Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана - Страница 152

Но вот раздались легкие шаги, полог отодвинулся в сторону: Ийа пришел наконец. И он был… другим. Замкнутым, отстраненным и очень усталым. Чутье подсказало — не надо заговаривать первым.

Позвал за собой.

Они вышли из комнаты, прошли еще через несколько, свернули в какой-токоридор, наклонно уходящий вниз — видно, в подвалы. Но тут все еще было светло, лампы на стенах горели, и, похоже, бывали тут часто.

Айтли шел впереди; ему было тревожно, но не настолько, чтоб не рассматривать исподтишка мозаику на стенах и полу. Все совсем не такое, как у Шиталь — тут силуэты зверей, а у Шиталь были цветы и листья. Вскоре лампы сменились факелами, стены стали темнее, мозаика поблескивала, будто глаза ночных хищников.

— Стой, — раздалось сзади, и юноша остановился. Он начал сильней ощущать тревогу, и запретил ее себе. Что бы ни было… хватит с него уже страха. Последний оставил там, на мокром песке. Рассматривал стену. Стена была темной, но неровные отсветы факела вытаскивали из тьмы то одну, то другую трещинку. Хорошая кладка, прочная. Пятно-завиток в виде смешного зверька… лисенка? Пусть будет лисенок. Когда на него падает свет — почти рыжий… А выпуклость рядом — горка, за которой так хорошо прятаться…

Ледяные сухие пальцы нажали какую-то точку у него на шее и еще одну — за ухом. Айтли ощутил, что тело не слушается, хоть и не валится на пол. И даже это не испугало.

Он услышал шорох и сдавленный звук — не стон, не крик, нечто похожее на всхлип и до одури неприятное. Шорох. Легкие шаги. Руки и ноги уже начинали понемногу слушаться, но обернуться Айтли пока не мог. Еще немного, подумал. Что немного, не додумал — голова сама повернулась, непослушные мышцы подчинились усилию мысли.

Потом увидел, что скрывалось за спиной.

Помещение было другим.

На плите лицом вниз, раскинув конечности, простерлась фигурка. Подросток, младше Айтли, судя по телу — лица не было видно. Зато и в полутьме разобрал — кровь, мальчишка лежит в луже собственной крови — и она стекает по желобу в черную чашу.

Больше ничего не успел рассмотреть — сильная рука намотала на кулак его волосы, оттянула голову назад. Тут понял, что это действительно всё, но лишь ощутил удивление. Нет, подумал он, я же есть, я дышу… я не могу умереть. Даже когда нож полоснул по горлу, несколько мгновений не верил. Попытался вглядеться в алое-алое небо (откуда оно в подземелье?), но не успел.

— Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, — шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель — полый… что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?

Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше — копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.

Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.

Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками — из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам — но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее — в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка — разверстый рот.

Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.

В тот же вечер судорога свела землю Асталы, много весен не знавшую землетрясений. Много домов покосилось, но устояло. На основании Хранительницы появилась черная трещина, похожая на рваную рану.

**

— Ты посмел сделать то, что запрещали еще наши предки по ту сторону гор!

Да… чудом Астала выдержала, не была сметена вырвавшимся бесформенным вихрем. Чудом ли? Ахатта почувствовал горький, вяжущий привкус во рту. Чудом ли… или Ийа удержал этот вихрь?!

Его зрачки были сужены, а лицо бледным. Он двигался, словно шел по ножам. Нет… хождение по ножам далось бы легче, этому обучают. И он улыбался.

— Они хотят устроить суд, но это лишнее.

— Лишнее? — Глава Совета не удержал крепкое слово. — Зачем ты сюда явился?

— Чтобы получить твою помощь.

— С какой это стати? Ты чуть не уничтожил полгорода.

— Даже твоему младшему это пока не по силам, да?

От такой наглости Ахатта слегка опешил. Но он бы не был так долго в кресле Главы Совета, если б так легко поддавался на чужие дерзости и не пытался понять, чем они вызваны.

— Зачем ты это сделал? — спросил он, будто не заметил выпада.

— Имма теперь может видеть. Не очень хорошо, правда.

— Я знаю, что вы дружны с детства, но даже ради столь благой цели ты не имел права использовать запретные знания. Ты ведь для этого забрал к себе северного мальчишку, вытрясти из него то, чего не мог раздобыть сам? До его смерти мне дела нет, но Совет я созову сегодня же, и на нем…

— Да ну?! — лицо на очень короткое время растеряло свою приветливость — морда разъяренной тахилики, не иначе. Почти прошипел:

— Город цел. Я не намерен был ждать, пока окончательно станет калекой та, что пыталась спасти члена твоей семьи!

Ахатта опешил, ошеломленный этим преображением. Вся их семья, Род Арайа… по осознанной, не бездумной жестокости впереди всех. Но этот, именем Искра, всегда казался иным… и он из тех, кто кусает исподтишка. Однако… Ахатта вспомнил давно умершую девочку Алью — и янтарный браслет, сломанный его руками.

А он снова заговорил:

— Знаешь, почему я здесь? Къятта обратился ко мне. Он попросил вернуть мать, и обещал расплатиться со мной и Иммой. Раз уж так вышло, я пошел прямо к тебе, но могу и к нему напрямую. Он ненавидит меня, но долг он заплатит.

Ахатта чувствовал, как пол под ним колеблется. Къятта… ничего не сказал, почему? Ийа просит немыслимого… ведь заслужил смерть за то, что сделал. Или же все Сильнейшие будут знать — применять запретное можно, лишь бы хватило сил, а наказания не последует.

— Что же молчишь? — то же змеиное шипение. — Ты уже стар, Хатлахена был прав. Плохое ты выбрал время — вспоминать былые традиции!

— Я благодарен Имме за помощь Натиу, — голос Ахатты звучал размеренно — так человек широко и мерно шагает, чтобы скрыть дрожь. Ради нее… никто не скажет слово против тебя. Я найду, чем успокоить всех остальных.

И — маленькая месть напоследок:

— А тебе договор с моим внуком принес только порушенное здоровье, надеюсь, ты этому рад.

Къятта был зол, что его враг уцелел, но и облегчение чувствовал — столь легко отделался с правом долга! Могло быть гораздо, гораздо хуже. И ради чего? Чтобы мать пришла в себя на полдня?

Но что случилось, то случилось. Оставалось рассказать брату про трещину. Не хватало еще, чтобы наткнулся на нее без предупреждения. Еще кинется убивать Ийа — за Хранительницу-то!

Кайе разрешили полностью считаться здоровым в тот день, когда дрожь сотрясла Асталу — больше держать его в доме все равно не представлялось возможным. Его не было в городе, когда треснуло основание Башни; верно, не столь сильным оказался толчок, чтобы встревожить Кайе за половину дневного перехода. Иначе примчался бы в Асталу, несмотря на горячее желание оказаться от дома подальше. Земля порой вздрагивала и раньше, хоть и давно…

Он же отправился к притоку реки Читери, отсутствовал больше суток и вернулся счастливый — ни сухой нитки из-за дождей, за ухом нитка водорослей, одежда перемазана илом — и опять же, клочки водорослей пристали. Лягушек он там, что ли, ловил, обрадовавшись воле? Къятта успел его увидеть, но не успел с новостями, двоюродный братец, возвращаясь с каким-то докладом от Ахатты, подсуетился раньше. Вот же тварь болотная… разгребай за ним теперь; что он наговорить-то успел? Зная, как младший относится к Хранительнице — не простит ведь, хоть она и цела осталась, трещину сумеют заделать…