Одиночка - Гросс Эндрю - Страница 3

— И это лишь один из многих лагерей смерти, — угрюмо произнес Моргентау, сам еврей, выходец из влиятельной семьи нью-йоркских банкиров. Это благодаря ему донесение о спасшихся заключенных попало прямо на стол к президенту. — Есть данные о десятках лагерей, где сразу после прибытия в газовых камерах умерщвляются целые семьи. Да что там семьи, целые города.

— Что мы можем предпринять, джентльмены? — Рузвельт озабоченно посмотрел на сидевших за столом. Шел третий год кровопролитной войны, скоро должна была начаться высадка союзников в Европе, кроме того, ему предстояло решить, баллотироваться ли на четвертый срок, да и тяжелая болезнь прогрессировала. Все это сказывалось на президенте, но голос его был по-прежнему тверд. — Мы не можем спокойно наблюдать за этими преступлениями.

— Еврейский конгресс и Комитет по делам беженцев призывают нас уничтожить лагерь с воздуха, — высказался министр финансов. — Мы больше не имеем права сидеть сложа руки.

— И чего мы этим добьемся? — поинтересовался Генри Стимсон. Он служил в двух предыдущих администрациях, потом вышел в отставку, но вернулся, чтобы работать в правительстве Рузвельта в качестве военного министра. — Кроме того, что от бомбежек погибнут невинные заключенные. Наши бомбардировщики с трудом дотянут до цели и обратно при полной боевой загрузке. Мы понесем значительные потери — накануне предстоящих событий, когда на счету каждая машина.

Был май 1944 года, и среди коллег Стросса ходили слухи о последних приготовлениях к наступлению в Европе.

— Можно хотя бы нарушить их планы, — не сдавался Моргентау. — Разбомбить железнодорожные пути, по которым туда доставляют заключенных. По крайней мере, это замедлит скорость истребления людей.

— Бомбардировщики будут по ночам летать над Европой и наносить точечные удары по железнодорожным путям? И сколько, вы говорите, там еще лагерей? — Стимсон не скрывал скептицизма. — Я считаю, господин президент, самое лучшее, что мы можем сделать для этих несчастных, так это как можно скорее начать наступление и освободить их. Плохо подготовленные рейды их точно не спасут, таково мое мнение.

Президент тяжело вздохнул и снял очки в стальной оправе. Глубокие морщины вокруг глаз свидетельствовали о незавидной судьбе человека, вынужденного учитывать разнонаправленные интересы. У Рузвельта было много друзей среди евреев, и все они взывали к решительным мерам. В его администрации вообще работало беспрецедентное количество представителей этой нации. Будучи человеком гуманным и сострадательным, всегда готовым встать на защиту простых людей, он был потрясен зверствами, о которых говорилось в донесении, лежавшем у него на столе. За все время войны ему не сообщали ничего более ужасающего, даже когда речь шла о трагических потерях американских войск на Тихом океане или о морских конвоях, затонувших на пути в Британию.

Но Рузвельт был реалистом. Он понимал, что военный министр прав, слишком многое поставлено на карту. К тому же, если он пойдет на четвертый срок, ему придется считаться с влиятельным антиеврейским лобби, которое вряд ли одобрит гибель солдат, целенаправленно посланных спасать еврейское население.

— Генри, я знаю, как вам тяжело, — он положил руку на плечо министра финансов. — Нам всем сейчас нелегко, поверьте. Но вернемся к тому, ради чего мы тут собрались, джентльмены. Спецоперация. Как она называется? «Сом»? — он повернулся к начальнику УСС бригадному генералу Доновану. — Билл, доложите, есть ли надежда на ее успешное завершение?

Цель операции «Сом», возглавляемой Строссом и известной лишь немногим избранным, заключалась в том, чтобы тайно вывезти из Европы одного человека — польского еврея, чья роль в благоприятном исходе войны, по словам советников Рузвельта, могла оказаться решающей.

Еще в 1942 году стало известно, что в Варшаве некоторые обладатели латиноамериканских паспортов смогли воспользоваться особыми привилегиями и покинуть Европу. За несколько месяцев сотни польских и голландских евреев получили поддельные парагвайские и сальвадорские паспорта. Часть из них, оказавшись во Франции, была интернирована в центр временного содержания в деревушке Виттель, пока немецкие власти проверяли их бумаги. Однако как бы немцы ни сомневались в подлинности этих документов, они не могли позволить себе вызвать недовольство нейтральных латиноамериканских государств, чьи авторитарные правители в целом симпатизировали гитлеровскому режиму. Как и почему беженцы смогли получить паспорта, которые антифашисты приобрели в парагвайском и сальвадорском посольствах в Берне, оставалось неясным. Также никто не знал, каким образом американские агенты умудрились передать эти документы объекту спецоперации, проходившему под кодовым именем «Сом», и членам его семьи. Поначалу казалось, что вывезти объект из Европы будет вполне возможно. Дважды готовили транспорт — из Голландии и из Франции. Но каждый раз немцы блокировали его выезд, а три месяца назад информатор выдал нацистам истинное происхождение сомнительных документов, и судьбы всех виттельских евреев, включая человека, интересовавшего американцев, оказались под угрозой.

— Боюсь, что мы упираемся в тупик, господин президент, — сообщил Донован. — Мы даже не уверены, там ли он.

— А если и там, то жив ли, — добавил военный министр Стимсон. — У нас нет никаких разведданных. Агенты, передавшие ему документы, были отправлены в нацистские тюрьмы.

— Мне докладывали, что этот человек нам нужен, и любой ценой, — президент обернулся к военному министру. — Это так?

— Совершенно верно, — кивнул Стимсон. — В Роттердаме мы были почти у цели, даже транспорт организовали. А теперь… — Он сокрушенно покачал головой, потом взял ручку, подошел к висевшей рядом со столом карте Европы и ткнул в какую-то точку.

Это был польский город Освенцим.

— Освенцим? — Рузвельт надел очки.

— Так по-польски называется Аушвиц, господин президент, — пояснил военный министр. — Он и является, в свете полученного донесения, предметом нашего совещания.

— Понимаю, — кивнул президент. — Значит, он теперь один из пяти миллионов евреев, лишенных дома, имени и документов.

— И мы не знаем, что за участь их ожидает, — с горечью прокомментировал Моргентау.

— Никому из нас не дано предвидеть свою судьбу, джентльмены, — Рузвельт оттолкнул инвалидное кресло от стола. — Таким образом, вы констатируете, что мы сделали все возможное, чтобы найти и вывезти этого человека, но нам это не удалось. Итак, операция провалена.

Он объехал вокруг стола. Какое-то время все молчали.

— Возможно, еще не совсем, — начальник УСС подался вперед. — Мой коллега капитан Стросс внимательно изучил ситуацию и считает, что у нас есть еще один, последний шанс…

— Последний шанс? — президент перевел взгляд на молодого офицера.

— Так точно, господин президент.

На вид капитану было около тридцати, но он уже начал лысеть. Сын кантора и выпускник юридического факультета Колумбийского университета, Стросс, как докладывали Рузвельту, считался перспективным офицером.

— Хорошо, я вас внимательно слушаю, — сказал президент.

Прочистив горло, Стросс взглянул еще раз на своего начальника и открыл папку.

— Изложите президенту свой план, капитан, — кивнул Донован.

Январь, четырьмя месяцами ранее

Виттель, оккупированная Франция, Центр для интернированных лиц

— Папа, папа, просыпайтесь! Они пришли!

Студеный утренний воздух пронзали свистки охранников. Доктор Альфред Мендль лежал на узкой койке. Одной рукой он обнимал жену Марту, защищая ее от январского холода. Над ними стояла взволнованная и напуганная Люси, их дочь. Она только что отошла от окна, которое было занавешено одеялом. Рассчитанная на четверых комната, где жили теперь семнадцать человек, никак не подходила для девушки, отметившей накануне свой двадцать второй день рождения. Люди, спавшие на кишевших вшами матрасах среди нагромождения чемоданов и узлов со скудными пожитками, начали потихоньку вылезать из-под одеял и пальто. Всем было ясно: что-то должно произойти.