Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана - Страница 126

В свою комнату в Ауста он не вернулся, конечно. Когда за ним пришли, вновь заниматься с памятью, отпустить его Лиа отказалась — мол, не хочу потерять внука. Сухая, маленькая, будто вросла в порог, источая решимость; посланцы глянули на нее и сочли за лучшее убраться. Пусть Лайа сама с этой гремучей змеей разбирается.

**

Астала

Охотники прискакали быстро — еще не видя, услышали шорох папоротника и древесного подлеска; ветки ломались под тяжестью зверя. Энихи лежал в кустах, лужица крови стекла на листь: на самой шерсти красное видно не было, только блестящая дорожка. Возле правой лопатки торчал нож, ушедший по рукоятку. Охотники окружили хищника; он сперва не шевелился, но вот вздохнул, шевельнул лапой, издал невнятный звук, словно камень по металлу подвинули.

Один из охотников выхватил рожок и выдул пронзительный, громкий сигнал, от которого даже у привычных мурашки пробежали по коже.

Къятта с оставшимися спутниками примчался где-то через полчаса, грис не жалея. Все это время зверь не шевелился, и порой казался мертвым. Охотникам почудилось, что, заметив его, Къятта не просто выпрыгнул из седла, но перелетел через голову своего скакуна.

Увидев Къятту, зверь поднялся, кое-как сделал пару шагов. Лег возле ног старшего. Наперебой тому рассказали, что произошло — запинаясь, но не пытаясь выгородить себя. Сочтет, что они все заслужили смерть, значит так и будет. Ведь и впрямь упустили Кайе, и неважно, что поди его удержи… и что сам Къятта с ними оставил.

— Как вы могли?!

Ярость в голосе Къятты спутники ожидали, ужас — нет.

Молодой человек опустился на колени возле энихи.

— Успокойся, малыш, — прошептал, проводя рукой по враз потускневшему меху, — все будет хорошо.

Если бы. Рана паршивая. Неизвестно, задеты ли внутренние органы. И нож зазубренный… у самого позвоночника. Если неправильно повернуть, мальчишка навсегда потеряет способность двигаться. А целителя с ними нет.

— Просто броском ножа энихи так глубоко не ранить, шкура прочная — Хэлли, погибший, использовал Силу, — сказал один из охотников.

Къятта его не слушал.

— Все хорошо, не бойся, — шептал, гладя по голове, почесывая за ушами огромного хищника, словно бельчонка, а пальцы другой руки осторожно нащупывали, как именно повернут нож; прикидывал, как его вытащить. Больше ничего, кроме ножа и зверя, в мире не существовало.

Зверь тихо застонал — мягкий глубокий звук. Страшно ему, чувствует — плохая рана. С человеком было бы проще, но ему сейчас нельзя перекидываться, погибнет наверняка.

А просто так не извлечь нож. Он глубоко ушел, рывком доставать нельзя, и медленно тянуть тяжело — мышцами сжато лезвие. Одна надежда — у энихи такой мышечный панцирь, что и длинный клинок не заденет жизненно важное. Счастье, зверь не противится осмотру, терпит. Кем он видит всех их — врагами, помощниками?

Не привык говорить что-то ласковое, но сейчас едва понимал, что произносит, откуда что берется. Слова, которые, пожалуй, ни разу в жизни не произнес, срывались с языка сами. Вздрогнули уши хищника, но сам он не шевельнулся.

Къятта оперся о тело зверя как следует. Осторожно потянул нож, молясь Бездне. Вот и лезвие, бесконечное, влажно-алое…

Несколько мгновений энихи лежал неподвижно. Кровь стекала по черной шерсти — ладно хоть тонкой струйкой, не билась фонтанчиком. Къятта не сводил с нее взгляда, пока пальцы сдирали мох с лежащего рядом ствола, комкали, приложить к ране.

Едва заметил, что мимо пронесли тело юноши-синта. Кусочком сознания испытал сожаление — совсем молодой… хоть и не в меру горячий был. Зверь тоже увидел его, и, то ли освобождение от ножа подстегнуло, то ли вид погибшего, но судорога прошла по телу, вздыбилась короткая грива, лапы поджались.

— Нет, стой! — воскликнул Къятта, с ужасом осознав — кончик отброшенного ножа отломан. Поздно; среди мешанины веток уже лежал человек.

Кайе оперся на руку, согнув ее в локте, лицо исказилось от боли. Со свистом выдохнул. Опустил голову.

— Не шевелись! — выдохнул Къятта, прижимая его к земле. — Слышишь меня? Не смей двигаться!

Кайе повернул голову, вскинул глаза — темные, большие, просящие. У старшего холодок по спине пополз. Хотел что-то сказать, но проглотил слово, не успев открыть рот. Никогда не видел у него таких глаз. Таких… полных страха. Даже тогда, на взбесившейся реке, в детстве.

— Я сейчас встану, — прошептал Кайе.

— Не смей.

Прижал еще плотнее к земле, чувствуя напряженные мышцы, не заботясь о том, на каких сучках тот лежит. Кровь потекла сильнее. Хоть на губах ее нет: может, легкое все-таки не задето.

— Ты будешь лежать и не двигаться. За целителем уже отправились.

— Я могу встать! — сказал мальчишка отчаянно. И снова этот полный растерянности и ужаса взгляд.

— Можешь. Но не будешь, — все силы пришлось собрать, чтобы голос звучал ровно и жестко. Потому что сам испытал еще больший страх, хотя, казалось бы, куда больше. Что Кайе чувствует? Боль не могла испугать настолько, он к ней привычен. Чувствует ли, как тело немеет, как входит в позвоночник металлический осколок, навсегда лишая способности двигаться?

Несколько раз жизнь младшего висела на волоске — на реке Читери, после той умершей девчонки и потом, на Совете. Но тогда сам Къятта или боролся и не до страха было, или, с Советом, не верил всерьез в опасность.

— Пусти, — еле слышно прошептал младший. Посмотрел снова — даже страх не скрывал веры в то, что сумеет встать. Должен. И примешивалось нечто еще… надежда на него, Къятту? Ведь сам растил оружие Юга… Къятта достал чекели, поднес к его лицу.

— Ты знаешь, каково это будет в голову. Я в последний раз говорю — не шевелись и замолкни.

К ужасу в глазах прибавилась глухая тоска. А надежда ушла. Кайе посмотрел на брата, закрыл глаза, опустил лицо в листья.

Птицы вокруг голосили, какие-то древесные твари скакали с ветки на ветку, осмелели, видя, что люди ведут себя тихо. Где этот паршивый целитель? Солнце уже идет к закату, а в лесу быстро темнеет. Как он собирается рану лечить? Факел или костер дают слишком неровный свет…

По переносице брата полз маленький бронзово-синий жучок; Къятта снял его — осторожно, чтобы Кайе не вздрогнул случайно. Очередная горстка приложенного к ране мха пропиталась кровью, Къятта велел подать новую. Хорошо хоть не жарко сейчас, и мошкары нет. Где все же этот проклятый целитель? Так скоро вся кровь вытечет, мальчишка просто умрет в лесу, даже при неподвижном осколке. А если с ножом в рану попала грязь? Не промыть…

…Неужто и вправду счел, что такой — бесполезен? Что лишь рассердил неудачными попытками встать?

Он молчит и теперь вновь не шевелится, хотя вроде в сознании. Так и смотрит в землю, на уже подсыхающие листья. Надо бы что-то сказать ему, только вот что? Зверю слова нашлись, человеку нет.

Целителя привезли из предместий, маленького, черного, проворного, словно древесный паук. Его Къятта не знал, не знал также, хорош он или плох, и был зол, что нет своего, домашнего — но понимал: слишком долго. Нельзя больше тянуть.

— Я его знаю, али, — сказал один из охотников. — Он лечил мою сестру.

— Принимайся за дело. Если не справишься… ты сам все понимаешь.

Сколько ран видел, но сейчас не мог находиться рядом. Отошел к увитому лианой стволу по другую сторону дороги, смотрел оттуда, скрестив на груди руки. Видел только согнутую спину целителя, туго обтянутую линялым полотном, проступающие сквозь него позвонки. У самого сердце колотилось, как бешеное. Ну, сколько еще? Почему мальчишка молчит, он еще жив вообще?

— Подойди, али, — позвал его целитель, не разгибаясь. — Повязку я сделал, и вот, посмотри.

Подержал на пальце бронзовый треугольник, хмыкнул.

— Мда… Ему повезло, али. Очень повезло. Человека бы такой удар пронзил насквозь. И осколок был в опасном месте. Пусть теперь отдыхает, потерял много крови. Но восстановится быстро, только мышцы порезаны. Правая рука поначалу будет работать с трудом.