Буканьер (СИ) - Борчанинов Геннадий - Страница 47

— Масса! Попробовай! Колдуй! — его губы мелко затряслись, лицо скривилось от сдерживаемых рыданий.

Его можно было понять. Это для меня Обонга был нерадивым ленивым негритосом, способным только жрать в три горла, а для Муванги он был родным братом, единственным оставшимся в живых, той ниточкой, ведущей к далёкому потерянному дому в африканской саванне. Одного брата, запоротого насмерть, он уже потерял, и отчаянно не хотел терять и второго.

Мимо прошли Шон и Жорж, скользнув по нам растерянными взглядами. Шон явно хотел что-то сказать, но, увидев страдания раненого негра, просто кивнул мне.

— Моя умирай, да? — тихо, одними губами прошептал Обонга, прочитав в их сочувствующих взглядах свою судьбу.

— Да, — сипло ответил я.

Обонга прикрыл глаза, поморгал часто-часто, тяжело сглотнул, тут же морщась от боли, а потом уставился мне прямо в лицо.

— Злой дух сильный, да? Сильней твоя колдуй? — спросил он.

Я склонился над его раной. Из раны отчётливо пахло содержимым кишечника, а значит, пуля наворотила там такого, что обратно уже не соберёшь. Я вспомнил, как некоторые солдаты принципиально ничего не ели перед боем, чтобы в случае такого ранения было больше шансов выжить. Обонга же в каждую свободную минуту что-то жевал.

— Сильнее любого колдуна, — сказал я.

Обонга шумно вздохнул, широко раздувая ноздри, Муванга тихо зарыдал, лбом прижимаясь к его ноге.

— Это брат мой, — сообщил Обонга, мелким кивком указывая на Мувангу.

Я кивнул.

— Один будет, — сказал Обонга. — Один плохо.

Он добавил несколько слов на родном языке, и Муванга зарыдал ещё сильнее, часто кивая.

— Сказал ему твоя держаться, твоя удача много, храбрый, — сказал Обонга. — Моя удача плохой.

Он замолчал, будто собираясь с мыслями.

— Много храбрый — много удача, моя трусливый — мало удача, — произнёс он, сглотнув подкативший к горлу комок.

— Твоя храбрый, — сказал я, невольно копируя его манеру речи. — Обонга — смелый воин.

Негр слабо улыбнулся.

— Смелый быстро умирай, битва кровь кипит, хороший смерть, — сказал он. — Моя плохой, больно.

Я прикрыл глаза, вздохнул. Единственное, что я мог сделать для него — подарить лёгкую смерть, но это решиться на это оказалось гораздо труднее, чем убивать в драке. Я неуверенно потянул нож из-за пояса.

— Обонга — смелый, — попытался улыбнуться он, глядя на нож. — Давай.

Я приставил нож к его груди, между третьим и четвёртым рёбрами. Обонга крепко ухватил мою руку и посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал, что не могу этого сделать. Это было выше моих сил. Поэтому Обонга надавил на нож сам, взрезая кожу, а я только довершил начатое.

Нож добрался до сердца, Обонга дёрнулся и затих. Муванга завыл, как дикий зверь, ударил себя кулаком в грудь, глядя в ночное карибское небо, куда отлетел дух его брата. Я вытер нож, сунул в ножны и протёр мокрые глаза тыльной стороной ладони. На душе было погано. Настолько, что хотелось напиться до потери памяти. Я не ожидал, что смерть Обонги так по мне ударит.

Муванга повернулся ко мне, опухшее от слёз лицо ничего не выражало, и я почему-то подумал, что он будет винить меня в том, что я убил его брата, или не спас, или не стал колдовать, или ещё что-нибудь, но он просто кивнул мне.

— Вождь, — хрипло произнёс он, снова ударяя себя кулаком в грудь.

Я кивнул ему в ответ. Слова здесь были излишни, будто неверно сказанное слово могло как-то нарушить таинство произошедшей смерти, приземлить, опошлить его. Обонга только что передал мне свою жизнь и жизнь своего брата, и я теперь в полной мере чувствовал свалившуюся на меня ответственность.

Мы поднялись, поглядели на лежащего Обонгу, который выглядел так, будто бы просто уснул, и, не сговариваясь, пошли к телегам. Там, кажется, валялась лопата или две. Нужно было похоронить и его, и Рябого Жака, и остальных.

Среди наших потерь оказался ещё и Феб, и, завидев Эмильена, несущего на руках его тело, я уже не смог сдержать слёз. Храбрый пёс, видимо, бросился на испанцев вместе с нами. Эмильен шёл молча, не обращая внимания на свою рану.

Я видел много смертей, особенно на плантации, но сегодняшние как-то выбили меня из колеи, и я чувствовал необъяснимую горечь, будто именно я был виноват в их гибели. Хотя, если бы я тогда отказался от этого предложения, сразу показавшегося мне подозрительным, может, все остались бы живы.

Раненые пираты по-прежнему лежали на пляже, дожидаясь, пока их соратники оберут мёртвых испанцев. Первая помощь тут не была в приоритете. Я посмотрел на них, загоняя подальше благородный порыв помочь всем, и отвернулся, понимая, что мне никто из них точно помогать бы не стал, скорее, наоборот. У нас были дела поважнее.

Мы с Мувангой взяли лопаты и отошли в лесок, без лишних слов начиная копать могилы. Потёртый, отполированный черенок лопаты под моими ладонями живо напомнил мне о временах на плантации, где я точно такой же лопатой копал твёрдую, комковатую землю, с каждым ударом натыкаясь на узловатый корень, раздражающий даже сильнее, чем окрик надсмотрщика.

Но здесь главное отличие было в том, что это было нужно мне, а не месье Блезу, месье Лансане или месье Кокнару. Я копал не для того, чтобы жадный плантатор мог вкусно покушать и сладко поспать, а для того, чтобы похоронить своих друзей, и это заставляло меня работать вдвое усерднее, чем тогда, хотя морально это было гораздо тяжелее.

Спустя какое-то время к нам подошли остальные. Шон молча забрал у меня лопату, принялся копать сам. Мы с Робером сходили к пляжу и принесли тела.

— Мессу бы... — вздохнул Жорж, удручённо глядя на Рябого, которому выстрелом снесло половину головы.

— Да и земля неосвящённая, нехорошо, — поддакнул Робер.

— За Рябого в церкви потом свечку поставишь, — буркнул я, недовольный прерванным молчанием. —Обонге не надо, а псы и так в рай попадают.

Тела опустили в ямы, мы стянули шляпы, постояли молча. Каждый подошёл и бросил по горсти земли, после чего мы начали забрасывать землю лопатами, пока на ровной полянке не появилось три небольших холмика. Жорж нашёл поблизости две прямые сухие палки и изготовил маленький крест, который воткнул в могилу Рябого.

Я надел шляпу, поправил свисающие поля и хмуро оглядел оставшихся. Шон приложился к фляжке и шмыгнул носом, Эмильен тоскливо смотрел на могилки. Муванга стоял прямо, лицо его не выражало никаких эмоций. Жорж и Робер тихо вздыхали. Нас осталось всего шестеро, а нам предстояло ещё как-то выбираться из густонаселённой испанской части острова. Даже если мы сегодня победили, то победа эта была с привкусом горечи.

Мы постояли у могил ещё немного, а потом пошли к телегам, забирать свои пожитки. На пляже пираты наконец-то переправляли раненых на корабль. Тристан, увидев наше появление, махнул рукой матросам в шлюпке, чтобы те отправлялись без него, и вразвалку подошёл к нам.

— Ахой! — фальшиво улыбнулся он.

Я смерил его долгим пристальным взглядом, и он потупился. Мы продолжили собирать наши мешки. Лучше ничего не забывать, возвращаться сюда я не планировал. Слишком уж плохие воспоминания теперь у меня будут связаны с бухтой Сосуа, и лучше бы вообще стереть из памяти всё, что я здесь пережил.

— У нас там... Ну, вы видели, — сказал пират. — Посекло многих, рук не хватает. Поможете погрузить?

Он вальяжно хлопнул рукой по борту телеги. Тяжёлые мешки с порохом ждали своей очереди на погрузку.

— Нет, — хмуро ответил я, поправляя мушкет за спиной, чтобы он ни за что не цеплялся.

Не хватало ещё бесплатно вкалывать грузчиками. Мы, конечно, парни работящие, но не настолько. Лучше вовсе не работать, чем работать за «спасибо», где всё вознаграждение будет дружеским похлопыванием по плечу. Рабство и вовсе отбило у меня всякое желание таскать тяжести.

— Да хотя бы до берега дотащить, в шлюпку, — Тристан даже показал рукой, куда именно.