Пятнадцать ножевых 4 (СИ) - Линник Сергей - Страница 6

— Непрофильная госпитализация, — промолвил Трунов свой вердикт. И как сказал, а? Каждое слово — прям в металле отлито.

— Но ведь в данном случае, — начал возражать Спиваченко, — на первое место…

— Есть же у пациента диагноз, коллега, — последнее слово он процедил так презрительно, что даже мне не по себе стало слегонца. — Вот, русским по белому написано: “Дебильность, эретичная форма”. Вот и везите по профилю. Не понимаю, — он картинно откинулся на спинку стула, — почему я должен вам это объяснять? Ну эти, — он как-то небрежно махнул рукой в угол, где стояли мы с Капитоновой, — с них что взять? Но вы должны…

— Ты что сказал, сморчок?! Кого дебилом назвал?

Ого, у нас произошла незаметная подмена матери пациента. Испуганную и слегка растерянную женщину заменила натуральная тигрица. В глазах блеск, руки сомкнуты в кулаки. Похоже, Трунов только что весьма сильно задел ее чувства.

— Извините? — Андрей Борисович поднял голову, посмотрел на женщину.

— Фамилия? — гаркнула дама. Похоже, строить подчиненных она умела. Даже мне захотелось встать по стойке “смирно”.

— Трунов, Андрей Борисович, заведующий отделением наркологии.

Похоже, парень уже понял, что гонор проявлять надо было немного в другом месте. Мне показалось, или у него руки трясутся?

— Сорока пяти нет еще? Завтра в военкомат вызовут, санинструктором служить будешь, — уже совершенно спокойным голосом сообщила она Трунову. — Вот доктора, — женщина показала на нашу компанию, — приехали, всё как надо сделали, успокоили, в больницу привезли. А тут… Здесь меня жди! — приказала она наркологу и куда-то ушла. Неужели к главному врачу? Вот это поворот сюжета!

Слегка запоздало Трунов скомандовал госпитализировать Витю, с любопытством взирающего на всё это, и собрался покинуть нас. Наверное, двинуться в том же направлении, что и дама, гасить конфликт. Когда нарколог проходил мимо нас, у меня в заднице заиграло детство и я быстренько пропел ему строчки из непонятно как всплывшей в памяти песни:

Сейчас она, красивая и смелая,

Дорогу перейдёт,

Потом вот это самое с козлом своим проделает…

Трунов убежал, даже не оглянулся, а я наклонился к Спиваченко:

— Мамаша у нас кто?

— Генеральша. Точнее даже маршальша. Вдова, но похоже связи остались. — потом вздохнул и добавил философское: “Каждая муха на своей кучке говна — королева”.

На базу вернулись, сели пить чай. Надо же стресс залить. Народ ожидаемо обсуждал новые постановления партии и правительства — в СССР внезапно увеличили пенсии, отпуска по беременности и уходу за ребенком. С младенцем теперь можно сидеть до года, на половине зарплаты. В декрет — пожалуйста, уходи за 70 дней до родов. ЦКБэшные дамы разумеется, возбудились на эту тему, Спиваченко мне на ухо прошептал: “За Афган задабривают народ”.

Я удивленно посмотрел на доктора. Оказывается, у нас тут есть свои фрондеры?

Свое мнение по этому поводу я решил не высказывать — хватило споров с диссидентами на подстанции у Лебензона. Плюс всё равно наступят девяностые и эти постановления партии и правительства — пойдут прахом.

Я же сел в уголок и открыл импортную литературу “про сияние”. Надо язык совершенствовать, чтобы не плавать на уровне “май нэйм из Вася” и “лэт ми спик фром май харт”. А хорошая книга этому способствует. То, что я знаю чем кончится, не страшно, детали сюжета всё равно из головы вылетели. Интересно, а впоследствии Кингу прилетело от БЛМ за картонный персонаж негра, работающего паршивым поваром в “Сиянии”?

Капитонова попыталась завести светскую беседу, уточнив, на английском ли книга. Но я только невежливо угукнул и она отстала. Вдруг услышал знакомую фамилию. Вроде как даже свою. Диспетчера зачем-то звали. Пошел, оказалось, надо немедленно перезвонить домой.

Что-то стряслось? Мало того что Аня позвонила на работу, так еще и воспользовалась самым аварийным номером, возле которого в записной книжке было написано “только в самом крайнем случае”. Я побежал к аппарату и отогнал от него наших кумушек воплем “Мне очень сильно надо!”.

— Аня, что случилось? — крикнул я в трубку, едва прервались гудки вызова.

— Давид звонил, просил срочно передать. Только одно слово: “Нашли!”.

Как назло, теперь был недоступен Ашхацава. Попытке на пятой я бросил слушать короткие гудки и решил отпроситься. Ибо слово «Нашли» значило только одно, и это была не пара к одинокому носку, третий месяц ожидавшему свою половинку в картонной коробке, стоящей в ящике для белья.

Но доктор Спиваченко, а за ним и старший врач смены Горбунова были непреклонны: если нет какой-то катастрофы, отпускать не будем. И я снова пошел к телефону, выяснять подробности. Просто душа не лежала врать что-то по этому поводу. Может, ситуация терпит пока.

Наконец-то ответил Давид. И я вздохнул с облегчением. Ибо рандеву назначено на десять утра, а сейчас Ампула гульбасит где-то у своих дружбанов и в ближайшее время просто физически не сможет никуда деться, ибо изображает рекламу несуществующей пока компании «Русская недвижимость».

Мысли спросить адресок, чтобы сдать Ампулу органам, даже не возникло. Я хорошо помнил фразу Лакобы «Ты сказал, ты и сделаешь» и проверять, что будет при другом варианте развития событий, не хотел. А так как я пошел просить помощи у воров, то и играть предстоит по их правилам. Беспокоило ли это меня? А как же! Это вам не в горячке по морде кому-то дать. Придется рискнуть. Но я предпочел мысль эту отогнать. Вот когда случится, тогда и буду думать. А сейчас какой смысл? Да никакого. Тем более, что нас на вызов позвали.

Погрузились в машину, выстуженную вследствие проветривания. Небось, Трунов не захотел себе этого Витька брать из-за амбре. Такой всё отделение провоняет выхлопом.

— Куда путь держим? — спросил водитель у Спиваченко.

— Благовещенский переулок, пять. С Горького, где метро «Маяковская».

— Да знаю я... — проворчал шофер.

Хороший дом оказался, серьезный. Угол Тверской, восемь этажей. И всего два подъезда, несмотря на довольно большие размеры. Ну, мы в хрущевки не ездим. Не помню такого ни разу. Поднялись на лифте на седьмой этаж, звоним. Открыла старушка, молча показала в прихожую, и отошла в сторону, чуть подволакивая правую ногу.

Ого, да тут полноценный черный ход есть! Не очень частая штука в старых домах. Провожатая медленно провела нас в дальнюю комнату, где и лежал на кровати наш больной. Стоп, вот этот старый еврей — Райкин? Членов Политбюро видел, академиков видел, министров всяких — без счету. А живого Райкина — впервые. А вот эта молчащая пожилая дама — жена его?

— Что там, Ромочка? Приехали врачи? — спросил он и повернул к нам голову. — Здравствуйте, — тихо сказал он. — Сердце прихватило, что-то пилюли перестали помогать, — почти виновато объяснил артист.

Уже седой, весь в морщинах. Но не узнать — невозможно. Ну, с богом. Давление, температура, ЭКГ, послушать, пощупать, обезболивающее и прочие мероприятия согласно списка. В итоге выяснилось, что инфаркта нет, боль утихла, давление нормализовалось. Но Спиваченко был непреклонен: только в больницу. Как сейчас говорят, нестабильная стенокардия. А от нее — один шаг до инфаркта. Или даже меньше, чем шаг.

Райкин подумал, и нехотя согласился. Жена его, как он ее называл, Рома, собрала вещи и вручила мне сумочку с самым необходимым. От носилок Аркадий Исакович отказался категорически, заявив, что чувствует себя хорошо, а спектакли предпочитает в театре, а не среди соседей. И пошел к машине на своих двоих. А ведь и вправду ожил, губы уже почти нормального цвета, на щеках намек на румянец какой-то появился.

Странное дело, я читал неоднократно, что сотрудники считали его эгоистичным тираном, который другим слова без разрешения не дает сказать. Карцева гнобил, с Жванецким ссорился. Власти его тоже не любили — даже выжили из ленинградского Театра Миниатюр. После чего Райкин перебрался в Москву. Я присмотрелся к великому актеру. Да нет, вполне адекватный, добродушный....Или он только на работе такой? К жене как заботливо относится, на прощание поцеловал, напомнил, чтобы таблетки пить не забывала.