Сортировка (СИ) - Ра Юрий - Страница 17

А уж с безопасностью движения совсем жуть. На транспорте вообще все всех обязаны контролировать, и это не шутка. Я дал команду, ты её повторил, а я послушал, верно ли ты понял. На том же канале машинист слушает наши переговоры и контролирует все ли всё верно поняли. Считается, что крушение может произойти только в том случае, если одновременно три работника транспорта в одном месте забьют на свои обязанности. Скорее всего так и есть, если найдется хотя бы один нормальный, он остановит вакханалию, беда не случится. Или случится, но не такого масштаба.

Когда опять в графике пошли выходные, на руках уже была скромная сумма в рублевом выражении, с которой можно было отправиться в Москву за покупками. И сам пару сотен скопил, и Рощупкин, самый главный инженер, подкинул пятьдесят рублей за рационализаторство. Не шиканешь, но обувь найти в каком-нибудь Лейпциге или Белграде можно, ну и по мелочи что-то. Парадный костюм мне вообще не нужен, не светский я человек, джинсы есть, пару водолазок найти и пиджак какой-нибудь прикуплю. Вот этими самыми руками на локти пришью заплатки из замши, если найду, или из чего другого, и вот я уже самый модный из мужчин. Руки мне сигнализируют, что я умею не только с иголкой и ниткой, но и на машинке, и крестиком вышивать как кот Матроскин.

С машинкой вообще забавно вышло и неожиданно: в общаге ПМС-102 есть бытовая комната с утюгом, доской, «ногой» сапожника и древней швейной машинкой. Не настолько она древняя, чтоб быть раритетом или антиквариатом, но достаточно старая, чтоб не фурычить. Когда из старого распоротого и выстиранного пальто решил сшить краги для детской коляски, пошел за разрешением у Клавдии Бзенко и был высмеян:

— Этот кусок железа не шьёт уже хрен знает сколько лет! Думаешь, ты один такой умный?

— Такой, думаю один. Все прочие умны иначе, нежели я.

— Это ты сейчас с кем говорил? И что сказал, сам понял?

— Я сказал, что попробую её отремонтировать.

— А что, умеешь? Правда что ли?!

— Я много чего умею. Инструмент есть?

— Что надо?

— Плоскогубцы, всякие отвертки, в смысле плоские большие и мелкие, машинное масло, обтирочные концы, надфили, наждачка мелкая…

— Всё дам, но смотри, чтоб не с концами. А то будет как в поговорке.

— Это в какой, Клавдия? Кстати, а вас зовут то Клара, то Клава — это почему?

— Поговорку не слышал? «В конце концов, когда нам наконец концы выдавать будут? А то пообещали, и с концами!» А имя мама дала Клара, в паспорте записали Клавдия. Теперь все зовут как хотят.

— Ха, здорово! Фольклор железнодорожников слышится мне в пословице.

— Он и есть, у каждого машиниста с помощником за смену не меньше килограмма концов уходит. Им без этого материала никак.

Руки мои оказались вполне грамотными в плане ремонта машинки, да там и проблем серьезных не было. Сначала вычистил от забившихся ниток и пыли, слежавшихся до состояния войлока, потом переставил неправильно вставленную иглу, смазал, отрегулировал натяжение нитей — всё заработало! Так что я смог сшить заранее раскроенные детали, да так аккуратно, что самому понравилось. Может мне переквалифицироваться в швеи?

Или в слесари? Нет, тут говорят — в слесаря. Комендантша общежития, когда увидела, что машинка шьёт без капризов и пропусков стежков «тяжелую» ткань, была сильно впечатлена моим талантом. Так и сказала:

— Петр, у тебя талант! А ты только эту можешь починить или вообще все машинки? Подольскую сможешь?

— Да хоть польскую или немецкую! Они все по одному принципу работают. А принцип я знаю. Но за десять рублей.

— Ну да, ну да. Это верно, ты же не дурак бесплатно чинить машинки. А мне? С меня неужто тоже десятку не постесняешься взять? Я ж тебе не чужая, вона какую комнату выделила.

— Ну что ты, Клара! Как можно с вас за вашу личную машинку червонец брать? С тебя четвертной.

— Погоди, как с меня двадцать пять? Рублей? На мне наживаться? Совесть твоя где?

— Представляете, моя совесть лежала в одном кармане с той фиолетовой купюрой, которую я вам при заселении дал. Видимо, с деньгами и совесть передал, прилипла к Ленину. Поищи, Клавдия, вдруг у тебя в кармане завалялась.

— Ты не ровняй, не ровняй. Тогда мы незнакомые были, с какого такого я бы с незнакомого постеснялась деньги брать? А сейчас мы знакомы, тебе совестно должно быть.

— Точно! Мы ж знакомы теперь, так что можешь вертать те деньги мне обратно.

— Это ты так шутишь?

— Шучу конечно, раз со всех по десятке, то и с вас червонец. Нешто я ирод какой, вам деток надо растить, вам те двадцать пять рублей тогда нужны были. Вот как мне сейчас десять. И кстати, для общежития я починил машинку бесплатно, пометьте мне этот подвиг в зачет ленинского коммунистического субботника.

— Вот же ты еврей, Фролов.

— Где прошёл хохол, там еврей заплакал. Всего хорошего, мадам Бзенко!

Вот таким странным и окольным путём у меня появилась новая статья доходов. То есть не продав ни одного комплекта зимних краг для колясок, я уже заработал первую десятку за отремонтированную для Клары Бзенко швейную машинку. Но надо было видеть, с каким неверием, с какой тоской она прощалась с этими деньгами. Думал, порвутся переданные купюры, потому как пальцы Клавы не хотели разжиматься. Рука её мне пару пятерок протянула, а пальцы не разжались, пока я не чихнул громко и нарочито.

А потом я заработал вторую десятку, когда про меня прошёл слух, мол молодой малый ремонтирует швейные машинки любых производителей и не бухает. Но это скорее в минус ему, за бутылку гад такой работать отказывается, берет десятку. Впрочем, бутылка водки уже и так уперлась в эту цену, опять же пойди её купи, родимую, а червонец, вот он, в каждом трудовом кармане теперь. И тоже не всё было просто с этой красненькой купюрой. Меня на очередном заказе снова пытались выставить трамвайным хамом, обворовывающим хрупкую и ранимую девушку — хозяйку швейной машинки фирмы «Пфафф». То есть шить на продажу, причем на Мерседесе швейного мира, ей совесть не мешает, а мне это чувство должно помешать как-то.

— Эх, Лена, что за двойные стандарты у вас?

— Почему это двойные? Вы час посидели, и требуете за свой труд десять рублей. А я как пчёлка тружусь, мне деньги достаются трудом.

— То есть я дурак такой, всего за час вашу немецкую машинку реанимировал, а надо было разобрать и курить бамбук весь вечер, чтоб вы не расстраивались?

— Бамбук? Разве его курят?

— Мундштуки из него делают лаковые, чтоб нос не желтел от табака, и чтоб глаза от дыма не слезились. И кто вам мешал самой починить машинку?

— Я не умею.

— А я умею. И мой опыт, знания, всё это нуждается в оплате. Пятнадцать лет учёбы, каждый день в школе хотя бы по копеечке оценить, знаете какой ценник выйдет? Рупь девяносто за год, а на пятнадцать помножить… пятнадцать плюс девять да плюс четыре писят — двадцать восемь писят с вас, гражданка!

— Пятнадцать лет? Вы в институте учились?

— Да, я инженер, а не просто слесарь.

— Ну тогда понятно. Держите, Петя.

— Лена, давай на «ты».

— Десятку срубил, теперь клеиться будешь? На эти же деньги еще в ресторан своди.

— Не, обойдешься. Да и нет тут приличных ресторанов.

— А где есть?

— В Италии. Я не про ресторан, у тебя есть возможность отбить свои деньги, и даже с прибылью остаться.

— В смысле?

— В коромысле. Пиджак сшить сможешь?

— С брюками?

— Нафиг мне брюки, в брюках у меня душа потеет. Просто пиджак.

— Пиджак смогу.

— И верно, чего там не уметь. Спинка, две полочки, пара рукавов. Ах да, там же еще воротник с лацканами.

— Между прочим, Петр, вшить лацканы не такая простая задача.

— Да я что, я не против. Я знаю. Догадываюсь.

— Сам шил?

— Сорочки, куртки. — вот это я откуда сказал и зачем? Но сказанного не воротишь.

— Да вы, молодой чемодан, полны талантов!

— Чего там сложного-то? Лепи, как на душу ляжет. Самое трудное — подкладка.