ого, – удивился врач. – Знаменитый Петров, который изловил Новоульяновского душителя, боится уколов? Сказал бы мне кто другой – не поверил бы…

– Ну, и хорошо, – улыбнулся я. – И ты никому не говори. У каждого свои слабости. Кто-то вообще тараканов и мышей боится.

– Тараканов? – Погодин поежился. – А здесь есть тараканы?

– Вы на мою квартиру не наговаривайте! – возмутился шубник. – Нет здесь никаких тараканов, ни мышей нет, ни лягушек.

– Да я просто спросил, – оправдывался Федя, пожав миролюбиво плечами, он повернулся к доктору. – Лекарства я куплю, а вот кто ставить эти уколы будет?

– Кто-кто? Придется мне приходить, – проворчал Мытько. – Повязку и дренаж еще менять каждый день. Так что, Петров, соткой не обойдешься.

– А ты за деньги не переживай, Павел Алексеевич, – я повернул голову к Погодину. – Федя, выдай Гиппократу положенную зарплату. В сто рублей для начала.

– Ага, – кивнул тот со вздохом, мысленно прощаясь с цветным телевизором, и полез в карман.

– И откуда же у доблестной милиции такие наличности при себе? – ехидно улыбнулся Мытько. – Трудовой народ обираете?

– Тебе ли переживать за нетрудовые доходы, Павел Алексеевич? – я тоже добавил ехидства в голос.

Насколько мог, потому что тянуло только выть на луну, как заправскому оборотню без всяких погон.

– Между прочим, у нас, врачей, зарплата еще меньше, чем у вас, – парировал хирург. – Вот и выкручиваемся, как можем.

– Да я на “Горизонт” копил! – возмутился Погодин. – С каждой получки откладывал… Мои это, кровные.

– Какая разница, откуда деньги? – уставился я на Мытько. – Бери сотку, и до свидания.

Тот на нашу пеструю компанию как-то странно смотрел, будто только что увидел.

– Разница есть, – неожиданно заявил врач. – Честные деньги не возьму.

– Во как… А где же мы тебе коррупционные возьмем? В час ночи?

– Значит, не нужно платы.

Тут я еще больше удивился:

– Как – не нужно? Ты же врач?

– Вот именно, – в глазах Мытько промелькнула какая-то непонятная тоска. – Привыкли нас всех под одну гребенку. А я, между прочим, сейчас честно живу. Небогато, зато спокойно… И пусть так и будет дальше.

Мытько меня удивлял все больше. Из заносчивого начальника-самодура, что раньше промышлял поборами с пациентов, он превратился вдруг в совестливого человека… Бред какой-то. Люди не меняются. Или все-таки иногда случается такое? Ладно, дальше посмотрим.

– Спасибо, конечно, – я протянул Мытько для рукопожатия левую руку. – Надеюсь, завтра придешь к перевязке?

– Да приду я, Петров, – буркнул хирург. – Обещал же… Все, откланиваюсь. А ты, Федор, увези меня домой.

На следующий день я проснулся, когда солнце уже стояло в зените.

– Ни хрена ты дрыхнуть, – вместо доброго утра сказал мне Медведев. – Обед уже…

– Слабость, сил много потерял. Скажи спасибо, что не сдох у тебя на хате, – поморщился я, пытаясь сесть на диван.

Пульсирующая при малейшем движении боль пронзала руку. Подкатил сушняк. Во рту металлический привкус.

– Принеси воды, – попросил я шубника.

– Я к тебе в сиделки не нанимался, – проворчал тот, но пошел на кухню и все же принес граненый стакан.

Я опустошил его в три-четыре глотка, залпом. Протянул обратно шубнику:

– Повтори, будь другом.

– Чёрти что! – прокряхтел тот и снова пошел за водой. – Андрей Викторович Медведев менту прислуживает! Сказал бы кто мне такое раньше, не поверил бы и в морду плюнул.

– Хорош брюзжать, – осадил я шубника. – Я добро не забываю…

– А на что мне твое добро? Я теперь вообще, скорее всего, в розыске за покушение на начальника УВД. Сафонов харю мою видел, разглядел, как я тебя сейчас. На улицу теперь носа нельзя показать.

– Не бзди, ты же вор, а не воришка. И не такие передряги повидал. Ничего страшного, что он тебя видел. Ну, составит, максимум, фоторобот, ну вывесят на доске информации, которую из любопытства только школьники читают.

Медведева я мог понять – ко мне тоже нет-нет, да и забегали мысли, а не зря ли я влез в эту кроличью нору. Но вида не должен показать ни за что, иначе всё полетит к чертям.

– А вдруг кто опознает меня? По этому самому фотороботу?

– Не опознает, потому он и называется субъективный портрет, раз составляется субъективно, с чужих слов. И вообще может в итоге совсем быть не схожим с оригиналом. А через месяц-другой и вовсе в памяти Сафонова морда твоя расплывется безликим пятном. Да и зарисовка твоей физиономии, уверен, особо ничего не даст.

– Это почему? – переспросил взломщик, будто даже оскорбился.

Я перевел дух и обстоятельно, как мог, ответил:

– Кем тебя представил Сафонов в полумраке коридора? Вот такой ты и будешь на криминалистическом портрете. Чем-то вроде мрачной версии Кощея бессмертного.

Я вспомнил, как в прошлой жизни много раз присутствовал при составлении фоторобота. Потерпевшие всегда описывали преступников в соответствии со своими чаяниями и страхами. В результате грабители и насильники получались кем-то вроде отмороженных средневковых ассасинов, с накинутыми на голову глубокими капюшонами и хищным прищуром пронзительных глаз. Потом, когда преступника этого удавалось изловить (не по портрету, конечно, хотя были и такие случаи), выяснялось полное несовпадение его морды лица с рисунком. В жизни это был с виду обычный парень, а не средневековый убийца с навыками черной магии и убийственным взглядом.

– Есть будешь? – вывел меня из воспоминаний шубник.

– Это можно, – я с трудом поднялся, поборов головокружение. – Сейчас только умоюсь.