Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла - Страница 4

— Джаззи, заставь ее извиниться перед тобой. — Голос Марго сиропно-сладкий.

— Я лучше заживо сварю себя в чане с маслом, Джаззи.

— Это можно устроить. — Изабель скрещивает руки на груди.

Илай Кусума подходит вместе с Найей Моралес, потрясающей чернокожей девушкой и членом отряда Марго. Она смотрит на меня из-под пышного облака волос цвета карамели.

Илай обнимает Марго за плечи. Он капитан футбольной команды неудачников школы Брокуотер, «Дикие коты». Илай — один из тех образчиков идеальной внешности. У него сильная, широкая челюсть, великолепные янтарные глаза, а его тело словно высечено из гранита.

— Привет, дамы. — Он откидывает прядь лохматых темно-каштановых волос с глаз и сверкает мегаваттной ухмылкой. Конечно, он поверхностный, тщеславный и очень популярный, но никогда не был груб со мной.

Я поворачиваюсь к нему.

— Почему ты общаешься с этими умственно неполноценными куклами Барби?

— Эм, алло? — восклицает Найя, отбрасывая волосы. — Потому что мы горячие.

Илай просто ухмыляется и пожимает плечами, как будто ничего не может с собой поделать.

— Джаззи, заставь ее извиниться, пока она не пожалела об этом, — повторяет Марго.

— Ты не настолько красива, чтобы быть такой тупой, — говорю я. — Убирайся с дороги.

Лицо Марго ожесточается. Ее глаза становятся темными и яростными. Она привыкла, что девушки увядают под ее взглядом. Марго не привыкла к отпору, ко мне, и она очень зла.

Она не единственная. Мой пульс гулко отдается в черепе. Я хочу выцарапать ногтями их самодовольные, осуждающие глаза. Я бы даже попыталась это сделать, если бы в моем мозгу не значилось красными чернилами «ИСКЛЮЧЕНИЕ».

— Я предупреждаю тебя. Сдвинься, или я обрушу ядерный заряд на твою задницу.

Жасмин колеблется. Ее взгляд устремляется на Марго.

— Пойдем. Мне нужно принять душ после общения с этой кишащей инфекциями шлюхой.

Они собираются уходить. Мне следует заткнуться, но я не могу сдержаться.

— Тебе нужно больше, чем душ, чтобы избавиться от своих болячек.

Лицо Жасмин окрашивается в ярко-красный цвет.

— Ты психованная сука. Прямо как твоя мать.

Злость смешивается с болью, скручивающей мой желудок. Я смаргиваю горячие, жгучие слезы. Я не позволю им видеть, как плачу.

— А ты — гнойная задница, как и твой брат.

Я проталкиваюсь мимо нее, прежде чем полностью выйти из себя. Звенит звонок, и остальная толпа расступается, пропуская меня вперед.

— Шалава! — Марго насмешливо покашливает.

— Мы еще не закончили! — Жасмин кричит мне вслед.

Но я ухожу оттуда прежде, чем начну наносить удары. Я хочу только одного — сбить самодовольство с их лоснящихся от возбуждения голодных лиц. Мои глаза горят. Сердце бешено колотится в груди. Темные, болезненные эмоции грозят выплеснуться наружу.

Я знаю, что мне нужно сделать, что должна сделать.

Я распахиваю входные двери и резко сворачиваю налево с парковки, двигаясь вдоль ржавого, покосившегося забора, опоясывающего территорию школы. Сразу за парковкой есть прореха, достаточно широкая, чтобы проскочить через нее, скрытая рядом деревьев. Земля вокруг дыры в заборе усеяна окурками, обертками и прочим мусором. Густая полоса деревьев отгораживает курильщиков и наркоманов от учителей, выглядывающих из окон классов. Сегодня здесь никто не тусуется.

Пробравшись за забор, я продираюсь сквозь заросли подлеска и, лавируя между черным ясенем, красным кленом и белым кедром, добираюсь до реки. Официально это ручей Брокуотер, но он такой широкий и глубокий, что большинство людей называют его просто рекой. Он впадает в озеро Мичиган примерно в тридцати милях к западу от нашего крошечного городка Брокуотер, штат Мичиган, с населением в 3026 человек плюс 99 кукурузных полей.

Река — это единственное, что мне нравится в этом месте. У моста есть несколько глубоких мест, где в теплое время года собираются любители выпить, накуриться и переспать. Иногда они подбивают друг друга доплыть до массивной скалы в центре реки. Я иногда появлялась там, еще в седьмом и восьмом классах, пока все не пошло к черту. Теперь я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Журчащий шум реки пульсирует в моих ушах. Она кажется живой, как какая-то огромная, извивающаяся змея, которая может проглотить меня целиком. Над деревьями несколько облаков тянутся к солнцу. Жара и влажность высасывают энергию прямо из воздуха. Я чувствую себя тяжелее с каждым шагом, ноги словно цементные глыбы.

Несколько минут я пробираюсь вдоль берега реки, пока не подхожу к большому камню, торчащему в реку. Он достаточно велик, чтобы на нем сидели полдюжины человек, но это мой камень, мое убежище.

Я сажусь и снимаю рюкзак. Тепло камня просачивается сквозь джинсы. Насекомые стрекочут в тяжелой тишине. Надо мной возвышается огромный красный клен, заслоняя меня от солнца своими красноватыми листьями в форме ладони.

Кровь бурлит, кожа горячая и покалывает. Гнев, боль и потребность сталкиваются в моем сознании, грохоча как гром, рикошетом ударяясь о мой череп. Я достаю пластиковый пакет, в котором лежит свежая бритва, несколько сложенных салфеток и запас пластырей. Закатав штанину, я сдвигаю вниз носок. Нежные места ниже и выше моей лодыжки усеяны выпуклыми белыми уплотнениями и свежими порезами.

Только это может распутать темный клубок эмоций внутри меня. Только эта боль может обострить мое внимание, заглушить рев в моей голове.

Я наклоняю бритву к старому шраму чуть выше правой лодыжки. Шрам длиной в дюйм, толстый и узловатый, как белый червь. Я нажимаю на него, пока не вижу красный цвет, затем медленно провожу лезвием по поврежденной коже. Я приветствую боль, ищу ее, отыскиваю под кожей. Мое сердцебиение замедляется. Шум стихает, и сладкое, томное облегчение растекается по телу.

Черная с белыми пятнами бабочка Балтимор порхает над водой, ее крылья вспыхивают в солнечном свете. Иногда я вижу монархов или желто-коричневых шашечниц, парящих над кустами. При виде одной из них у меня всегда болит сердце, тело наполняется холодом и пустотой.

Я делаю еще один надрез, смотрю, как в моей коже открывается крошечная полоска, и позволяю своим мыслям унестись назад. В то время, когда мир еще не сошел со своей оси, в восьмой класс, когда Жасмин Коул все еще была моей лучшей подругой.

Она говорила слишком громко и много, а когда смеялась, фыркала как лошадь. Она носила очки и брекеты и была единственным ребенком, у которого в доме имелся настоящий микроскоп. Тогда Жасмин относилась к тем редким людям, которые, казалось, заранее знали, как сложится их жизнь. Она любила насекомых и науку и хотела изучать бабочек, стать лепидоптерологом, как ее отец, профессор науки из Нотр-Дама, умерший, когда она была маленькой.

На одной стороне ее гардеробной висела одежда, на другой — полки со старыми отцовскими принадлежностями: досками, стеклянными коробками для образцов, булавками для насекомых, конвертами, крошечными пинцетами, стеклянными и деревянными контейнерами, сачком с длинной ручкой и банками для убийства на верхней полке, к которым мать не разрешала ей прикасаться.

Стены спальни Жасмин украшали рамки с изображением бабочек, их крылья, окрашенные в яркие цвета, были расправлены и прикреплены крошечными металлическими булавками к витринам. За некоторых она заплатила или получила в подарок, других поймала сама.

Иногда я ходила с ней в экспедиции, таскала ее принадлежности в холщовой сумке, пока она искала цветы, приманивающие ее добычу. Я до сих пор помню их атласные, переливающиеся крылья, их названия, как шепот обещания на моих губах: Расписная леди, Белый адмирал, Траурный плащ, Мечтательное сумрачное крыло, Рифленый ласточкин хвост, Стеклянный крылатый плавунчик.

Жасмин собирала гусениц в банки, наполненные палочками и листьями. Изучала их, пока они прикреплялись к веткам и формировали свою оболочку, похожую на мумию, — куколку. Она называла их личинками, что всегда заставляло меня думать об опарышах.