Инвестиго, из медика в маги (СИ) - Рэд Илья - Страница 42

Пока все ждали, какой кристалл выпадет, малой запустил зелёную ручку в сумочку и бесстыдно вытащил кошелёк. Беф собачкой пролез сквозь кустарник ног и побежал следом.

— Держи вора!

Его тоненький голос навёл шороха, и толпа обернулась. Громкой сиреной завыла глотка обокраденной дамочки. Кто-то сорвался с места. Про чашечки все забыли, и продавец незаметно поменял их содержимое.

Беф видел перед собой только юркую фигуру голюдя. Воровство запрещено! У них дома за это наказывали, некоторых даже выгоняли. Отцу воровство было противно. Беф продолжал кричать, грудь обожгло от быстрого старта, сердце колотилось. Он чуть не налетел на здоровенного амбиса. Выпучив глазные шары, тот попытался его схватить и громко ругался на непонятном языке. Какие же у него короткие ноги!

Мальчишка-голюдь обернулся на бегу и, увидев Бефальта, свернул в проулок. Бефу показалось, или голюдей вокруг стало больше? Сейчас главное — вернуть кошелёк. С этими мыслями Беф тоже втиснулся в проулок и выбежал на другую улицу, потом — на следующую, затем — еще одну. Он начал задыхаться.

В конце концов, они упёрлись в тупик. Бефальт остановился и с облегчением упёрся ладонями в колени.

— Дурачок, что тебе?

Голюдь почти не запыхался и сейчас потрошил кошелёк, распихивая по карманам добычу и совершенно не обращая на Бефальта внимания. Того это разозлило.

— Верни кошелёк, слышь ты.

— А если не верну?

Бефальт сжал кулаки.

— Воровство — это преступление.

— А тупость — это болезнь. — Голюдь закончил с кошельком и отбросил его в сторону. — Слушай, — он сжал кулак и накрашенным чёрным мизинцем тыкал в Бефальта, — иди домой по-хорошему.

— Ты им в какой жопе ковырялся?

Они сорвались друг на друга. Тумаки летели направо-налево. Зелёный был крепче и старше Бефа, но сдаваться тот не собирался. Прижав локти к туловищу, Бефальт принимал большую серию ударов и теснился к стене. Чуть-чуть выждать. Он не позволит этой зелёной жабе себя поколотить! Голюдь раскрылся, и Беф ударом снизу попал тому в челюсть. Именно такие удары всегда валили с ног всех задир, что пытались его унижать. Этот раз не стал исключением: зеленокожий мешком грохнулся ему в ноги.

С победным кличем Беф уселся тому на живот и теперь дубасил зазнавшегося выскочку. Это он-то тупой? А кто сейчас лежит? В лицо вцепилась зелёная рука. Ещё чуть чуть, и он заплачет и сдастся. Вдруг Беф понял, что лёгкие обожгло и он не может дышать. Вода! Упав на бок, он отхаркивал воду, которую нечаянно вдохнул.

Так нечестно! Зелёный сделал аквашар рукой, которой держался за лицо Бефа. Теперь колотили его. Больно. Нет, обидно! Как же обидно — он ещё не может колдовать. Вдруг послышались взрослые голоса. Руки в локтях саднило — как ни пытался он защитить лицо, но нет-нет да прилетало.

Там уже кто-то бежит, надо продержаться. Вдруг голюдь стал что-то запихивать ему в карманы. Посыпалась мелочь, кристаллы и ещё что-то, но он боялся новых ударов и поэтому продолжал защищать голову.

— Сюда, я поймал его!

Да, он поймал его. Стоп. Что?!

— Я… — он попытался что-то сказать, но больно прилетело по губам, и странный вкус наполнил рот.

— Вот он!

Двое взрослых подхватили Бефальта подмышки и наперебой кричали ему в лицо. Один больно дал подзатыльник. Беф пытался что-то сказать, но слёзы душили изнутри. Он не заплачет.

Зелёный в общей суматохе ретировался, и сейчас второй мужчина подбирал содержимое кошелька.

Бефальта отвели к противной даме с родинкой, и та долго его поносила, пока Годо не вышел из лавки. В качестве извинений, он заплатил женщине несколько септ и, взяв Бефа за руку, увёл с рынка. Весь путь по городу они молчали, но снаружи Беф уже не мог вытерпеть этой пытки тишиной.

— Это он своровал, я не виноват!

— Кто он? Там кроме тебя никого не было.

— Там был голюдь. Это он сделал, а я погнался за ним.

Годо ничего не ответил на это и просто хмурился.

— Вы мне не верите?

— Уже не имеет значения. — Пожевав губы, он продолжил: — Мы потеряли кучу денег из-за тебя.

— Простите, — только и мог выдавить Беф. Он обязательно их отработает! Тогда, сбиваясь, он рассказал, как все было: про подлые трюки мальчишки-вора; про то, как он преследовал его, и про взрослых, которые его не так поняли и упустили настоящего виновника. Выслушав его рассказ, Годо спросил:

— Зачем ты вообще полез в это?

— Но вы же говорили, что воровство — это плохо.

— Беф, а ты не подумал, зачем тот мальчишка украл кошелёк? Может, у него большая семья, которой нечего есть, а ты своим поступком лишил их еды.

Об этом он не думал, но как же предыдущие слова Годо?

— Но вы же говорили…

— Я говорил — воровать у своих плохо, но ничего про остальное. Мы большая семья и хочется, чтобы в доме был порядок. Дома воровать нельзя. Вот что я говорил.

Его маленький мир уходил из-под ног.

— Думаешь, откуда у ребят свободные деньги?

— Значит, мы воры.

— Нет, мы артисты, но на одних выступлениях много не заработаешь. Вкусно поесть ты любишь, но откуда берутся деньги, тебе всё равно. Все работают, один ты ничего не делаешь.

— Простите.

Беф вытер стекающую соплю ладонью — костяшки опять были содраны.

Марк заносил в анатомическую тетрадь заметки о строении черепа. Он часто делал зарисовки на первых курсах медицинского. Это помогало запоминать материал. В детстве он несколько лет ходил в художественную школу, но родителям пришлось переехать в другой район, и новый коллектив не понравился Марку. То же самое и со школой: последние годы обучения он провел в бесконечной учёбе, так как друзей он не нашёл. Был вариант примкнуть к компании лузеров, но они раздражали Марка своей покорностью. Поэтому он просто отделился от всех.

Понимание того, что он был надменным и гордым мудаком, пришло позже, но тогда ему часто приходилось отталкивать от себя людей. Все те конфликты с мальчишками, череда школьных драк, попытки привлечь к себе его внимание и уважение лишь подтверждали данность. Сверстники банальны, неинтересны. Дома всегда были колоритные гости отца — учёные, писатели, деятели искусств. Папа был психологом, а мама — медсестрой. Марк любил подслушивать ход беседы в кабинете отца через гранёный стакан, позаимствованный из семейного бара. Иногда отец принимал пациентов дома, и Марк слушал истории из жизни незнакомых людей. Он рано понял, что сексуальность — подоплёка многих проблем, зарождающихся ещё в детстве.

Эдипов комплекс[21], комплекс Электры[22], фазы развития сексуальности, эго, суперэго[23], ИД[24] и прочие постулаты фрейдовского учения надолго засели в голове. Он стал рассматривать любовь с точки зрения исследователя.

Марк пытался найти в себе то, о чем писали и в художественной литературе. Ощутить волнение, эти пресловутые бабочки в животе. В семнадцать лет он для этой цели познакомился с девушкой из другой школы. Он знал, как понравиться людям — отец часто рассказывал, как вести себя в обществе, но проблема в том, что люди Марка чрезвычайно утомляли. Внутренний ресурс не выдерживал постоянного общения, а если не было состыковок по интересам, то это была та ещё пытка.

Очень скоро они сошлись с этой девочкой. Марк всё время наблюдал за своим внутренним состоянием и фиксировал все изменения. Из-за всплеска гормонов ему было приятно говорить комплименты, дарить цветы или мелкие подарки, целоваться и гулять. Она даже казалась ему красивее, чем была. У неё были примитивные интересы, но это отходило на второй план первые два месяца. Затем пошёл спад интереса со стороны Марка. Сначала его стали раздражать бесконечный поток глупостей и обсуждения сплетен про подружек, затем она стала требовать от него больше времени и пыталась запрещать какие-то вещи, что нравились Марку, и тем самым вызывала лишь раздражение. Чем холодней он к ней становился, тем больше она за него цеплялась. Он стал замечать её прыщи и каким большим казался её нос. Появилось странное чувство отвращения. Чем больше она превозносила его и принижала себя, тем больше он чувствовал неловкость и отсутствие у девушки самоуважения. А те, кто себя не уважают, ему омерзительны.