Ухожу на задание… - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 18

Усталая медсестра, сама едва державшаяся на ногах, выстригла мне на затылке волосы, промыла и перевязала ранку. Саша Кузнецов тоже вскоре готов был в обратный путь.

Я откинул полог у входа и почти столкнулся с рослым пехотинцем, у которого вместо головы лишь огромный шар из бинтов и ваты, с узенькой смотровой щелью. Пехотинца поддерживала девушка, еле достававшая ему до плеча.

— Маша? Цуканова!

Она посмотрела удивленно, припомнила:

— Подожди, я сейчас…

Помогла бойцу опуститься на кипу одеял, сказала что-то девушкам-санитаркам и вышла на площадку перед пещерой. Лицо у нее было осунувшееся, землистое. Запекшиеся губы казались черными.

Мы втроем спустились к ручью. Жадно и долго пили тепловатую воду. Маша вымыла лицо, руки. Потом пригоршнями плеснула воду на волосы, за воротник.

— Замучилась… — Голос ее звучал глухо. — Сорок человек вынесла… Больше уже… Трудно по склону спускаться. Больно ведь им, кричат. А что я могу?..

— Напарника разве нет?

— В цепи напарник. У Осокина людей мало осталось, а японцы жмут все время…

— Тебе в какую сторону?

— Туда! — показала она на тропинку.

Нет, нам было не по пути, мы не могла проводить ее. Маша тяжело поднялась с камня, поправила санитарную сумку и вдруг улыбнулась:

— До лучших времен, мальчики! В городе встретимся!

Кивнула нам и пошла по крутой тропе.

Взрыв оглушил его. Несколько минут он лежал недвижимо, пытаясь сообразить, что случилось. Казалось, что он на палубе и она качается под ним, уходит из-под него.

Потом он услышал крики: сперва слабые, они звучали все громче и громче. Это вернуло его к действительности. Он поднял автомат, ставший вдруг очень тяжелым, и, не глядя, дал длинную очередь. Японцы сразу затихли. Пусть не думают, что здесь никого нет, что дорога для них открыта. И лейтенант услышит, поймет: дышит еще Костя Плоткин, держит свой фронт!

Похоже, поблизости не осталось живых. Только сержант Бахно стонал рядом, не приходя в сознание. Дела его плохо, наверно. Несколько ран — и осколочные, и пулевые. Другой бы давно не выдержал, а сержант еще шевелится — организм крепкий.

О себе думать не хотелось. Положение скверное. Ноги не слушаются. Опять ноги! И на западе им досталось, и здесь, на востоке, угодило не куда-нибудь, а именно в них. Они залиты кровью, не сосчитаешь, сколько впилось осколков. Попало и в бедро, и в живот…

Все, Костя, осталось тебе только лежать пластом и стрелять, пока есть патроны. Или пока не оставит сознание.

Борясь с головокружением, он приподнялся на локтях и посмотрел вперед. Увидел убитых японцев. Метрах в ста от него, возле каких-то баков, стремительно прошмыгнул и исчез самурай. Костя дал очередь. Для острастки.

Сзади к ному кто-то полз, извиваясь среди камней. Он видел только спину и голову, крупные кольца волос. Черт возьми, медсестра! Вот это да, это девчонка! Костя засмеялся тихонько и всхлипнул: так стало ему вдруг спокойно, что даже расчувствовался. И вроде боль отпустила. Девушка, тяжело дыша, наклонилась над ним.

— Жив, миленький?

— Наполовину, — сказал Костя. — Даже меньше… Ты сержанта посмотри, что-то притих он.

Японцы опять загомонили по-своему. Костя пострелял немного и уронил голову, обессилев.

Девушка долго возилась с сержантом, переворачивала его, бинтовала. Костя следил за ней взглядом. Она вздохнула. Тыльной стороной ладони отбросила со лба полосы, сказала:

— Берет потеряла где-то.

— Плох сержант?

— Не совсем. Но сначала тебя вытащу.

Костя понял: не надеется дотянуть сержанта живым. А у него, Плоткина, есть, значит, шансы…

Девушка наскоро перевязала его, перехватила жгутом ногу. Попросила:

— Ты хоть отталкивайся немного, помогай мне. Ты ведь у меня пятьдесят второй.

— Первый! — ответил Костя. — Первенец я у тебя!

— Ты? — удивилась Маша. — Разве узнаешь? Грязный весь!

— Землей засыпало… Погоди. Гранату кинь, да подальше. Пусть японцы не рыпаются.

Маша размахнулась. Взрыв показался негромким.

— Хорошо, — одобрил Костя. — За камни попала.

Метров пятьдесят они ползли спокойно. Плоткин, как мог, помогал девушке. Цеплялся руками за сухую траву, подтягивал непослушное тело. Возле гребня сопки они попали в полосу, которую интенсивно обстреливали японцы. Было сумрачно, самураи не видели их, стреляли наугад. Пули цокали по камням. И когда до спасительного гребня оставалось всего метра два, Костя почувствовал, как вздрогнула девушка. Горячая кровь потекла ему на лицо, смешалась с его кровью.

Теперь Маша тянула его рывками: боль при каждом рывке была страшная, но Костя не кричал. Он боялся, что девушка обессилеет и они останутся здесь, под огнем.

Но вот гребень позади. Маша опустила Плоткина на дно траншеи, сама села рядом. Появились бойцы.

— Ты что? — испуганно спросил кто-то. — Твоя кровь?

— В мякоть, — ответила она, доставая бинт. — А ну, отвернитесь! И ты тоже! — приказала она Косте.

Как сквозь дремоту он слышал потом разговор. Цуканова сказала, что пойдет за сержантом, а лейтенант не хотел ее отпускать. Говорил, что темно, что японцы опять накапливаются для атаки. А Костя представил вдруг себя на месте Бахно. Что, если очнешься один, под чужим ночным небом, беззащитный, брошенный всеми? И ему стало легче, когда услышал слова Маши:

— Нет, пойду.

И все. Он словно провалился в глубокую черную пропасть.

Между тем Маша Цуканова где перебежками, где ползком приблизилась к неглубокому окопчику, в котором лежал Бахно. Сержант не дождался ее — он был уже мертв. Маша знала, что с такими ранами долго он не продержится, поэтому и решила сначала вынести Плоткина. И все же не вернуться сюда она не могла. Как жить потом с мыслью, что побоялась, не пошла спасать человека?

А лейтенант был прав — японцы снова полезли на сопку. Маша схватила автомат Бахно, нажала спусковой крючок. И в ту же секунду яркая вспышка ослепила ее. Японская граната разорвалась справа, сильный удар сбил Машу с ног. Тельняшка сразу сделалась мокрой.

Топот, крики. Кто-то полоснул лучом фонаря по лицу. Потом ее подхватили за руки и за ноги, понесли. Слышались возбужденные голоса, чужая, непонятная речь. Маша не чувствовала боли от ран. Она напряглась, сжалась внутренне, ожидая чего-то ужасного.

На одну секунду в ней проснулась надежда, когда она услышала русские слова. Открыла глаза: над ней склонился японец со странным птичьим носом, маленькой щелкой рта. Мягко и вкрадчиво говорил о том, что, если она ответит на его вопросы, все будет хорошо. Ее вылечат, она будет жить. А если нет… В руке японца появился широкий ножевой штык, он поднес его к самым глазам девушки.

Маша поняла, что этот японец — зверь, он способен на все. И она решила не отвечать ему. Ни на один вопрос. Потому что каждый ее ответ — это удар по тем товарищам, которые остались на сопке, по раненым, лежавшим в пещерах, по всему десанту.

Допрашивали ее трое. Штабной офицер, врач и капитан, помощник Минодзумы, считавший, что добиться показаний у девчонки не стоит больших трудов. Японцев интересовали три вопроса: есть ли у десанта резерв? где он находится? когда прибудет в Сейсин следующий караван судов? Самураи торопились. Они понимали, что в их распоряжении только одна ночь. До рассвета надо нанести по русским сокрушительный удар, сбросить в море, захватить порт. Но на каком участке лучше атаковать? В какое время? Девушка молчала. Она вздрагивала от уларов, но даже не стонала, стиснув зубы. Японский капитан разомкнул зубы штыком. Изо рта пошла кровь.

— Ты будешь жить! — сказал он. — Даю тебе клятву: ты будешь жить, если ответишь! Или ты сойдешь с ума от боли и скажешь мне все в бреду. Выбирай!

Маше молчала.

Капитан резанул штыком по груди, сунул острие штыка в рваную осколочную рану, повернул лезвие. Девушка вскрикнула и потеряла сознание.

— Так нельзя, — предупредил врач. — Так мы ничего не добьемся.